Тачанка с юга - Варшавер Александр. Страница 18

— Спит паренек, уморился! — сказал Аркадьев. — Зачем только вы тащили его сюда? Можно было захватить на обратном пути.

— А вдруг, ваше превосходительство, придется изменить маршрут, и мы не попадем в район Ростова? Тачанка не поезд. Поедем, как будет удобнее.

— Пожалуй, вы правы… — задумчиво протянул Аркадьев. — Вот еще что, Павел Афанасьевич, не зовите меня превосходительством. Здесь одинаково не терпят большевиков и нас, офицеров. Понимают, что с нашим приходом им несдобровать. Зовите меня по имени-отчеству. И еще попрошу вас… не говорите с Сашей по-французски. Мои люди не любят того, чего не понимают.

— Слушаюсь, Александр Семенович.

— Вот так лучше будет! Они ведь меня терпят только за мои военные знания и верность делу. Меня никакой комиссар не купит! А сами они на любую подачку идут, хоть за немцами, хоть за Петлюрой, а попадись такой «патриот» чекистам — сразу расплачется: «Ах, я насильно мобилизован! Ах, я душой с вами!» Тьфу! — Аркадьев плюнул и выругался.

— Это точно! — поддержал Борода.

— Я скажу вам доверительно, Павел Афанасьевич, мне большевики, хоть и ненавистны, но все же они порядочней всяких Петлюр и Скоропадских. Они хоть Россией не торгуют. Есть у большевиков еще какая-то большая вера, какой-то бог…

— Да что вы, Александр Семенович, — удивленно возразил Борода, — они же атеисты, безбожники! Какой у них бог!

— Я, Павел Афанасьевич, может, не так выразился. Бог не бог, а вера у них в свое дело прямо непостижимая. Попался тут недавно моим хлопцам один краснопузик, чекист. Уж его били, били, а он смеется. Живым в землю закопали, так и сдох, а пощады не попросил.

Борода скрипнул зубами.

— Что с вами, Павел Афанасьевич?

— Ничего, ничего, что-то крутануло в животе, — с усилием выговорил Кирилл. — Наверно, от этого проклятого самогона… Вот и прошло… Знаете, как ножом кольнуло. Никак к этой гадости не могу привыкнуть… Скорей бы тут кончать…

— А я уже всеми помыслами на юге. Этих вояк видеть не могу. Да и что можно сделать с отрядом в пятьдесят — сто человек! Мне бы тысчонки три! Собрать их в единый кулак да ударить по тылам Красной Армии!… Но ничего не выходит: не хотят атаманы объединяться, а Махно — эта хитрая сволочь — уже к Советам примазался.

— Да, снами Махно не гулять, — подтвердил Борода. — Его высокопревосходительство Петр Николаевич Врангель прямо так и сказал: «Махновцев в плен не брать, рубить их, как капусту, а самого Махно поймать, засмолить в бочке, а кто поймает — солдат или казак — произвести в офицеры, а офицера — в полковники».

— Так и сказал? — переспросил Аркадьев.

— Лично слышал, Александр Семенович, в Симферополе, в городском театре.

— Ну, а если полковник поймает? — Аркадьев засмеялся. — Как тогда?

— Так ведь полковники Махно ловить не будут! Это уж мы, мелкая сошка, разных бандитов ловим.

— Какая же вы, Павел Афанасьевич, мелкая сошка? Есаул, доверенное лицо у главнокомандующего! В ваши годы я еще в поручиках ходил да мечтал об академии, а ваше звание получил лишь после ее окончания. Ах, академия, академия! Сколько надежд на нее возлагалось!…

Они еще долго беседовали. Я засыпал и просыпался. Из обрывков разговора я понял, что речь идет о будущем России. Борода, якобы со слов Врангеля, рассказывал, что Россия будет единая и неделимая и что будет диктатура или ограниченная монархия, но не обязательно из дома Романовых.

— Уж не себя ли метит Петр Николаевич? — оживился Аркадьев.

— А почему бы и не себя? Петр Четвертый!

— Дал бы бог своего человека на престол российский! — вздохнул Аркадьев. — Только не пустят его генералы, передерутся! Да и Антанта едва ли согласится спихнуть Романовых. Их вон сколько — живых: и Михаил, и Кирилл, и Николай Николаевич, да говорят, что Анастасия спаслась в Екатеринбурге [9] и ныне находится в Японии… Нет, не пустят Петрушу в цари, не пустят! Жаль… Мы с ним большие друзья…

Я снова уснул, а проснувшись, услышал:

— Я не возражаю, Александр Семенович, пусть едет. Только зря это. Фигура он заметная, а нам проскочить нужно, как мышам. Насчет вашей охраны, думаю, что не дам вас в обиду! Да и документы у нас надежные.

— Нельзя же так, Павел Афанасьевич, — настаивал Аркадьев. — Василь человек верный, уже не раз это доказано. Ну, а если любит поесть и выпить, так это не такой уж порок. — Голос Аркадьева посуровел, в нем прозвучала приказная нота: — Василь поедет с нами! К этому вопросу, господин есаул, больше прошу не возвращаться. Все!

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

— Отлично! — сказал Аркадьев, в руках его вспыхнула спичка. — Ого, уже третий час. Завтра у нас трудный день. Спокойной ночи!

Аркадьев ушел, а Борода вплотную придвинулся к тачанке и зашептал:

— Не спишь? Слыхал гуся?

— Слыхал, — ответил я. — А правда, Кирилл Митрофанович, что Махно перешел на сторону Советской власти?

— Бандита этого из стороны в сторону шатает. Когда ему выгоднее с нами, идет за Советы, когда видит пользу от белых — идет за белых. В общем, шкура продажная, этот Махно.

* * *

Утром мы опять отправились на пруд. Кирилл Митрофанович заставил меня повторить сигналы. План операции, разработанный накануне, оставался без изменений. Борода не стал уточнять мелкие подробности. Он только добавил:

— Если Бабаш начнет сопротивляться и попытается достать оружие, сразу же стреляй. Твоя пушка бьет негромко, за полверсты никто не услышит. Понятно?

— Все понятно, Кирилл Митрофанович.

— Но, но! — рассердился Борода. — Забыл, где находишься?

— Виноват!

— Конечно, виноват… Вчера только был разговор, а сегодня опять… Ты что, маленький? Знаешь, на чем голова у нашего брата держится?

— Наверно, как у всех, на шее, на плечах…

— На шее, на плечах, — передразнил Борода. — У разведчика голова держится на языке. Болтнул что-либо не так, и… нет головы! Пошли!

* * *

Хутор Бабашей готовился к встрече Маруси. Облаками летал над кухней куриный пух. Мать Бабаша носилась от дома к погребу и от погреба на кухню.

Когда мы вошли в хату, Аркадьев брился, а Бабаш чистил богато отделанные серебром ножны кривой шашки.

Борода взял лежавшую на столе шашку и, рассматривая клинок, прочел вслух:

— Подполковнику Аркадьеву А. С. от сослуживцев, в память об усмирении инородцев. Город Верный. 1916 год [10].

Борода покачал головой, вышел на середину комнаты и закрутил шашкой над головой. Лицо его стало свирепым, и я подумал, что он сейчас зарубит Аркадьева, но он спокойно опустил ее к ноге.

— Не плоха? — прекратив бритье, спросил Аркадьев.

— Тяжела! Да и к тому еще подделка, — неожиданно оценил саблю Борода.

Аркадьев положил бритву на стол и, нахмурясь, спросил:

— Из чего это вы заключили? По каким признакам?

Борода подошел к нему и что-то показал на клинке.

— Вот извольте взглянуть. Среди узора гравировки — буковки.

Аркадьев снял очки и, щурясь, поднес клинок к глазам.

— А ведь верно, — заулыбался он, — русские буквы. Вот «ив», а вот «сид». Скажи пожалуйста! Сколько раз читал надпись и рассматривал узоры, а букв не замечал. Как вы сразу их обнаружили?

— Я, Александр Семенович, эти фокусы оружейников хорошо знаю. Кроме того, есть еще один признак. Кавказские клинки — поют, а златоустовские, хотя и крепки, и надежны, но немы, потому что толстоваты.

Борода стал объяснять недостатки златоустовских клинков, Аркадьев с ним не соглашался. Чем кончился этот спор, я не дослушал: мать Бабаша пригласила завтракать.

Поели наспех. Затем Аркадьев позвал к столу нескольких «повстанцев». Решали, как вести переговоры с Марусей. Вопрос этот Аркадьев давно решил сам, но продолжал игру в «повстанческий штаб». Бабаш и часть повстанцев были против соединения. Другие настаивали, чтобы ее отряд принять, а саму атаманшу выгнать.