Смелая жизнь - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 39

И в тот же миг она была окружена веселой толпой мальчиков-пажей в залитых золотым шитьем парадных кафтанах. Их свежие, упитанные, розовые лица резко не согласовались своим веселым задором с благоговейной тишиной дворцовых палат.

– Были у Аракчеева [56]? – спрашивал один из них, высокий и статный юноша с голубыми глазами, оглядывая искрящимся юмором взглядом Надю. И, узнав, что та еще не была у этого влиятельнейшего тогда генерала, любимца государя, председателя военных дел, сделал уморительную гримасу, сморщил свой смешной, неправильный нос и, вдавив голову в плечи, вдруг заговорил резким, чужим, гнусавым голосом, обрубая каждое слово: – «Не дело-с, не дело-с, государь мой… не порядок… не дисциплина… На двадцать четыре часа на гауптвахту… нехорошо… да-с, не по-солдатски, государь мой! Не знакомы-с с порядком, вовсе не зна-ко-мы-с!»

Остальные пажи так и залились неслышным, задавленным смехом. Очевидно, их товарищу удалось мастерски изобразить манеру и голос царского любимца и правой руки государя – графа Аракчеева.

– А правда, что вы спасли Панина под Гутштадтом? – подскочил к Наде другой юный пажик, такой же упитанный и веселый, как и его приятели.

– Так это вы отличились под Гутштадтом? – вторил ему третий.

– А почему не произведены в офицеры? – сыпался на опешившую среди этого веселого юного общества Надю вопрос за вопросом, на которые она едва успевала отвечать.

– Говорят, Беннигсен проспал Фридландское сражение? – послышался новый голос за ее спиной, и, обернувшись, она увидела красавца мальчика с холодным, дерзким взглядом иссиня-серых глаз.

Остальные пажи было зашикали на сероглазого приятеля, значительно поглядывая на Заса, стоявшего невдалеке и занятого разговором с дежурным флигель-адъютантом. Но сероглазый мальчик слегка прищурился, гордо пожал плечами и усмехнулся иронической улыбкой, как бы желая этим сказать: «Чего вы трусите? Не понимаю! Ведь я же не боюсь!»

И действительно, красивому мальчику нечего было бояться. Он доводился ближайшим родственником знаменитому Сперанскому, всесильному в то время министру императора Александра.

– А правда, что… – начал было снова сероглазый мальчик и разом замолк.

Дверь красного дерева, ведущая в кабинет государя, отворилась, и из нее вышел седой генерал во Владимирской ленте [57].

– Это князь Петр Михайлович Волконский, начальник штаба, – успел шепнуть Наде кто-то из пажей.

Князь скорыми шагами приблизился к Засу, перебросился с ним несколькими фразами, после чего Зас знаком подозвал к себе Надю.

– Вы – Дуров? – спросил ее Волконский, хотя Надя не сомневалась в том, что князь знал, кто был этот юный взволнованный уланчик. – Ступайте к государю. Его величество ожидает вас.

Золотые пажи, черные арапы, блестящий Зас и седой представительный Волконский – все это разом завертелось и закружилось в глазах Нади.

«Его величество ожидает вас»! – пело, звенело, стучало и рокотало на тысячу ладов в ее мыслях, душе и сердце.

Она разом побледнела, потом покраснела и, пошатываясь, двинулась к двум черным истуканам, оберегающим массивную красного дерева дверь.

Мысли ее путались, голова кружилась, ноги подкашивались, почти отказываясь служить.

– Не волнуйтесь! Государь добр, как ангел! – раздался над нею голос Волконского.

И в ту же минуту красная дверь бесшумно растворилась перед нею, и трепещущая Надя переступила заповедный порог царского кабинета.

Мигом и страх, и волнение, и трепет ее куда-то исчезли, и Надя разом ощутила то же безумно-восторженное чувство, которое испытывала уже однажды в Тильзите. Глаза ее как-то разом увидели государя. Он стоял у письменного стола в сюртуке лейб-гвардии Семеновского полка и точно как бы ждал ее появления. Лишь только скромная фигура юного солдатика-улана вступила в комнату, государь пошел к ней быстрыми шагами, приблизился к Наде, взял ее за руку и подвел к столу. Тут последний след робости и волнения бесследно исчез из груди девушки. Ее рука все еще покоилась в державной руке царя, и от царской руки словно исходила какая-то могучая сила, дающая новый прилив бодрости и счастья смугленькой девочке.

С минуту государь молчал, как бы давая оправиться мнимому улану. Потом взор его прекрасных кротких глаз ласково остановился на вспыхнувшем ярким румянцем смуглом лице Нади, и он спросил негромко:

– Я слышал, что вы не мужчина. Правда ли это?

В одну секунду румянец сбежал с ее лица…

Его заменила смертельная бледность… Губы ее дрогнули… Лицо помертвело…

То, чего она так безумно боялась во все время своей службы, за что она трепетала там, в Полоцке и в Витебске, пред лицом Бугсгевдена и Каховского, свершилось. Ее тайна открыта…

Трепет пробежал по всем ее членам, и она, сделав необычайное усилие над собою, чуть слышно отвечала, потупив глаза:

– Так точно, ваше императорское величество, я девушка – это правда.

В первую минуту, казалось, государь был поражен необычайным признанием. Потом, помолчав немного, он произнес глубоким сочувственным голосом:

– Это еще первый пример в России… Ничего подобного не было у нас… Ваша храбрость – далеко не заурядное явление… К тому же все ваши начальники отозвались о вас с великими похвалами… Мне очень приятно убедиться в этом… Я желаю щедро наградить вас и вернуть в дом отца…

– В дом отца! – вырвалось со стоном из груди Нади, и, прежде чем государь мог произнести хоть одно слово, трепещущая, бледная как смерть девушка упала на колени к его ногам. – В дом отца! – рыдала она в исступлении. – Не отсылайте меня туда, о, молю вас об этом, ваше величество! Я умру там, государь… Не отнимайте у меня жизни, которую я хотела добровольно пожертвовать вам с честью на поле битвы!

И она с плачем обнимала колени царя, и слезы лились у нее из глаз неудержимым потоком.

Государь был глубоко растроган этим порывом искреннего отчаяния. Державная рука его, все еще удерживающая руку Нади, заметно дрогнула. Он ласково обнял ее за плечи и поднял с полу.

– Чего же вы хотите, дитя мое? – спросил он.

– Быть воином! – пылко вырвалось из груди девушки-улана. – Носить оружие! Это единственное мое желание, государь!.. Я родилась в походе. Трубный звук был моей колыбельной песней… С юных лет я лелеяла мечту быть солдатом. Шестнадцати лет я исполнила мой замысел… Все нашли меня достойной солдатского мундира… О, не лишайте меня его, государь!.. Умоляю вас, ваше величество, не заставляйте меня жалеть о том, что на мою долю не нашлось ни одной неприятельской пули, которая бы повергла меня за мою Родину и моего царя…

Государь, казалось, в глубоком волнении выслушал эту горячую речь, полную искреннего порыва. Легкое колебание отразилось с минуту на его лице. Потом он произнес заметно дрогнувшим голосом:

– Если вы думаете, что носить мундир и оружие будет для вас достаточной наградой за ваши подвиги, то я охотно исполню ваше желание, отважное дитя.

Новый трепет, уже не испуга и отчаяния, а безумного, неизъяснимого восторга при этих словах наполнил сильно бьющееся сердце Нади.

– Отныне вы получаете мое имя, – продолжал государь. – Вы будете называться в честь меня Александровым. Надеюсь, это имя будет с честью носиться вами. Не правда ли, дитя?

И прежде чем охваченная восторгом Надя могла что-либо ответить, государь продолжал своим мягким приятным голосом:

– И произвожу вас офицером Мариупольского гусарского полка… Довольны ли вы вашей участью, корнет Александров?

– О! – могла лишь произнести, захлебываясь от счастья, Надя. – О, ваше величество, вы слишком милостивы ко мне!

– Я слышал, что вы спасли жизнь Панину, – произнес через минуту Александр, и чудные глаза его мягко затеплились сочувствием и лаской. – А за спасение жизни офицера дается Георгиевский крест.

И, взяв со стола маленький, белый, хорошо знакомый Наде крестик на полосатой ленте, государь приколол его к груди девушки.