Спасенное имя - Шишкан Константин Борисович. Страница 5

На групповом снимке лицо чернобородого партизана было перечеркнуто синим фломастером.

— А что он глядит? — Михуца исподлобья бросил взгляд в сторону Печерской. — Предатель!

— Ты-то откуда знаешь? — В голосе Анны Владимировны послышалась горечь.

— А все говорят! — Михуца вскинул голову. — А дедушка Иким сказал: он связного выдал.

— Говорят… — Печерская замолчала, притихли и Михуца с Родиной. — Опять этот дедушка Иким… Не напутал ли он чего?

— А у меня для тебя — сюрприз. — Родика встала, подошла к тумбочке. — Вот, — она выдвинула ящик, достала небольшой, на плотном листе жести этюд. — Дуб, под которым клятву давали…

Анна Владимировна взяла в руки этюд.

— Господи, откуда?!

— Гришка нашел… Внук Самсона Хамурару.

— Действительно, партизанский. — Печерская повертела в руках этюд. — И тоже на жести… И манера письма знакомая… — Она перевернула этюд. — Родика, смотри. Это ведь немецкий штамп.

Михуца сунул голову под руку Анне Владимировне, а Филимон заглянул через плечо.

В комнату неслышно вошел дедушка Трифан, за ним показался Димка.

— Я так думаю, — сказал дедушка, — тебе, Анна, мы отведем каса маре [2]… Ребятишки пускай побегают, а потом не грех и к делу приставить. Бахчу сторожить или еще чего. Стар Иким. Вот кто-то и зарится на колхозное добро…

Димка сидел как на иголках. Ему живо представилось: лодка, мальчишка и черный флаг на длинном шесте, воткнутом прямо в арбуз.

На рынке

Димка с Михуцей легли спать на сеновале. Димка долго не мог уснуть. В щели сарая лезла луна. Сено в углу, словно облитое фосфором, голубовато светилось, слабо потрескивало, шуршало, и создавалось впечатление, что оно дышит.

На стенах сарая в жестких серых листьях висели высохшие ветви с крупными плодами айвы.

Димка с удовольствием вдохнул в себя воздух сеновала.

В тонком аромате сена была горечь, улавливалась терпкость, чудилась острая свежесть молдавского утра, в котором жили запах яблок, зеленой травы и теплый дух чернозема.

Димка вдохнул воздух полной грудью. И у него закружилась голова от этой глубокой свежести, которую не тронули выхлопные газы машин, не коснулись липкие городские туманы…

Когда он открыл глаза, солнце уже встало и тонкими, как соломинки, лучами ощупывало стены сарая.

Димка осмотрелся. Михуцы не было.

— Эй, соня, вставай!

Это кричала бабушка. И, конечно же, ему, Димке. Он выбежал во двор.

По двору, заложив руки за спину, важно расхаживал Михуца. За ним деловито вышагивал аист. Михуца поднял голову, посмотрел на заспанного Димку, радостно ткнул в него пальцем:

— Ого! Соня!

Димка молча щелкнул мальчугана по лбу. И тут же получил удар клювом. Потер поясницу, пошел в дом. Подумаешь, недотроги!

— Ну-ка, соня, догоним маму. — Бабушка Василина повязала платок. — Бери кошелку и марш со мной на базар.

Димка, покраснев, оглянулся:

— Не называйте меня соней. Ладно?

Бабушка посмотрела на его сердитое лицо, на вытянутые губы, примирительно сказала:

— Ладно, дутыш, ладно.

Димка поморщился. Час от часу не легче! Хорошо хоть Михуца не слыхал.

Когда выходили за ворота, он обернулся:

— Может, и карапузика прихватим?

Бабушка с любопытством заглянула в лицо:

— Какого еще карапуза?

Михуца, не дожидаясь приглашения, бросился к ним, а следом степенно пошел было аист. Но мальчуган махнул рукой, и Филимон остался.

Бабушка усмехнулась:

— Михуцу-то? Пускай идет.

Колхозный рынок встретил их теплым запахом дынь, молока, сена, терпким духом вина, звоном ведер, рокотом машин, веселой и шумной перебранкой.

У Димки глаза разбежались. Низкие, грубо сколоченные прилавки были завалены фруктами и овощами.

Синим градом стучали о дно серебристых цинковых ведер тяжелые сливы, толкались алыми боками яблоки; желтыми гирьками ложились на весы груши; белая молочная кукуруза спешила выскочить из треснувших по швам зеленых рубашек.

Лениво догорали жаркие костры помидоров, весело катились в мешки молодые грецкие орехи; из-под посиневших баклажан высовывались, как бы дразня, стянутый в связки чеснок, красные злые языки перца; поеживались от утренней прохлады, покрываясь гусиной кожей, огурцы; золотой крупной непроливающейся росой ложился на прилавки виноград, и, наконец, выкатывались из мешков ядра арбузов.

Это был настоящий колхозный рынок. Мужчины, дымя сигаретами, толпились у бочек. Вино искрилось, переливалось в кружках и стаканах, било фиолетовой струей в ведра, бочонки и жбаны.

— Слыхал? — спросил старичок высокого парня в соломенной шляпе. — Говорят, в село кубинцы приехали!

— Точно, Кула?й. У тебя свежая информация.

— Куба — это как же по-нашему?

— По-нашему? — Парень усмехнулся. — А по-нашему очень просто, дед. Гляди. — И он стал чертить прутиком на песке:

— Читай сверху вниз: Куба. Ясно?

Димка улыбнулся. Во дает! Это действительно по-нашему. Сам бы он не додумался.

Бабушка с Михуцей ушли далеко вперед, и Димке пришлось их догонять.

И вдруг в этой сумятице, в этом шуме и гомоне кто-то радостно вскрикнул:

— Димка, привет!

Из-за огромной корзины с арбузами выглянула остроносая черноглазая девчушка. Это была Ника, внучка Федора Ильича Кайтана.

Димка махнул рукой — ладно, мол, здорово, но только, ради бога, не приставай.

Он терпеть не мог эту липучую девчонку: маленькая, но въедливая, как ржа.

Ишь ты, Димка! Михуца тебе товарищ. А какой он ей Димка? Никакого уважения у этой молодежи…

Он невольно провел пальцем под носом и с удовлетворением нащупал под ним слабую шелковую поросль. Мужчина, ничего не скажешь!

Димка отвернулся и… широко открыл глаза. У корзины с арбузами стоял вчерашний мальчишка. Солнце забралось ему в кудри, и они горели красной медью.

Рядом с ним длинный парень лет шестнадцати присел на корточки и, казалось, дремал, а рыжий тем временем осторожно откатывал ногой полосатый арбуз.

Колхозница, болтая с соседкой, ничего не замечала. Длинный парень подхватил арбуз и стал не спеша уходить.

— Стой! — закричал Димка, бросаясь вдогонку. — Держите его!

Люди засуетились, не зная, кого держать, кинулись за Димкой.

Рыжий побежал и с криком «Вот он, держите!» сделал Димке подножку.

Димка упал, задев корзину с яблоками. Она сорвалась с прилавка, яблоки весело покатились по земле.

Какой-то парнишка — худой, белобрысый, с большими серыми глазами — подал ему руку.

— С приехалом! — Он рассмеялся. — Так сказать, с мягкой посадочной…

— Смешно, да? — сказал Димка и потер колено. — Я вот тебе… — но тут же, забыв об ушибе, вскочил. — Ион, ты?..

— Четырнадцатый год Ион, — солидно сказал парнишка.

— Дружище, — Димка похлопал приятеля по спине, — как ты тут?

— Нормально. — Он огляделся: — Ты — что, Думитраша не знаешь? Это же Гришкин хвост. Забыл?..

— Подумаешь, знаменитость, — сплюнул Димка. — Не помню.

Плевок через дырку в зубах получился роскошный.

Ион с завистью проследил за его полетом.

— …Надо же!.. — волновалась колхозница. — Отвернулась на минутку и вот…

И тут вдруг из-за корзины снова выглянула Ника.

— Это не он, не он! — крикнула она, чуть не плача. — Слышите? Не он! — и взмахнула белой худой ручонкой: — Глядите, вон они бегут…

Мальчишки во весь дух неслись по улице, куры в ужасе шарахались в подворотни.

— Ну ладно, — сказал Димка девочке. — Спасибо. Только зря ты лезешь не в свои дела. — И обнял Иона за плечи.

— Что дома новенького? — спросил Ион.

— Да все так же, — сказал Димка и наклонился к корзине.