Знамя на холме (Командир дивизии) - Березко Георгий Сергеевич. Страница 15

— До скорого свиданьица! — крикнула она, бросившись догонять ушедшего вперед Горбунова.

На бегу Шура обернулась и махнула варежкой. Степан выпростал руку из тулупа и, потирая ухо, смотрел обоим вслед. Лейтенант быстро шагал, наклонив вперед голову; девушка шла немного сзади, широко размахивая руками.

К пяти часам на командном пункте осталось немного людей. Подготовка к наступлению заканчивалась, и командиры подразделений ожидали на своих местах условных сигналов. Комиссар Машков уехал в тринадцатый полк. Начальник штаба сидел у телефона, и комдив на несколько минут был всеми покинут. В комнате уже темнело, и серый лед на окошках начинал слабо светиться Богданов поднял лицо и провел рукой по волосам. Потом не сильно стукнул ладонью по колену и сказал: «Ну, так…». Он решительно встал и прошелся по комнате, похлопывая тыльной стороной правой руки по ладони другой, как бы поторапливая кого-то. Подойдя к кушетке, он сел, и старые пружины зазвенели на разные лады. Заложив руки за голову, комдив потянулся и застыл на секунду в таком положении «Ну, так…», повторил он весело и, вскочив, направился к окну. Сгорбившись, Богданов стал очищать ногтем замерзшее стекло.

Бой еще не начался, было рано уходить отсюда, но поздно приниматься за какое-либо дело. И если Обычно Богдановым овладевало в этот час томительное, но сладостное беспокойство, он испытывал его сегодня с удвоенной силой. Оно было сродни радостному оживлению, свойственному иным людям в минуты личной опасности. Богданов уже не чувствовал усталости и не ощущал своего тела, ставшего подвижным и легким. Мысль о том, что он начнет наступление, положившись только на самого себя, вовсе не казалась пугающей. Ибо сознание ответственности, способное убить в одном случае, наполняет сердце отвагой и весельем в другом.

Не скрипнув, приоткрылась дверь, и Степан, тихо ступая, прошел в комнату. Присмотревшись и увидев комдива, он замер на месте. Полковник что-то рисовал на стекле, и хотя это занятие было понятно Степану, мальчик от удивления не шевелился. Вдруг лицо Богданова посуровело, и он вслух проговорил: «Ну, ну, поглядим…». Степан даже поискал глазами человека, к которому обращался полковник, но в комнате никого больше не было.

— Кто это? — спросил неожиданно Богданов и обернулся.

— Я это, — испуганно ответил Степан, словно уличенный в том, что видел недозволенное.

— А, Степан Тимофеевич! — весело сказал Богданов. — Топай сюда, хозяин.

Мальчик осторожно подошел, стеснительно и напряженно улыбаясь. Он все еще побаивался полковника, разговаривавшего с другими командирами громким, суровым, иногда гневным голосом. Могущество этого человека казалось восхитительным издали, но уничтожало всех, кто находился рядом.

— Как дела? — спросил Богданов, обняв мальчика и притянув его к себе.

— Ничего, — ответил Степан. Он не смел пошевелиться, хотя лицо его было прижато к холодной кобуре маузера.

— Воюем, брат, — сказал комдив. — Вот как.

Он гладил мальчика по спине, но не выпускал из-под руки. «За него воюем, — подумал полковник, — его защищаем…» С интересом, неожиданным и сильным, он сверху посмотрел на Степана. И хотя увидел только спутанные светлые волосы на круглой голове да черные пальцы в заусеницах, ухватившиеся за ремень, почувствовал внезапную нежность. Не потому, что парень понравился ему больше других детей, но потому, что он, Богданов, сражался за него.

— Немцев прогоним — в школу пойдешь, а? — сказал комдив, полагая, что таким образом отвечает на самое большое невысказанное желание своего «хозяина».

— Пойду, — согласился Степан, чтобы не рассердить полковника.

— Обязательно. Потом в военное училище…

— Пойду, — прошептал Степан.

— Вот и ладно, — сказал Богданов.

Под его рукой шевелились податливые, детские плечи, и ему хотелось как-нибудь сильнее утешить мальчика.

— Генералом будешь, а?

Степану было неудобно — твердая кобура больно давила на лицо, и он чувствовал себя в объятиях великана, слишком могучих, чтобы ему противоречить.

— Буду, — сказал он, робея, готовый согласиться на что угодно.

Богданов с удовольствием расхохотался.

— Ах ты, чертенок! — проговорил он сквозь смех.

— Буду, — повторил Степан, не плача только оттого, что его смятение и страх были слишком велики.

Упершись рукой в колено полковника, он попытался высвободиться.

— Пустите, — попросил Степан.

— Да ты чего? — смеясь, сказал комдив. Он чувствовал себя очень хорошо оттого, что парень, понравившийся ему, оказался таким смышленым, и оттого еще, — что он, Богданов, начнет сейчас справедливый бой за жизнь этого парня.

Степан выскользнул из-под руки полковника и попятился; Богданов потянулся к нему, и мальчик отступил еще на шаг.

— Товарищ полковник, разрешите! — услышал комдив.

В дверях стоял Белозуб. Не дожидаясь ответа, он шагнул ближе.

— Разрешаю, — сказал Богданов, сразу перестав улыбаться.

— Товарищ полковник, прошу направить меня в строй, — сказал Белозуб.

Весь день бывший командир тринадцатого провел на КП дивизии, ожидая ареста, которого почему-то не последовало. Видимо, комдив отложил необходимый приказ до окончания боя. Белозуба не сторонились, кое-кто посочувствовал ему, и в конце концов его перестали замечать. О нем не вспомнили, уходя в бой, и это был самый страшный вид забвения.

— Не могу, — хмуро, с неудовольствием проговорил полковник. — Тебе не в строй… тебе перед строем стоять…

Он посмотрел на часы — до первого выстрела оставалось двадцать минут, и Богданову надо было собираться. Он вынул из кармана брюк пистолет и положил его в полушубок.

— Геройской смерти ищешь? — снова начал Богданов, но оборвал. «Эх, жалко, лихой был командир!..», подумал он, словно Белозуб был уже мертв.

Он застегнул полушубок на все крючки, надел шапку, медленно натянул меховые рукавицы. Потом вспомнил, что папиросы остались у него в брюках, и, сняв рукавицы, переложил в полушубок коробку. В комнате стало совсем темно; обледенелые окошки серели на черной стене. Белозуб молча чего-то ожидал, и в сумерках неясно светились его глаза.

— Бывай, Степан Тимофеевич, — сказал Богданов. — Ложись, брат, спать…

Он пошел из комнаты, и за ним медленно вышел Белозуб. Степан остался один. Он подбежал к простенку, вскарабкался на табурет и, ногтями вытащив кнопки, снял картинку, изображавшую бурное море. Подумав, он присоединил к ней фотографию матери в березовой рамочке. То и другое он решил сейчас же снести в подпол. Страх перед возвращением немцев терзал Степана, и мальчик не верил уже успокоительным, но несерьезным словам взрослых.

Глава девятая. Штурм

К вечеру небо на севере очистилось. Облачный навес сползал к западу, открывая прозрачное, холодное пространство. В сером сумраке растворилась «ничья» земля; далекие холмы тянулись черными силуэтами по зеленоватому горизонту. Края облаков светились, изнутри освещенные луной.

На наблюдательном пункте было тихо, потому что истекали последние минуты ожидания. Богданов стоял у своей смотровой щели, сунув руки в карманы полушубка. Шумела под ветром солома, и мелкий снежок с крыши веял перед глазами.

Снаружи послышался голос Зуева:

— Некогда… не могу… Сейчас начинаем…

Богданов обернулся, и в это время ударили гаубицы. Первые снаряды пронеслись с негромким шелестом, и через секунду дымные сквозные вихри выросли на холмах. Донесся обвал разрывов, и в артиллерийской буре не стало слышно отдельных выстрелов. Несколько батарей действовали в непосредственной близости, и гром многих орудий поглотил все другие звуки. Командиры на НП бесшумно двигались и беззвучно шевелили губами; без стука упала лестница, и ее неслышно поставили на место.

Метрах в полутораста справа расположился в роще стреляющий дивизион. Длинные клинки пламени блистали там; зарево охватывало заснеженные деревья, и сумрак становился багровым. Слепящий свет выхватил из темноты орудия, прислугу, работавшую подле них. расстрелянные гильзы, напоминавшие гигантские окурки. Пушки как будто присели на корточки, устремив в высоту гладкие прямые стволы. На мгновение были видны: бойцы, подающие снаряды, наводчик, припавший к панораме, командир расчета, поднявший руку. Пламя вылетало почти непрерывно, и розоватый дым носился среди веток. Это походило на какое-то гнездовье молний, ежесекундно рождающихся здесь, чтобы со звоном и свистом унестись вверх.