Цирк Умберто - Басс Эдуард. Страница 73
Вашек стоял, оцепенев. Взгляд господина Вольшлегера потеплел.
— Бедный, бедный мальчик, как я тебя понимаю! Но я не могу облегчить твои страдания никаким бальзамом. Отказавшись от личного счастья, ты не приобретешь ничего, кроме безрадостной старости. Тебя не ждет ни состояние, ни уют, ни спокойная, обеспеченная жизнь — одна лишь борьба, борьба, борьба. Но только так ты сможешь найти самого себя. Доброй ночи!
Господин Вольшлегер захлопнул калитку, повернул ключ, легкой походкой прошел по хрустящему песку к дому и исчез. А Вацлав Карас стоял, стоял, потом поник над калиткой и горько заплакал.
— Я хочу, чтобы свадьба была тихая, скромная, — заявила Агнесса Бервиц.
— Что вы на это скажете, барон? — обратился Бервиц к господину Гаудеамусу, наливая ему вина. — Мы уже тут неделю дискутируем; пока сошлись только на том, что передадим право решающего голоса вам.
— Благодарю за доверие, — улыбнулся господин Гаудеамус, — хотя на этот раз положение мое затруднительно. Дело в том, что мне придется возразить вам, сударыня. В цирке тихим и скромным может быть разве только крах. Все остальное должно проходить под барабанный бой.
— Ну, что я говорил? — возликовал Бервиц. — Знаете, барон, будь моя воля, устроил бы я свадьбу на манер пантомимы. Я — шериф, Елена — дочь шерифа, Вашку — влюбленный в нее ковбой… Или нет: Вашку — молодой фермер, живущий по ту сторону границы; он приезжает свататься с целым табуном лошадей, но я ему отказываю; тогда он похищает мою дочь, я в него стреляю…
— И еще, чего доброго, убиваешь, — перебила его Агнесса. — Нет, вы посмотрите на этого сумасшедшего, барон!
— Помолчи, Агнесса! Молодые стремятся захватить пастора… Понимаешь, набросить на него лассо и увезти в дремучий лес, чтоб он их там обвенчал. Я думаю, если пастор будет настоящий, то и венчание — тоже…
— Вы полагаете, господин директор, — засмеялся Гаудеамус, — что гамбургский архиерей позволит охотиться за собой с лассо?
— Ну, если мы ему хорошенько заплатим…
— Ему и без лассо придется отвалить кругленькую сумму. Послушайте, к чему вам рекламировать цирк перед людьми, которые и без того уже сидят в зале? Слов нет, пышная, с умом обставленная свадьба может послужить прекрасной рекламой для цирка Умберто. Но устроить ее нужно не в помещении, а на гамбургских улицах…
— Кавалькада! Конечно же! Прекрасная идея, барон! Как это я сразу не подумал. Парад с участием всех животных… Только надо немедля прикупить парочку верблюдов. Без верблюдов и свадьба не свадьба. Я сейчас же велю телеграфировать Гагенбеку.
— Дались тебе эти верблюды! — возмутилась Агнесса. — Подумай лучше о подарке молодым, раз уж ты не хочешь выделять им приданого.
— Вот верблюды и будут моим подарком. Прости меня, Агнесса, но тебя, кажется, не слишком печалит, что у нас до сих пор нет верблюдов. Позор! Любой балаганщик нынче водит за собой дромадера, а ведь мы — старая цирковая семья! Что подумают люди?! В каком свете мы выставим себя?! Нет, свадьба без верблюдов немыслима!
Если у стен и вправду есть уши, то стены маренготт, вероятно, были в те дни оглушены дебатами о предстоящем торжестве.
— Воображаю, — говорила Алиса Керголец госпоже Гаммершмидт, пока вагончик с кассой и портнихами громыхал по дороге из Люденшейда в Изерлон, — воображаю, как пойдет нашей Еленке свадебный костюмчик с воланами. У нее и без того тонкая талия, а когда она еще зашнуруется…
— Костюмчик? — изумилась госпожа Гаммершмидт. — Какой еще костюмчик?! У Еленки должен быть настоящий свадебный наряд, с длинным шлейфом, как и подобает дочери знатных родителей!
— По мне, так ей куда больше к лицу костюмчик по фигуре, это сейчас в моде. Спереди в обтяжку…
— Знаю, знаю, очередное бесстыдство. Милая моя Алиса, поверь мне: нет ничего лучше широкого кринолина. Вокруг тебя такой колокол, что уж мужчинам не на что засматриваться…
— А если во время танца кавалер обнимет вас покрепче, кринолин сзади вздернется, и вся красота наружу!
— Сделай вид, что не замечаешь, мы всегда так поступали. Тем-то и удобен кринолин: его можно и вправо сдвинуть и влево, приподнять сзади, спереди, мужчины с ума сходят, а женщине хоть бы что.
— Зато сколько с ним мучений, сударыня! При наших-то дверях попробуй-ка влезь в фургон…
— Ах, оставь, это так красиво! Я всегда представляла себе Еленку, невесту, в широком белом кринолине, обшитом веночками с кружевами. Но разве ее убедишь? Нынче в моде турнюры, прямо не знают, что бы такое прицепить себе сзади, лишь бы казаться попышнее. Хорошо еще, шлейф уцелел, он хоть немного скрадывает это уродство.
— Я бы на ее месте надела платье без шлейфа. Так более модно.
— Только, пожалуйста, без экстравагантности. Еленка — девушка из хорошей семьи, и у нее должно быть платье с турнюром, декольте, шлейф, юбка с воланами и отделкой, кружевная пелерина и фата, чтобы все видели, какие у невесты богатые родители.
— Бедняжка, да ведь ей такой шлейф и не потянуть!
— Не беспокойся, Алиса, у господина директора достаточно средств, чтобы приставить к собственной дочери двух пажей в белом!
Вечером на конюшне в пух и прах разругались Ганс с Малиной.
— Ишь приблудень! — кипятился обычно тихий Малина, обращаясь к конюхам. — Без году неделя тут, а уж и нос задрал!
— Раскудахтался, черт старый! — отругивался седовласый Ганс. — Песок сыплется, а туда же, путается под ногами у молодых!
— Сидел бы у своего разбитого корыта: ему сочувствие оказали, приютили, и он на тебе — раскомандовался!
— Весь век за козами да обезьянами ходит, а тут ему лошадей подавай! С тебя и Синей Бороды хватит — подкрась его, и скатертью дорога!
— Попридержи язык, лошадиная твоя душа, дубина стоеросовая, не то возьму хлыст…
— Что за шум? — раздался в дверях голос Кергольца; он вошел как раз в тот момент, когда старики, под смех конюхов, совсем уж было изготовились к кулачному бою.
— Осмелюсь доложить, Малина тут про меня выражается, — обиженно заявил Ганс.
— А как тут не выражаться, — не унимался Венделин, — где это видано, чтобы этакий молокосос да верховодил!
— Чего вы не поделили?
— А спроси его! — пустился в объяснение Малина. — Я и сказал-то всего-навсего: выскобли, мол, лучшего рысака, повезу невесту в церковь. А этот золотарь посмел мне, Венделину Малине, сказать в лицо, что невесту повезет он! Видали такого! Я мать вез, повезу и дочь, хоть ты лопни!
— Какой из Малины кучер, — снова раскипятился Ганс, — на козлы сядет — глядеть не на что. Сраму не оберешься, — и это в такой-то день!
— Как-так, глядеть не на что! — возопил Малина. — Да я, каналья ты этакая, видел, как самого папу возят! Тебя еще на свете не было, а я уже пил на брудершафт с кучером турецкого султана! Да у меня столько ее, этой представительности, что люди подумают: верно, императрицу Альжбету с архиепископом на прогулку везут. Посмел бы ты эдак меня при покойном Умберто!
— Постойте, братцы! — решительно прикрикнул на них Керголец. — Что-то вы больно распетушились. Решим так: невесту повезет Малина…
— Про что я и толкую, я у них вроде как за своего.
— …а жениха — Ганс. Он его обучал, ему его и под венец везти.
— Это другое дело, — кивнул Ганс, — я и позабыл, венчаются-то парой.
Повсюду, начиная с директорского фургона и кончая конюшней, шли оживленные приготовления к свадьбе, один только жених ходил задумчивый и понурый.
— Что с тобой, Вашек, — спросил его отец, когда они как-то остались одни возле вагончика, — сам дал согласие, а теперь ходишь мрачный, будто не жениться, а помирать собрался?
— Не знаю, отец… Так что-то… Согласие-то я дал, все довольны, говорят — правильно сделал, Бервицы радуются, Розалия сама освободила меня от слова, Елена со мной приветлива — все как будто в порядке, а у меня точно камень на сердце. Верно ли я поступил? Иногда мне кажется, что вот и ты… и остальные… все мы, мужчины… ну, словом, что шаг мой правилен с мужской точки зрения; а вот будь жива мать… Она, пожалуй, не одобрила бы, она, я думаю, по-другому смотрела на вещи.