Цирк Умберто - Басс Эдуард. Страница 78

— Ну, что ты скажешь об этом бедном малыше? — произнес наконец Вашек. — Мне что-то страшно за него.

— Ничего, выправится. Уход за ним хороший. Ты-то, правда, был другим. Ну, да что поделаешь, Еленка — в мать, хрупкого сложения, где ж ей набрать сил на дитя? Ты теперь приглядывай и за ней и за мальцом. Это не то что у нас в деревне: сегодня опросталась, а на следующий день уже в лес за хворостом. Как же его наречь собираются?

— Петер Антонин. В честь дедушек. Мамаша настаивает, директорша.

— Славная она женщина. Такую тещу поискать.

— Давай, отец, — предложил сын, когда Карас отставил в сторону банку с краской, — обойдем здание, пока не начались репетиции. Незачем об этом знать всем.

Вдвоем они тщательно осмотрели постройку. Изнутри она оказалась еще довольно крепкой, но наружная обшивка и стропила подгнили от сырости.

— Ну ясно — черная сосна, — качал головой отец, — да еще, верно, в сухом месте росла. Для такого дерева вода — гроб. Будь оно из нашего леса, так бы не трухлявело.

— Как ты думаешь — не рухнет?

— Да нет… Еще постоит… Но надолго его не хватит. Лучше бы, конечно, заменить подгнившие балки. Боюсь, как бы еще в углах грибка не было, нам с тобой туда не подобраться.

— Ну, а если не хватит денег на ремонт…

Вашек произнес это неуверенно, вполголоса; отец круто обернулся.

— Вот оно как… Стало быть, на безденежье… Не велика ж корысть жениться на богатой невесте. А я думал, ты на золотое ложе идешь…

— Где там! Кое-какие деньжата были, но ведь Бервиц все всадил в зверинец. Ты только посчитай — пять слонов, белые медведи, три тюленя, два верблюда.

— Глупо было дарить тебе к свадьбе вместо приданого верблюдов. По мне, так парочка поросят куда полезнее этих тварей. Упрямые, как дьявол, дурные, как старая баба, да еще и кусаются, окаянные!

— Бервиц и слушать не хочет. Все рассказывает мне, какие он штуки выделывал с верблюдами в Тегеране, а я хоть убей не знаю, как без палки заставить Гасана встать, когда он ложится не вовремя. На хищника хоть жратва действует, а эти уроды, если и дашь кусок получше, глянут на тебя с презрением и снова за жвачку.

— С лошадьми дело другое, верно?

— Эх, кони-коники! Разве сравнишь? Статные, гибкие, а какие умницы!.. Я люблю своих кошек, да и медведей тоже, с ними не скучно, и посмеешься и повозишься, но до лошадей им далеко, — как встречают меня, как стараются! Вот настоящие цирковые животные. А Бервиц норовит взять количеством, ошеломить публику. Боюсь, он тратится не по карману. Еще один такой год, как нынче, и зверинец съест все его капиталы.

— Ну, надо полагать, в будущем году мы с лихвой возместим убытки.

— Да, но как быть с ремонтом?

— Что ж, парень, коли не хватает пороху на ремонт, надо самим спасать, что можно. Низ не худо бы выкрасить, а стены снаружи покрыть лаком или проолифить.

— Но ведь это тоже обойдется недешево?

— Даром, сынок, и перепел не кричит.

Вашек кивнул и печальным взглядом обвел пустынный манеж и погруженный в полумрак амфитеатр. То был его мир, он посвятил ему себя без остатка, и Вашека вдруг пронизал страх: что, если все это рухнет, прежде чем он окажется в силах противостоять судьбе? Его взгляд задержался наверху, на фонариках-окнах.

— Надо, отец, взглянуть еще вон на те балки. От них зависит жизнь людей.

Он отвязал от стены у входа веревочную лестницу и придержал ее, чтобы отцу удобнее было взбираться наверх. Затем сам в прыжке ухватился за перекладину и, легко перебирая руками, быстро поднял под купол свое атлетическое тело.

Как далеки были те времена, когда он мечтал забраться сюда, а господин Баренго не подпускал его к лестнице. Самого Фраскито, как и веселого француза Ларибо, давно уже не было в цирке. Годами стерег он свою Кончиту, внушив себе, что от судьбы не уйти, что рано или поздно молодая красавица изменит ему с речистым и стройным Гектором. Так было всегда, все знаменитые трио воздушных гимнастов кончали одной и той же драмой любви и ревности. Иначе и быть не могло: молодые, сильные тела в трико, ежедневное соприкосновение, совместная игра с жизнью и смертью — все это приводило к роковому конфликту. И Фраскито Баренго просто ждал, подстерегая тяжелым, задумчивым взглядом каждое движение Кончиты. Ждал, выслеживая и наблюдая, пока однажды днем не явился Гектор Ларибо и не спросил его, отчего это Конча уехала в коляске на вокзал. Баренго взвился, как рысь, готовый схватиться за нож или пистолет, но то была горькая и неотвратимая правда — за его спиной, в фургоне, на столе, лежала пахнущая духами записка, которой Конча прощалась с ним; она приносила тысячу извинений и сообщала, что уезжает за своим счастьем. Беглянка передавала привет Гектору, умоляла не сердиться за то, что портит им такой замечательный номер. Артисты стояли друг против друга: Баренго — в ярости, Ларибо — в изумлении.

Весь вечер — номер их был отменен — просидели они за бутылкой вина. Как это ни один из них не заметил, что прекрасная Конча услышала биение сердца третьего?! Ларибо грозил дознаться, кто этот человек и кто был посредником, ибо без посредника подобная измена казалась ему немыслимой. Фраскито остановил друга. Его взгляд снова стал неподвижен и загадочен, буря ненависти улеглась — он уже видел все в ином свете.

— Пусть уезжает и будет счастлива, — задумчиво сказал он Гектору. — Она слишком красива, такую не устережешь. Я вернусь домой, в Испанию, и подыщу новую партнершу. В наших местах девушки гибкие, красивые и смелые. Я быстро найду подходящую и обучу ее. Если хочешь и дальше работать вместе, поедем со мной. Год я тебя прокормлю. Но когда новенькая выучится, женишься на ней ты. С меня хватит, пора подумать о вещах более надежных, чем женская верность.

Так молчаливый господин Баренго и болтливый господин Ларибо покинули цирк Умберто. После них сменилось пять или шесть групп воздушных гимнастов, но ни одна из них не достигала той идеальной чистоты в работе, того до мелочей продуманного мастерства, каким отличались супруги Баренго и их друг француз. И вот уже целый год не пользовались крюками для трапеций. Бервиц ворчал — и этот жанр приходит в упадок, никак не подыскать сносного номера! Вместо гимнастов он ангажировал двух японцев, работавших на перше [147]. Главное, говорил он, чтобы зрители хотя бы раз за вечер подняли головы кверху.

Воздушные гимнасты в программе отсутствовали, но случай мог привести их в любой момент, и Вашек не хотел, чтобы по его вине произошла катастрофа. Они с отцом облазили все балки, к которым крепились канаты, и Карас-старший выстучал их обушком топорика, прислушиваясь к глухим звукам, как врач при осмотре пациента. Судя по всему, балки были в исправности; лишь в одном месте, там, где протекала крыша, они обнаружили гниль. Исправить изъян не представляло особого труда, и у Вашека отлегло от сердца.

Сезон обещал быть удачным — истомившиеся от летней скуки горожане с жадностью набросились на развлечения большого города. Но подъем наблюдался лишь до конца года. Уже в январе почувствовалось, что интерес публики ослабевает. Цирк, на этот раз начавший сезон раньше обычного, преждевременно исчерпал свои возможности. Артистам все чаще приходилось выступать в полупустом зале; привыкшие к окружению публики в гораздо большей степени, нежели их собратья по искусству, они нервничали, работали с прохладцей. Бервиц велел Стеенговеру шире развернуть рекламу. Это стоило больших денег, но не дало почти никаких результатов. Постигнув тайны манежа, Вашек частенько заходил теперь в канцелярию Стеенговера, приобщаясь к неведомой ему доселе области циркового дела. Долго относился он с недоверием к увесистым, пухлым бухгалтерским книгам, колонки цифр казались ему кабалистикой. Но Франц Стеенговер, переводивший на цифры все явления жизни и только в цифрах оценивавший их, сумел со временем научить его видеть за сеткой чисел живую действительность. Не чудо ли это: перед тобой лишь цифры — от нуля до девятки, но по разным их комбинациям можно определить, как кормят лошадей и часто ли меняют опилки на манеже, сколько затрачено труда на починку фургонов и какие результаты дали переговоры господина Гаудеамуса в далеких городах. Страсть Стеенговера к вычислениям открывала Вашеку то, чего никогда не мог понять Бервиц: соотношение доходов и расходов, тайну их равновесия и колебаний. Так увидел он в конце той зимы рост расходов на рекламу и почти не изменившуюся цифру доходов; проследив за этим, он обнаружил, что госпожа Реклама — особа капризная, щедро помогающая, когда дела идут хорошо, но зато весьма скупо и скаредно воздающая за принесенные ей жертвы, когда в ее помощи действительно нуждаются. Вашек не мог не возроптать и намекнул Стеенговеру, что все эти расходы, пожалуй, напрасны, на что фанатик от бухгалтерии только пожал плечами.