Цирк Умберто - Басс Эдуард. Страница 93
Вашек сидел и нервно барабанил пальцами по столу.
Кто-то постучал в дверь.
— Войдите! — крикнула Агнесса.
Дверь приоткрылась, и на пороге показалась Алиса Керголец.
— Здесь какой-то господин спрашивает мадам. Что ему сказать?
— Проси.
Вошел коренастый, невысокого роста человек с гладким, безусым лицом.
— Госпожа Бервиц?
— Да. А это моя дочь и мой зять. Что вам угодно?
— Я из магистрата, чиновник по поручениям Мюллер. Отто Мюллер. Госпожа Бервиц, ведь вы жена директора цирка Умберто, не так ли? И все члены вашей семьи тоже работают в цирке, не так ли? Это хорошо. Это очень хорошо. Это значит, что вы привыкли ко всему. Цирк — не детская забава, цирк — это постоянный риск. И должно всегда помнить об этом. Ну, а порою несчастье случается и вне стен цирка…
— Бервиц!.. — воскликнула Агнесса.
— Нет, мадам. Не то, о чем вы думаете, но все же несчастье. Мне поручено сообщить вам об этом. Неприятная миссия, поверьте мне, крайне неприятная. Но что делать…
— Ради бога, господин Мюллер, говорите же наконец!
— Господин директор Бервиц был в ратуше, не правда ли? Там он несколько поволновался. А ведь он уже в летах, не так ли?.. Ну-с… и ему стало плохо… Точнее — с ним случился удар…
— Удар! — простонала Агнесса.
— Да, мадам. Но вы не волнуйтесь. Мы немедленно вызвали врача, и господину Бервицу была оказана необходимая помощь. Правда, одна сторона пока остается парализованной. Но мы надеемся, что господину Бервицу станет лучше.
Обе женщины зарыдали, инстинктивно потянулись друг к другу.
— Где же он сейчас? — спросил Вашек. — Неужели его так и оставили в ратуше?
— Что вы, что вы, сударь! Мы без промедления доставили господина Бервица в городскую больницу, соблюдая, разумеется, все предосторожности. Я лично сопровождал его. Кстати, когда мы выносили господина Бервица из экипажа, появился какой-то человек, уже пожилой, и, ни слова не говоря, стал нам помогать. По всей вероятности, это кто-то из ваших, потому что господин Бервиц, очнувшись в палате, узнал его, протянул ему руку и кивком пригласил сесть. Так он и остался у постели больного, а я вот, изволите видеть, поспешил к вам.
Вашек выбежал на улицу. На углу стояла Алиса Керголец, наблюдая за возней своих ребятишек.
— Госпожа Керголец! — крикнул ей Вашек. — Бегите на Репербан за извозчиком! Скорее!
Когда он вернулся, господин Мюллер уже прощался. Агнесса спешно заканчивала туалет. Елена снова надевала свою шляпу. Через пять минут они уехали.
Только позднее Вашек узнал, что произошло. В коммунальном департаменте магистрата Бервиц рассвирепел: ему заявили, что здание цирка Умберто подлежит сносу, так как абсолютно не удовлетворяет новым требованиям безопасности. В продолжительной беседе с начальником департамента Бервиц обязался произвести профилактический ремонт, благодаря чему получил разрешение остаться в старом помещении до конца сезона. Но когда он заикнулся о том, что собирается продать здание вместе с участком, начальник покачал головой и посоветовал ему навести справки в канцелярии на третьем этаже. Еще не остыв после дебатов в департаменте, Бервиц поспешил на третий этаж. Там ему показали план, согласно которому на месте цирка Умберто предполагалось разбить площадь. Соответствующие участки вменялось откупить по цене, установленной сенатом еще пять лет тому назад. Едва Бервицу назвали сумму, как он пробормотал что-то, заикаясь, побагровел, потом посинел, выпучил глаза, схватился за голову и упал.
Вашек возвратился в цирк в пятом часу. Вкратце рассказав Кергольцу о случившемся, он тут же решил, что сам выступит сегодня с лошадьми Бервица. Затем он отправился к Францу Стеенговеру. Голландец уже поджидал его.
— Через недельку его выпишут, — заключил Вашек свой рассказ, — но работать он уже не сможет и, видимо, надолго, если не навсегда останется калекой. Во всяком случае, так говорят врачи. Необходимо принять надлежащие меры, Франц. Его номер я возьму на себя. Но нужно еще уладить вопрос с директорством.
— Да ты уже сколько лет фактически управляешь цирком!
— Негласно — и потому директором себя не считаю. Я хочу во всем соблюсти порядок и настаиваю, чтобы вопрос этот решался сообща. Мама и ты — вы должны сказать мне прямо, согласны вы или нет. А потом, вероятно, следует оформить это официально — ведь я стану тогда ответственным владельцем.
— Совершенно верно. Но я хочу предложить вот что. Вступай хоть сегодня в управление делом, но оставь пока все как есть. Подожди месяц-другой, посмотрим, как будет себя чувствовать Бервиц. Авось и он сможет присоединить свой голос. Тогда все и оформим.
— Договорились. Надо бы, Франц, завтра же прикинуть, как у нас с финансами. Боюсь, придется распустить труппу. Выгодная продажа участка была единственным шансом, а теперь мы вряд ли выкарабкаемся. Ну, я пошел на конюшню, у меня еще уйма дел.
Склонившись над письменным столом, Франц Стеенговер сокрушенно качал головой. Колонки цифр в его книгах давно уже предвещали банкротство, но он продолжал верить в счастливую звезду Петера Бервица и волшебство двух магических слов — «Цирк Умберто».
— Да, пожалуй, ты прав… Ну, желаю тебе, Вашку, удачи. Пока сам не отошлешь меня назад, в Голландию, буду помогать тебе, как умею. Но манеж тебе придется взять на себя.
Они молча пожали друг другу руки — два человека, не строившие иллюзий на будущее.
Вашек был уже в дверях, когда Франц спохватился:
— Постой, чуть не забыл. Тебе письмо.
Вашек вернулся и с любопытством взглянул на конверт. Он так редко получал письма — кому мог писать он и кто мог писать ему? Прочитав обратный адрес, Вашек встрепенулся:
— Из Праги! Написано по-чешски! Верно, от Буреша!
В канцелярии было уже темновато. Франц повернул краник, зажег газ. Вспыхнуло сердечко пламени, и шар молочного стекла наполнился светом; Вашек присел и стал читать.
«Дорогой друг Вашку, досточтимый мой земляк, верный сын земли чешской! Немало воды утекло во Влтаве с той поры, как я, поощренный вашими советами, нашел пристанище на ее украшенных историческими памятниками берегах. Минувшие годы были для меня временем величайших забот, ибо воистину нелегко на старости лет возвратиться под отчий кров, на затихшую мельницу, к ремеслу, которое оставил во дни мятежной юности. Благодарение богу, я выдержал испытание без ущерба. Из деревни ко мне пожаловал верный помощник отца, да и большинство прежних работников вернулись, и, с божьей помощью, колесо наше впустую не вертится. Живя скромно и памятуя о данном мною перед отъездом обете, я в первую же зиму ополчился на гнуса нищеты, что в превеликом множестве поражает бедный люд нашего королевского города. Я удостоился знакомства с господином Войтой Напрстеком, владельцем винокурни, человеком бывалым, пользующимся всеобщим уважением, и мы решили объединить усилия, дабы по мере возможности творить добро. И вот теперь я могу сказать, что старания наши не пропали даром. Не только местные бедняки благословляют мельницу как свое прибежище в дни нужды и голода, но и среди старожилов мещанского сословия я пользуюсь почетом, и многие горожане прочат меня в гласные. Лелею надежду, что никто более не помянет моей вины, из-за которой я в тот роковой год покинул Прагу и которую всю жизнь уповал искупить.
Но несмотря на неоспоримые доказательства успешной деятельности моей, по вечерам я часто залетаю мыслию к вам, в ваше уютное шапито, в наш приветливый вагончик, который столь длительное время служил мне домом. Как-то вы там живете, дорогие земляки, как ты, как твой любезный батюшка, как Малина, Керголец, что поделывает сержант Восатка, по-прежнему ли он заправляет „Невестой моряка“? Надеюсь, ты здоров, и твоя очаровательная Еленка тоже, и ваш чудесный Петер Тоник. Как мне порою недостает дружеского веселья вашей бродячей семьи, как тоскливо бывает без горько-сладкого приволья людей, не связанных условностями, без запаха конюшни, без песни кувалд, бьющих по стальным клиньям. Эта прекрасная богатырская жизнь навсегда потеряна для меня, но чего бы я ни дал, чтобы хоть изредка иметь возможность вспомнить в задушевной беседе былое, верных друзей и милых моему сердцу животных.
И вот с сердцем, полным тоски по вас, узнал я нечто столь важное, что немедля сел за письмо тебе, дорогой мой Вашку. В одном из пражских предместий — Карлине — имеется весьма просторное здание, не то каменное, не то кирпичное, которое выстроил некий пан Тихий, намереваясь сдавать его в аренду цирковым и театральным труппам. Недавно это здание отремонтировали, и новый владелец с удовольствием сдаст его почтенному предпринимателю, который обеспечил бы его использование в течение года, исключая летние месяцы. Правда, после перестройки здание непригодно для цирка, но театр-варьете — нынче такие театры появляются во всех больших городах — разместился бы в нем превосходно. И сцена и служебные помещения настолько просторны, что вполне можно давать массовые аттракционы с участием животных — и хищников и слонов. Здание находится неподалеку от вокзала императорской железной дороги, где сосредоточены крупнейшие отели, так что можно рассчитывать и на посещение театра иностранцами. Зрителей из отдаленных районов отлично обслужит наша удобная конка, конечная станция коей расположена вблизи театра.
Дорогой Вашек, ты говорил мне как-то, что обеспокоен судьбой сынишки, не знаешь, как быть с его учебой; что, возможно, вам придется отказаться от скитальческой жизни, дабы помочь ему выйти в люди. Я искренне одобряю твое намерение, ибо полагаю, что патриотический долг родителей — открывать новому поколению пути к достижению самых высоких целей. Если ты еще не отказался от своего плана, обдумай, голубчик, то, о чем я писал тебе выше. Город Прага славится своими учебными заведениями, и Петрик жил бы здесь среди, нашего дорогого народа, украшением которого он, со своей светлой головой, мог бы стать. Напиши мне, что ты об этом думаешь, а лучше — приезжай в Прагу и реши все на месте. Я приму тебя с распростертыми объятиями, введу в круг испытанных патриотов, на поддержку которых ты заранее можешь рассчитывать, да и я сам, постараюсь устранить с твоего пути любые препятствия. Осуществились бы самые заветные мои мечты, если бы здесь, над серебристой Влтавой, у достопамятного моста, названного именем дорогого отца родины нашей Карла IV, в виду величественной панорамы Градчан, ты мог одарять прекрасными вечерами дорогих друзей моей невозвратной юности.
С горячими приветами всем дорогим друзьям и знакомым
сердечно обнимает тебя твой Владимир Сметана, allias [158] Ян Буреш,
мельник и мещанин пражский».
158
Он же, сиречь (лат.).