Цирк Умберто - Басс Эдуард. Страница 97

Все три брата поддерживали друг друга, и самый старший из них, Ахиллес, был признанным главой этого триумвирата Бребурдов. Для своих заведений он закупал мясо у Бржетислава, а вино у Цтибора, протежируя братьям в домах аристократов и богатых мещан. Когда все трое собирались у него в доме, приходилось располагаться в столовой: гостиная была слишком тесна для них. Братья унаследовали от отца гренадерское телосложение и могучую мускулатуру; скачки на Императорском лугу они ездили смотреть в разных колясках — двое в одну не помещались, лошадям же и одни седок доставлял немало хлопот. Скачки и состязания силачей были их излюбленным развлечением. При содействии братьев Прага стала раем для тяжелоатлетов. Всякий, кто умел поднимать тяжести или отличился в борьбе, начиная с работавших на бойнях простолюдинов и кончая знаменитыми борцами международного класса, мог получить в общедоступном трактире Ахиллеса Бребурды так называемую классическую порцию мяса и кнедликов, втрое превосходившую обычную. Братья Бребурды охотно платили за борцов и в других трактирах, а на состязаниях учреждали собственные призы и поощрительные награды в утешение побежденным.

Преклонение перед силачами побудило Ахиллеса Бребурду купить театр-варьете: он прослышал, что владелец здания, пан Тихий, более не собирается сдавать его в аренду цирковым и театральным труппам. На пять лет Ахиллес Бребурда заделался антрепренером, и сцена едва не провалилась под тяжестью атлетов, которых он включал в каждую программу. В пору его владычества варьете кишело геркулесами, они играли стокилограммовыми гирями, манипулировали пушечными ядрами, на полметра от пола поднимали в зубах лошадей, балансировали каруселью с несколькими пассажирами. Зрительный зал гремел от аплодисментов, — в нем, как правило, были широко представлены цехи мясников и трактирщиков, а руки этих людей не страдали отсутствием силы. Зато число посетителей из высшего общества заметно сократилось. Ахиллес Бребурда в перерывах между заседаниями палаты представителей ревниво допытывался у своих высокопоставленных нахлебников о причинах такого охлаждения к варьете, где к их услугам были изысканная кухня, крепкий кофе и первоклассные вина лучших марок. Те отшучивались, похлопывая Ахиллеса по могучей спине, но потом все же намекнули, что взирать изо дня в день на потные туши и отчаянные потуги тяжелоатлетов скучновато, желательно увидеть что-нибудь более легкое и элегантное; больше разнообразия, а главное — красивых женщин.

Ахиллес Бребурда загрустил. Красивые женщины! Этот товар его вовсе не интересовал. Он знал нескольких женщии-силачек, но едва он заикнулся о них, господа подняли его на смех: они предпочли бы что-нибудь поизящнее. Того же мнения держались крупные помещики, конституционалисты и консерваторы, младочехи и старочехи, клерикалы и «хабрус» [162] — вопрос о варьете был единственным, по которому в палате чешских земель царила общность взглядов. Столь единодушный отпор убедил ресторатора Ахиллеса Бребурду в том, что искусство — не его стихия, и он решил передать художественную часть в руки сведущего человека, а самому ограничиться имевшимся при театре рестораном. На семейном совете братья Бржетислав и Цтибор, равно как и старый Матиаш, одобрили его намерение. Так дело дошло до переговоров с Вацлавом Карасом, гамбургским антрепренером.

Бребурды были людьми сердечными и доброжелательными и помышляли лишь о процветании своей торговли. Ахиллес дружелюбно встретил господина Стеенговера, охотно делясь с ним опытом и облегчая тем самым его миссию первопроходца. Следуя советам Бребурды и Буреша, Стеенговер стал заводить знакомства в полиции и ратуше, изучать нравы местной публики, составлять списки возможных посетителей, особенно из числа аристократической и офицерской верхушки, подыскивал поставщиков и агентов, информировал редакции газет о знаменитом цирке Умберто, дирекция которого с осени берет в свои руки театр-варьете. В конце лета Буреш сообщил Вашеку, что почва подготовлена и в городе проявляют большой интерес к новому заведению.

С Еленой Вашек договорился о том, что они покинут Гамбург не раньше середины сентября и привезут Петера в Прагу к самому началу занятий в гимназии на Гругларжской улице. Гимназия размещалась в новом, только что отстроенном здании; ее директор Эдуард Кастнер любезно помог преодолеть трудности, связанные с поступлением мальчика из далекого Гамбурга в чешскую школу.

Лето в тот год выдалось холодное, дождливое, и Карасы невольно думали о том, сколько горя пришлось бы им еще хлебнуть, разъезжай они с цирком. В начале сентября погода ухудшилась. Из Чехии приходили известия о наводнениях, о затоплении целых местностей, и когда двенадцатого сентября Карасы пересекли границу, вышедшая из берегов Эльба еще поблескивала серебристыми лагунами. Сойдя с поезда, они сели в коляску и, как было условлено, поехали на мельницу Сметаны, где им предстояло провести несколько дней, пока Елена выберет одну из подысканных дядюшкой Францем квартир. Карлова улица встретила их неописуемой грязью, зловонием и черными маслянистыми лужами. Начало Почтовой, где они отпустили извозчика, чтобы по мосткам добраться до мельницы, выглядело еще хуже. Владимир Сметана оказал им радушный прием, но вид у него был грустный. Тотчас проведя гостей на второй этаж, он указал на причину своей печали: Карлов мост был разорван в двух местах. Три пролета рухнули под ударами бревен, принесенных взбаламученной водой.

Буреш рассказал гостям об ужасном наводнении, начавшемся утром третьего сентября. Река вздувалась час от часу и за день поднялась на четыре метра выше ординара. Вырвавшись из берегов, она затопила низко расположенные улицы и площади. Знаменитое «Славянское кафе» напротив мельницы залило до второго этажа — к его окнам подъезжали на плотах. Национальный театр с двух сторон окружала вода, спектакли были отменены. Все, что встречалось на ее пути, разбушевавшаяся река превращала в обломки и с яростью швыряла их на быки Карлова моста. В пролетах громоздились разбитые в щепы плоты, а река била и била по быкам тысячью таранов. На мельницах никто не спал; и вот на следующий день, в половине шестого утра, когда дома окутывала пелена тумана, шум воды прорезал глухой рокот, похожий на далекий раскат грома — Карлов мост, Карлов мост рушился! Обвалился пятый пролет, за ним шестой, статуи святых между ними еще стояли, но вот дрогнули быки, и первым упал в воду святой Игнаций, за ним последовал святой Франциск со своими индусами. Людей охватил ужас, они восприняли крушение моста как национальное бедствие. Около десяти часов снова загрохотало — рухнул восьмой пролет, славное творение отца родины высилось над водой, расчлененное на три части. Сбегавшиеся отовсюду горожане в отчаянии заламывали руки: Карлов мост! Мост, по которому в день коронации проезжали чешские короли! Ужас, пережитый людьми на затопленных улицах, отступал перед трагедией этого векового символа величия и славы стобашенной Праги. Но оплакивать утрату было некогда, и Владимир Сметана одним из первых взялся за дело. Самое страшное осталось позади, теперь надлежало сплотить людей, чтобы как можно скорее ликвидировать последствия катастрофы и облегчить страдания потерпевших.

Карас слушал Сметану с глубоким волнением. Когда на мельницу пришел дядюшка Франц и все уселись за ужин, Вашек не смог скрыть своей тревоги: потерпев катастрофу с цирком, он приезжает на новое место — и снова катастрофа! Не дурное ли это предзнаменование?

— Ты не совсем прав, дорогой мой земляк, — возразил Сметана. — Вы застали не катастрофу, а успешную ликвидацию ее последствий. Предотвращать катастрофы мы не в силах, но решимость и воля человеческая способны свести на нет любую из них. Невзгоды оживляют и укрепляют братство рода человеческого. Раны Карлова моста залечат, его древняя краса будет возрождена, а это не столь уж плохое предзнаменование в день, когда ты ступил на пражскую землю; напротив, это предвестие победы. Я слышал от господина Стеенговера, что твой отец и Керголец тоже собираются в Прагу. Превосходно! Нет ничего лучше совместной работы. И у меня под боком снова будут друзья, которых я никогда не забывал. Однако ты должен еще рассказать мне о последних днях цирка Умберто. Кое-что я знаю от господина Стеенговера, но далеко не все.