Большая Хета сердится - Бороздин Виктор Петрович. Страница 13
Поодаль олени пасутся, пушистый мох да ягель пощипывают.
А тут как-то приплыли по реке три брата: Фома, Кузьма и Ерёма. Все ладные, крепкие. За поясом топорики, за спиной кирки, лопаты, пилы. Поселились у старого Лемы в чуме. Пожили немножко да и говорят:
— Не хотим мы в чуме жить. Нет в нём ни окон, ни дверей, только вход, шкурами завешенный. Будем дом ставить.
Посмеялся над их затеей Лема, а потом и говорит:
— Ставьте дом, да помните: под ногами-то тундра — она такие шутки шутит!..
Сел в нарты и уехал к дальнему оленьему стаду.
Братья осмотрелись кругом — тундра как тундра, просторная, холмистая. Растёт мох-ягель седой и много цветов: жёлтых, голубых, красных… Да ещё карликовая берёзка, такая маленькая — наступишь на неё и даже не заметишь. Тундра мягкая: идёшь — она колышется. А чуть копнул — там лёд вперемешку с глиной, вечная мерзлота, она даже за всё лето не оттаивает. А вот какие тундра шутки шутит, братья так и не увидели. Впрочем, они об этом и не тревожились.
Наловили в реке брёвен. В половодье их много с верховья, из тайги, плывёт, из тех мест, где теплее, где растут большие деревья. И стали думать, как строить. Но думали по-разному и скоро заспорили.
— Дом будем ставить тёплый, — говорил старший, Фома, — и чтоб под ним не дуло. В тундре-то жуть какие морозы да пурги!
— А летом-то в тундре сыро, вода хлюпает, — горячился средний, Кузьма, — надо дом на сваях ставить. Пусть под ним ветер гуляет, зато в доме сухо будет.
Младший, Ерёма, тоже что-то говорил, но его не слушали. А зря. Ерёме хоть годков и меньше, чем братьям, да глаз у него зорок, приметлив.
Долго спорили братья и наконец решили строить сразу три дома — каждый по своему разумению.
Застучали топоры, зазвенели пилы, щепки да опилки полетели наземь — пошла работа! Вкусно запахло смолой, свежей древесиной. Силушки у всех хоть отбавляй — они быстро клали бревно на бревно, и дома росли, как грибы после тёплого дождика. Сколько времени строили — день ли, полдня, четверть дня — кто скажет? Летом в тундре солнце не уходит за горизонт, всё лето — день. Может, дело и не так скоро делается, да сказка скоро сказывается.
Когда все три дома были готовы, братья протопили печи, поели, попили после трудной работы и легли спать.
А старый Лема тем временем обошёл стадо, пригнал отбившихся оленей — того гляди потеряются, тундра вон какая, бескрайняя! Пересчитал всех, долго считал, олени-то не стоят на месте, всё время движутся. Увидел: все целы и здоровы, малыши рядом с мамами-важенками резвятся, чуть проголодаются — подбегут, встанут на коленки и сосут молочко, только хвостики от удовольствия вздрагивают.
Порадовался на них дедушка и поехал назад. Уж больно ему хотелось посмотреть, как тундра посмеётся над Фомой, Кузьмой и Ерёмой.
Едет, трубочку покуривает. Бубенцы на оленьих шеях позванивают, песенку поют. Не успели до конца допеть, как уже доехали.
Глянул дедушка — вроде как три дома стоят. Да только один по самую крышу в землю ушёл, другой на сваях дыбом встал, так высоко, что его и не достанешь. А третий… Третий стоит себе целый и невредимый.
— Ай-ай-ай! — подивился старый Лема. А потом как закричит — Эге-е-й, однако, есть тут кто?
Первым проснулся младший, Ерёма. Вышел на крыльцо и спрашивает:
— Что стряслось, дедушка?
— А где твои братья?
— У себя дома.
— Где — дома? Смотри: один дом шайтан в землю тащит, а другой — на небо.
Тут и Ерёма удивился и тоже стал кричать:
— Э-ге-ге-ге-ей!! Вставайте, братья, беда!
Проснулись его братья, а выйти не могут. Фома толкнулся в дверь, а она под землёй, кинулся к окнам — их тоже не открыть. Стал крышу толкать: пыжится, пыхтит, да разве её поднимешь?! А Кузьма высунулся в окно, глянул и зажмурился от страха. Надо прыгнуть с высоты, а он боится.
Схватил Ерёма лестницу, приставил к дому, и только Кузьма спустился по ней, как сваи зашатались, закачались, и домик рухнул.
А Фома сам поднатужился, подналёг и проломил крышу. Вылез — весь взлохмаченный, взъерошенный, как медведь из берлоги. Не успел отдышаться, как дом его весь в землю ушёл, одна труба осталась.
Так вот какие тундра шутки шутит!
Пригорюнились братья. Фома обошёл вокруг трубы своего дома, а Кузьма вокруг своей развалюхи. Думали-думали, качали головами… Подошёл к ним и Ерёма. И когда все вместе думать стали, тут и разгадали. Секрет-то вот в чём был.
Фома свой дом поставил прямо на землю. И ветер под его домом не гулял. Было там тепло. Только от этого тепла тундра оттаяла, потекла водой, и дом опустился.
Кузьма дом поставил на сваях. Под его домом гулял ветер, и тундра не оттаяла. Всё было бы хорошо. Только Кузьма перестарался, он вбил уж очень много свай. А тундра ох как не любит, когда в неё что-нибудь вбивают! Она стала выпучивать, выталкивать сваи, а сваи стали выталкивать домик. И вытолкнули. Свай-то было много, а домик маленький, лёгкий.
А Ерёма вбил свай не много и не мало, как раз сколько нужно. И тундра, как ни старалась, как ни выталкивала сваи, а сваи как ни выталкивали дом, так и не смогли вытолкнуть. Дом-то был большой и тяжёлый.
— Ай да молодец Ерёма! — сказал Лема. — Сумел перехитрить тундру!
Он выкурил ещё трубочку, попрощался с братьями и уехал.
Старый Лема и сейчас ходит со своими оленями по всему Таймыру и рассказывает каждому, кого повстречает, о трёх братьях.
Сказку рассказывает? Может, и сказку. Только домик Ерёмы я видел. Он до сих пор стоит. Вокруг него шести — и девятиэтажные дома наставили, все на сваях, улицы проложили, целый город построили. Самый северный заполярный город. Иногда заезжает туда дедушка Лема. Табачку, спичек купить, кино посмотреть. Едет он по улице на своих оленях, а рядом мчат машины, автобусы. Олени сначала пугались, потом попривыкли.
Не забывает дедушка навестить и старого своего знакомого — домик Ерёмы. В городе его все оберегают. Ведь это первый дом, построенный в суровой тундре, на вечной мерзлоте.
Вот вам и сказка.
На оленьей тропе
Неожиданная преграда
Олени шли неторопливо, настороженно поводя ушами, прислушиваясь. Стадо было небольшое — голов двадцать, не считая оленят.
Впереди — вожак, рослый, с ветвистыми рогами. Он был крепок и, наверно, не раз выходил победителем в схватках с другими оленями. Сейчас он вёл стадо далеко на юг, на зимние пастбища. Путь, оленью тропу, он знал хорошо, он не раз ходил здесь сначала оленёнком, рядом с мамой-важенкой, потом, когда подрос, рядом с другими оленями, а став вожаком, сам повёл стадо.
Никаких меток на этом пути не было, но олени свою тропу знают и без них. И преград никаких раньше не было. А на этот раз преграда появилась. Совсем неожиданно. Загородила путь — непонятная, большая, мешающая…
Стадо в нерешительности затопталось на месте. Вожак, сердито хоркая, раздувая ноздри, бил копытом. Взрослые олени с разбегу, может, и перемахнули бы через препятствие, но оленятам не перескочить. Оленихи, те, что посмелее, подходили ближе, принюхивались, не грозит ли что. Преграда была твёрдая, неподатливая. Упершись в неё грудью, они грустно смотрели на другую сторону, куда им не было ходу…
Всё ещё сердито хоркая, вожак повёл стадо в обход. Он не знал, что конца преграды не найдёт, потому что это была труба газопровода, который тянется через всю тундру. Олени спускались в низину, поднимались на холмы, снова спускались. Останавливались, щипали ягель. Давали отдых оленятам. И всё дальше уходили от своей оленьей тропы.
Время от времени вожак останавливался, поворачивал голову, оглядывая тундру. Оленихи настораживались, готовые при первом сигнале обратиться в бегство. Оленята теснее прижимались к важенкам. И опять они смотрели на ту, недоступную им сторону…
Вдруг вожак резко остановился, вскинув голову. Казалось, каждая шерстинка на нём замерла. Он почуял близость человека. Но как ни всматривался, не увидел его.