Большая Хета сердится - Бороздин Виктор Петрович. Страница 9

— Наверно, я маленько несчастливый, — вздохнул Сохо. — Но тогда меня так бы и звали: «Ябси» — «Несчастливый».

Дедушка Лема, самый старый в их посёлке, когда давал ему имя, увидел перед собой гору. И назвал: «Сохо» — «Гора». Уж тут кому как повезёт. Если бы дедушка увидел что-нибудь маленькое, назвал бы «Олеко». А если бы в это время проходил кто-то длиннорукий, назвал бы «Нгудаямп». Проходил бы несчастливый — назвал бы «Ябси». Только зачем ему так называться? Он Сохо — Гора. Он счастливый. Вот только рыба этого, должно быть, не знает. А если бы знала, то обязательно вместо этой путаной всякой всячины, которую никак не выдернешь из ячеек, сама бы застряла в них.

Олеконе рыба вроде и не интересовала. Очистив сеть и осмотрев её, не порвалась ли где, она села на лавку и положила на колени руки. «Совсем как мама после работы, — подумал Сохо. — И смотрит, как мама, будто что-то припоминает…»

Волны стали разворачивать лодку. «Не зевай, рыбак, делай своё дело!» — подсказывали они.

«Ветер вон какой, — думал Сохо, — тальник на мыске кланяется, река шумит, вода мутная, недобрая, всю рыбу попрятала».

— Опять будем сеть ставить? — нерешительно спросил он.

— Когда сеть лежит в чуме, рыба сама не придёт в чум, — ответила Олеконе и встала.

Сохо согласился и сел на её место за вёсла. Вёсла были ему не по росту, большие и тяжёлые, он с трудом их проворачивал. Олеконе, стоя на корме, быстро и аккуратно опускала сеть в воду. Расправляясь, сеть сразу шла вниз, и только поплавки, слегка окунувшись, упрямо качались на воде. Скоро путь лодки обозначился длинным рядом красных шариков.

Пора было возвращаться. С пустыми-то руками?.. Вот уж не обрадуются ни мама, ни отец! А сестрёнки скучно спросят: «Не поймали?» — и пойдут играть со своими куколками. А разве они виноваты, что рыба не пошла в сеть?

За мысом лодку тряхнуло и бросило к самым камням. Волна перекатилась, обдала их. Тут смотри да смотри!

— Большая Хета не хочет, чтобы мы ее переплывали, — сказал Сохо.

— Не хочет, — подтвердила Олеконе, выправляя лодку. Она гребла вверх по течению, ещё не решаясь пойти наперекор волнам и ветру.

Скоро они поравнялись с чумом. Отсюда он казался совсем маленьким. У Сохо вдруг засосало под ложечкой. «Мама, наверно, уже встала, — подумал он. — И печёт лепёшки, жарит рыбу. На сковородке шипят, плюются жиром куски сига, покрываются коричневой хрустящей корочкой». Сохо потянул носом.

— Есть хочешь? — спросил он сестру.

Олеконе не то кивнула, не то просто качнулась, работая вёслами.

«Хочет, — подумал Сохо. — И чего мы так спешили, даже не поели? Достали бы из ямы мороженую рыбу, настругали бы тоненько строганину [3], она даже вкуснее, чем жареная».

Большой чёрный камень встал перед ними, укрыл от ветра. Олеконе подняла вёсла.

— Передохнём, — сказала она.

Сохо опасливо глядел на взбудораженную реку, на сестру. Ох, и трудно будет идти назад!..

Снова пронеслись чайки. Олеконе и Сохо проводили их взглядом: «Быстро летают. Нам бы так перемахнуть через Хету».

— Однако, пора, — сказала Олеконе.

Она неторопливо развернула лодку и резкими ударами вёсел бросила её навстречу волнам. Лодка опять ожила, заплясала. Олеконе гребла размашисто, всем телом выжимая вёсла. А волны, такие большие и неукротимые, бежали и бежали навстречу, ударялись о лодку, всплёскивая, окатывали, и не было им конца… Сырой ветер бил по глазам. Сохо отвернулся от него и снова увидел берег. Как же мало они отошли!

Лодка всё круче взбиралась вверх и круче падала. Олеконе всё реже взмахивала вёслами, трудно-трудно тянула их на себя. Лицо её покраснело, мокрые волосы съехали на глаза. Сохо помогал ей, перегнувшись, пытался грести своей корягой. Но она то ныряла в пустоту, то вязла в текучей волне.

Горбатая, вся в пенных гребешках волна вдруг накрыла Сохо, вырвала из рук корягу и унесла. Сохо захлебнулся, взмахнул беспомощно руками, ловя борт; лодка тяжело опустилась, и Сохо испугался, что она вовремя не поднимется и волна вскочит в неё. Что будет дальше, Сохо и сам не знал, страшно было об этом думать.

Лодку вдруг резко развернуло, и водяная гора всей грудью ударила в борт. Их подбросило. Река, небо встали дыбом. Сохо забарахтался на дне порядком уже залитой водой лодки. Олеконе, из последних сил ворочая непослушными вёслами, выправляла лодку, ставила против волны.

Низко-низко пролетели чайки, крича им: «Берегитесь! Волны и ветер утопят вашу лодку. Потому что вы ещё маленькие и сил у вас ещё мало!..»

У Олеконе руки совсем не слушались, лодку стало сносить вниз по течению. Сохо глядел на берег — свой, высокий. Теперь он совсем не приближался. На краю обрыва Сохо увидел отца, мать, сестрёнок. Младшую, Зойку, мама держала на руках, а Экене, всегда шустрая, испуганно прижалась к маминым коленям. Ох, как Сохо захотелось самому прижаться к маминым коленям!

Все они стояли неподвижно, не кричали, не махали руками. Зачем? Ведь этим не поможешь! Даже отец, такой сильный, ничем не мог помочь. Плавать отец не умеет.

И мама не умеет. И Олеконе, и Сохо тоже. Да у них во всём посёлке никто плавать не научился. Попробуй влезь в воду, если она всегда ледяная!

Увидел Сохо и свою лиственницу. Вот она-то отчаянно махала ему ветками, звала: «Ну, что же вы! Гребите к берегу!»

— Иду, иду!.. — крикнул Сохо и стал пригоршнями вычерпывать из лодки воду. Но ладошки у него маленькие, разве много вычерпаешь? А волны хлещут, сбрасывают в лодку свои лохматые гривы.

Отяжелевшую, залитую почти до краёв лодку гнало по течению. Олеконе больше не гребла. Подавшись вперёд и слегка запрокинув голову, она смотрела широко раскрытыми глазами куда-то поверх Сохо. Чуть двигались только губы:

— Больше не могу…

Сохо приподнялся, провёл по её горячей щеке ладонью.

— Очнись, Олеконеко, Олеконекоча! [4] Смотри: волны лезут в лодку, и скоро нам не останется в ней места!

Он гладил её лицо, пристально смотрел на неё. Олеконе вздрогнула. Глаза её сузились, губы упрямо сжались. Она судорожно взмахнула вёслами и повела их, всем телом отваливаясь назад.

— Чего ждёшь! — крикнула она. — Вычерпывай воду!

Ну, конечно! Только — чем? И вдруг нашёл. Сорвал с головы шапку и, как ковшом, стал выбрасывать за борт воду. Скорее!

Пусть волны бегут, лезут через борт, пусть ещё больше злится Большая Хета, ей всё равно не одолеть их! Ломило спину, болели, отказывали руки, а он вычерпывал, вычерпывал, не останавливаясь, не передыхая. Он ни разу не взглянул на сестру, видел только взмахи вёсел, слышал, как скрипят уключины, как тяжело дышит Олеконе.

Волны стали меньше, меньше стал задувать ветер. Сохо ничего не замечал. Надо, чтобы воды в лодке не было, тогда они не утонут! Он не заметил, как высокий берег совсем надвинулся на них.

Вдруг — толчок. Сохо ткнулся головой в колени Олеконе, вскочил и только тут увидел, что они доплыли. Перед ними — круча, всего в двух шагах. Можно потрогать кустики тальника. Лодка похрустывала на камешках. Сохо стоял и никак не мог сообразить, что делать дальше. Вычерпывать? Или уже больше не надо? Не надо! И, натянув на голову совсем раскисшую от воды шапку, он вскочил на борт лодки, прыгнул на камень, поскользнулся, вскочил, и вот он уже на берегу. Схватил ременную чалку, придержал лодку.

— Олеконеко, Олеконеко, вылезай, — закричал он, — мы уже дома!

Олеконе медлила. Её руки закостенели на вёслах. Морщась, она с трудом разжала пальцы правой руки. Потёрла о колено. Потом правой помогла по одному пальчику разжать левую. Потёрла… И выбралась из лодки.

— Ну вот и дошли, — улыбнулась она Сохо.

А глаза её сказали ему: «Совсем молодец!»

Сверху посыпались камешки. Это мама и Экене спешили к ним. Чуть не кувырком Экене первая съехала вниз.

Мама крепко прижала к себе Олеконе, притянула Сохо и долго не выпускала их.