Рассказы - Лоза Илзе. Страница 4

При этих словах Эрмелинда закатила глаза и перекрестилась. Она была набожна и, проходя мимо церкви, всегда заглядывала в нее хотя бы на минутку.

Сеньора Олимпия ответила, что хотела бы взглянуть на собаку. Может, она оставит таксу у себя, если та в самом деле чистокровная, потому что полукровки ее не интересуют, им не место в приличном доме.

На следующее утро Эрмелинда поднялась раньше всех в квартале. С жареной сардиной в руке она подкралась к Грустику, спавшему под окном у Звездочки. Грустик, учуяв запах рыбы, сразу проснулся. Он вскочил на задние лапы, потянулся передними и замахал ушами. Эрмелинда заставила его подпрыгнуть: «Ну-ка, лови!» И как только песик коснулся сардины, схватила его и побежала.

Грустик уплетал вкусную сардину. Его совсем не насторожило странное поведение швеи. Лишь доев неожиданно свалившееся на него угощение и с сожалением облизнувшись, Грустик немного растерялся. Не слишком ли ранняя прогулка? И какие огромные шаги у Эрмелинды! Почему она держит его на груди, как ребенка? Мисс Баттеркап это и в голову не приходило. А ведь мисс Баттеркап так его баловала!

«Тут что-то не так», — подумал он, пытаясь вырваться. Но куда там! Эрмелинда крепко его держала.

— Потерпи немного, Грустик. Ты не пожалеешь. Я делаю доброе дело, и бог меня за это вознаградит.

Эрмелинда остановилась перед большой железной дверью. Позвонила. К двери неторопливо подошел слуга в серой ливрее с позолоченными пуговицами. Он был в скверном настроении.

— Что вам угодно? Ваш день был вчера.

Тут следует сказать несколько слов о слуге. Звали его Шавьер. Он считал себя важной персоной, важней самой хозяйки, потому что носил ливрею, имел прекрасную осанку и впускал-выпускал посетителей. У него была привычка воротить нос от всего, что, по его мнению, не было изысканным. Дело в том, что он изо всех сил старался забыть, как когда-то приехал из бедной деревушки, где жил в нищете, и что звали его деревенским именем Зе. Теперь он звался Шавьером, потому что сеньоре Олимпии не нравились простонародные имена.

— От него дурно пахнет, — сказал Шавьер, показывая на Грустика и одновременно затыкая нос большим и указательным пальцами.

— Не говорите глупостей, — ответила швея. — Позовите лучше свою хозяйку, она меня ждет.

— Моя хозяйка никого не ждет. Она спит. Стану я ее беспокоить в такую рань из-за этого замарашки.

— Не ваше дело. Она приказала мне прийти, и точка.

Шавьер пожал плечами:

— Мне-то что, пожалуйста… Но если хозяйка будет недовольна…

«Зачем я тут? — подумал Грустик. — Что со мною будет? Пропади пропадом мое обжорство! Из-за какой-то паршивой сардины я угодил в ловушку, как последний олух!»

Шавьер вернулся с серьезной миной на лице:

— Сеньора приказала вам подождать у черного хода.

Вскоре по лестнице величественно спустилась сеньора Олимпия в атласном халате и с бигуди на голове. Она вышла в сопровождении двух пуделей, белого и черного, которые, завидев Грустика, хотели на него броситься.

— Сидеть! — приказала им хозяйка.

Повизгивая, собаки уселись возле ее ног. Сеньора Олимпия оглядела таксу.

— Отлично, — сказала она наконец. — Он славный. И чистокровный. Я его беру.

Теперь Грустик не сомневался: Эрмелинда хочет отдать его этой сеньоре с трубочками на голове и тому человеку, который зажимает нос. Но он не хотел тут оставаться, он хотел к Звездочке. Грустик рванулся из рук швеи.

— Сиди спокойно, — попыталась успокоить его Эрмелинда. Ей очень хотелось казаться заботливой. Обращаясь к сеньоре Олимпии, она добавила: — Ему ужас как хочется пожить в приличном доме.

На это Грустик ответил лаем: «Эрмелинда ошибается! Отпустите меня отсюда! У меня есть друг. Вы поняли? Друг!»

Люди не понимают собачьего языка. Зато собаки прекрасно понимают друг друга. Поэтому оба пуделя, раздосадованные тем, что у них появился соперник, тоже стали умолять хозяйку. Они хватали ее за рукава, прыгали ей на грудь и лаяли: «Он хочет уйти! У него уже есть друг, у него уже…»

Ну и гвалт тут поднялся.

— Бог ты мой! Чего они хотят? — нетерпеливо спрашивала сеньора Олимпия. Она погладила пуделей по голове: — Не волнуйтесь, сейчас вам дадут молочка.

Стриженные в парикмахерской, пудели были похожи на клоунов. На затылке и на ушах у них были кудри. Передняя часть туловища покрыта завитками, а задняя казалась обритой наголо. Только на лапах им оставили браслеты, а на кончиках хвостов — пышные шарики. На шеях красовались шелковые ленты с большими помпонами на концах. Черного пуделя звали Король, а белого — Принц.

Сеньора Олимпия спросила, как зовут таксу.

— Грустик, — отметила Эрмелинда.

— Мне это кличка не нравится. В моем доме никто не должен грустить. Я буду звать его Бароном, раз у меня уже есть Король и Принц.

Эрмелинда пришла в восторг:

— Ну и везет же некоторым! Только что был голь перекатная, а теперь, поди ж ты, Барон! Вот бы и людям так!

При этих словах Шавьер бросил на Эрмелинду презрительный взгляд. Он все еще зажимал нос.

Вот как случилось, что против своей воли Грустик оказался в доме у сеньоры Олимпии, где ему дали роскошную кличку Барон.

А теперь вернемся в квартал и посмотрим, что там происходит. Звездочка проснулся и, как обычно, открыл окно.

— Грустик! — позвал он. Ни Грустика, ни его веселого лая. Звездочка оделся, выбежал в проулок и снова позвал:

— Грустик, Грустик!

Кое-кто из соседей высунулся в окно:

— Ты что кричишь в такую рань?

Звездочка спросил:

— Вы не видали Грустика?

Нет, никто его не видел.

Мать Эрмелинды, совсем уже старенькая, вся согнутая, стирала в раковине белье.

— Тетушка Амелия, вы не видели Грустика?

Старушка была туга на ухо:

— Что ты сказал, сорванец?

— Звездочка, Звездочка! — послышался голос матери.

— Мама, сегодня я не пойду в школу. Мне нужно найти Грустика.

— Кто это не пойдет в школу? Еще чего не хватало! Тут из сил выбиваешься, чтобы купить книжки и тетрадки для этого молокососа! Пей кофе и марш в школу!

Ее не разжалобили даже слезы, которые текли по лицу у Звездочки. Она мечтала о лучшей жизни для сына и не хотела, чтобы ему пришлось чистить чужие башмаки или продавать на углу лотерейные билеты. Поэтому она и слышать не хотела, чтобы сын пропускал уроки из-за какой-то бродячей собаки.

— Выкинь из головы этого негодника, — сказала она. — Просто ему не понравилось здешнее житье. Ему подавай котлету на блюдечке. Скажите, какой благородный! Если бы он тебя любил, то не сбежал бы.

— Да не сбежал он, — уверял Звездочка. — С ним что-то стряслось, какая-то беда…

— Вот еще! Он даже не пикнул. А то он лаять не умеет!

В школе Звездочка никак не мог собраться с мыслями. Он думал только о Грустике.

— Что это сегодня с тобою? — спросила его учительница.

— Ничего… Со мной ничего.

— Тогда не сиди с таким угрюмым лицом, слышишь?

Звездочке хотелось рассказать ей о Грустике, о том, как он умел всех смешить, о его дружбе и преданности и еще о его странном исчезновении. Но как об этом расскажешь? Ведь в классе пятьдесят учеников. Как ни стучала учительница указкой об пол, она не могла заставить всех замолчать. Чтобы ее услышали, ей приходилось кричать, и к полудню голос у нее совсем садился. Нет, это невозможно. У нее нет ни времени, ни терпения, чтобы выслушать историю Грустика.

После школы, повесив поднос на шею, Звездочка отправился в центр города. Когда поздно вечером, грустный и задумчивый, он возвращался домой, то столкнулся с Эрмелиндой.

— Сеньора Эрмелинда, вы не видели Грустика?