Зеленые каникулы - Коберидзе Карло. Страница 5

— Эх, был бы и у нас ослик, и я бы заработал на пинг! — помечтал Ладо.

Зато у Ладо отличный велосипед. Всегда дает прокатиться, никогда не отказывает.

— А со мной будешь играть, когда обзаведешься столом? — спрашивает он.

Что за вопрос? Буду ли с ним играть! Насмешка Зураба не обидела меня так, как вопрос Ладо. Кому же еще играть на моем столе, Дато, что ли? Увидите, близко его не подпущу, не будь я… ну как это… не буду я мужчиной, не носить мне на голове шапки, если подпущу Дато к моему столу!

— Эх, обзаведемся своим столом и будем перекидывать шарик! Наиграемся! — говорю я Ладо.

Ладо предвкушает удовольствие и бежит вперед. Потом он выносит велосипед, и мы мчимся на нем по дороге вверх-вниз. Потом подходит время идти в кузницу… А потом? Скажу и об этом. Кузница закрылась в этот день позже положенного, а я лег раньше заведенного.

7

Громыхает моя двуколка по камням, катит между плетнями. Пустая бочка гремит, воронка бьется по ведру, ведро еще обо что-то, и по окрестностям разносится непривычный шум.

Мы с Мерцхалой миновали обширное поле и очутились у железной дороги. У самого переезда через полотно — столб, на нем сбитые накрест доски, а на них коряво, будто курица лапой вывела, предостережение: «Берегись поезда!» Хм! Я читать умею и поберегусь, а как быть, скажем, Мерцхале, если вдруг она без меня окажется тут? Не мешало бы подумать об этом — не мне, конечно, мне некогда! — тем, кто написал.

— Аце [4], ослик, аце, старина!

Трусит Мерцхала, трясет двуколку, а заодно и меня.

Мимо нас иногда проносится грузовик, и незнакомые люди машут нам руками. Я тоже здороваюсь с ними, а иногда замахиваюсь кнутом, словно грожу кому-то.

За железной дорогой простираются виноградники. В виноградниках хлопочут колхозники: одни с аппаратом на спине опрыскивают лозы купоросом, другие окучивают их, кто насвистывает при этом, кто напевает себе тихо.

Еду я, громко приветствую встречных:

— Здравствуй, дяденька!

— Здравствуй, Рати! Что задумал? Куда путь держишь?

— К Алазани [5], на работу!

Проеду немного и опять:

— Здравствуй, бабушка Нино!

Бабушка Нино, подоткнув подол длинного платья, срывает с лозы лишние побеги. Заслышав мой голос, она глядит на дорогу.

— Кто ты, сынок, чей будешь?

— Рати я, Рати — сын Ники!

— А-а, расти на радость родителям.

В одном месте останавливаю Мерцхалу — глазам своим не верю, хочу получше рассмотреть: Гиви корову пасет! Гиви мой сосед, сам он ничего, а вот пес у него — с ним я дружбу не вожу. Как завидит меня, оскалит клыки, зарычит — с таким соседом, сами понимаете, дружить не будешь.

Гиви тоже заметил меня.

— Ого, это ты, Рати! Куда собрался ни свет ни заря? — Он удивился мне не меньше, чем я ему — брови его так и поползли вверх.

— Скажешь — ни свет ни заря! Не видишь, солнце уже вровень с вашей алычой стоит!

Брови его тут же сползли на место и мрачно сдвинулись.

— А ты почем знаешь, где наша алыча?

— Мимо ехал и заметил. На спелость проверил!

Гиви свирепо косит на меня глазом, как выпряженный из плуга бык.

— Не заливаешь?

— Не веришь? На! — Я шарю руками в корзинке и показываю ему ветку со сливами. — Вот тебе доказательство!

— Ух, повезло тебе, на месте не поймал! — Он колотит себя кулаком в грудь. — Небось большие ветки оборвал?

— Да так, не очень маленькие.

Гиви потянулся за камнем.

— Узнаешь, как обрывать ветки!

Я призадумался. Знаю ведь его, вправду запустит камнем, а рука у него меткая, не промахнется.

— Погоди, не кипятись! — Я улыбаюсь. — Твоя бабушка угостила меня, передала веточку через плетень.

Он бросил камень на землю, успокоился. Я кивнул на прощание.

И опять громыхает моя двуколка, катит по дороге. По сторонам тянутся виноградники. Встречаются знакомые и соседи, обмениваемся приветствиями. И наконец мы с Мерцхалой добираемся до Алазанского канала.

На границе двух сел, нашего и Вазисубани, сооружен удивительный мост: под ним овраг, а над ним, представляете себе, канал! Нигде больше не видел я такого чуда и даже не слыхал, что есть еще где-то такое. И дед говорит, что нет такого моста. Хотя, где ему было видеть — дальше Телави [6] он и не бывал, а за Телави, думает, Турция начинается…

Так вот, возле этого чуда-моста родник бьет из-под земли, вода в нем холодная-прехолодная. Отсюда и буду возить воду для бригады. Набирать воду в деревне — никакого смысла: нагреется, пока довезу, а она и без того по сравнению с этой подогретой кажется. А кроме того, отсюда до бригады рукой подать. Из желобка вода звонко льется в ведро, из ведра струится в воронку, из воронки — в бочку.

Сколько времени, как отцвел виноград — уже махонькие виноградинки вылупились — а кругом все еще аромат такой! Особенно после дождя воздух пропитан этим чудесным запахом, и никаким другим воздухом не хочется дышать. Солнце печет вовсю, не успеваю утирать пот, а со лба так и катятся горячие капли, я утираю их платком, но они все равно ухитряются проскользнуть за ворот.

В небе реденькие облака, разбросаны там и сям, ну чего от них ждать, разве что затенят на минутку солнце?

От канала я сворачиваю к берегу Алазани, еще минут десять погоняю Мерцхалу и останавливаю ее наконец в тени высоченного раскидистого грецкого ореха. Дерево это вроде облачка, что висит над ним сейчас в небе, — одно название, что дерево: кузнец Абела кувалдой не расколет ореха с него, такая твердая скорлупа, а если и расколет, ядрышка не вытащишь — нет его. Только на варенье и годится; всё варенье в нашей деревне варят с этого дерева [7]. Зато тень — огромная! И прямо среди виноградников стоит, есть где передохнуть человеку, и благословляют его за это люди.

Я пустил Мерцхалу пастись за обочину дороги. Из дальнего конца виноградника меня заметил Лексо.

— Привет труженику, привет новому работнику! — и поднял руку, приветствует.

Увидели меня и другие:

— Привет, Рати!

— Здравствуй, труженик!

— Здравствуй, славный малый!

— Ладно, буду здравствовать, — соглашаюсь я. — Привет вам всем!

Я вытащил из дырки затычку, сунул в нее конец резинового шланга и прикрыл бочку своей рубашкой, чтобы вода не нагрелась. Под деревом стоят здоровенные бочки. Я заглянул в одну — в ней медный купорос, он жидкий, а небо почему-то не отражается. Один из членов бригады Лексо как раз наполнял купоросом свой аппарат, и я спросил его, почему это.

— Небо того же цвета, что купорос, вот и не отражается.

— А-а, не сообразил я!

— Где тебе сообразить, мал еще, много чего не понимаешь и не знаешь. И про лозу ты еще мало что ведаешь, а ее растить ой как сложно и трудно, с весны до осени требует ухода и забот! Есть виноград да потягивать вино — это еще не все. У меня в городе родич один, так он все твердит: «Хорошо вам в деревне, всего у вас там вдоволь, фруктов всяких, винограда, вина». Да что с ним толковать!.. Не осенью — сейчас бы полюбовался на меня, как жарюсь на солнце и обливаюсь потом. Верно, Рати, как, по-твоему?

Я утешил его:

— Ничего, крепкая у тебя хребтина, выдержишь.

Он вскинул аппарат на спину, повернулся ко мне и осуждающе покачал головой.

— Потому и отросли у тебя уши, как листья лопуха, что язык с перцем, — бросил он и пошел.

Опять я ляпнул, не подумав. Обидел усталого человека. Хорошее начало, нечего сказать…

Из виноградника один за другим выходили колхозники.

Пьют холодную воду, хвалят меня. Потом перемешивают купорос корявой палкой и наполняют свои аппараты. Вскинут на спину и идут вдоль лоз, опрыскивают их, напевая да насвистывая.

Подошел полдень. Бригада расположилась на траве в тени. Разостлали обрывки газет и вмиг выложили снедь: зеленый лук, петрушку, киндзи, чеснок, яички, соленый перец. И перед каждым — узкогорлая бутылка с вином. Я тоже достаю из своей сумки зелень, хачапури [8], что испекла мама, тушинский сыр и рогатку.