Зеленые каникулы - Коберидзе Карло. Страница 9

— Ты что! Жалко телочку!

По дороге нас нагнала председательская «Волга». В ней один Вано был.

— Куда путь держите, грузины? — спросил нас Вано, когда мы сели в машину.

— Никора Абрии ногу поранила. Погляжу-ка, интересно мне, какую ногу повредила, — сострил Резо.

Вано рассмеялся:

— А я думаю, это все равно.

— Что думаешь ты, не имеет значения, — рассмеялся и Резо.

— Значит, поедим сегодня шашлыка, а?

— Смотри осторожнее держи вертел, не оброни в золу! — посоветовал я.

— Ах ты сопляк! До чего я дожил!

Доехали мы наконец до места происшествия.

Столько народу мне во время ртвели [10] не приходилось видеть. Столпились в тени персиковых деревьев, кто на земле сидел, кто к стволу прислонился, галдят!

— Ну, где Никора? — спрашивает Резо.

Наш бригадир нахмурился.

— Вон там лежит. — Он кивнул головой. — А тебя какой умник привел?

Резо покосился на меня.

— Какого послали за мной.

— Я привел! — громко сообщил я бригадиру.

Бригадир зубами заскрежетал.

— Носом в землю тебя ткнуть надо за твои штучки! Слышишь? Носом в землю! Надо ж: к человеку ветврача привести!

Мы подошли к толпе, пробрались сквозь нее, и представляете, не телочку Никору увидели, а сына мельника — Никору! Никто его настоящего имени не помнит, все кличут Никорой… Лежит на спине без кровинки в лице и стонет — у меня от жалости все внутри перевернулось…

— Что тебе Кория сказал? — напустился на меня Лексо.

— Никора, мол… Я думал телочка Абрии, — еле выдавил я и отошел в сторону.

Вано склонился к Никоре.

— Потерпи, Никора! Мигом доставлю сюда Калтамзе! — Он, растолкал людей, бросился к машине и исчез с ней в дорожной пыли.

Резо промыл Никоре рану, присыпал каким-то порошком и аккуратно перевязал.

Когда приехала Калтамзе, ей уже нечего было делать. Одобрила «первую помощь» ветврача и отправила стонущего Никору в больницу. Усадили его в «Волгу», и айда!

Много времени прошло с тех пор, но и сейчас никто не верит, что я не нарочно привел ветврача. Клянись им сколько хочешь, никто не верит, а уж про самого Никору и говорить нечего: его убеждать — что воду толочь.

Никора на Корию дуется, Кория — на меня, а вся деревня над нами потешается и не перестанет потешаться, пока не случится что-нибудь посмешнее.

12

Мы кончили опрыскивать виноградники в третий раз, и Лексо заявил своей бригаде: не сидеть же сложа руки, пока подойдет пора в четвертый раз опрыскать виноградник. Пошли поможем людям в поле. Помочь так помочь, все согласились с ним, вот почти неделя, как путь наш лежит в поле. Я и здесь снабжаю водой нашу бригаду.

У меня уже набралось много трудодней, и, признаюсь, работаю теперь с еще большей охотой. Может, вы решите, что я выхваляюсь, и все-таки скажу вам: по словам нашего председателя, если и следует кому красоваться на Доске почета, так это мне.

В воскресенье я пошел на стадион — нельзя же совсем забросить футбол! Наш агроном высунулся в окно (у самого стадиона живет) и во всеуслышание сказал: «Работаешь отлично, Рати, слов не хватает тебя хвалить, и мяч, оказывается, гоняешь не хуже!» А я как раз в тот день играл очень плохо. Видел бы он, как я играл, когда мы с командой из деревни Мукузани расправлялись — пять мячей заставили их вынести из ворот!

По дороге домой я повстречал почтальона. Обрадовал меня, письмо, говорит, от Нанули принес. Спасибо, говорю. А он: «Не стоит благодарности, ты лучше не косись в сторону моего сада». Я даже обиделся. «Давно, — говорю, — перестал лазить через чужие изгороди, не до этого мне теперь». — «Значит, могу спать спокойно?» — и погладил меня по голове. А сам, вижу ведь, не верит.

Я поклялся, что не вру — ну разве стану обманывать человека его лет?

Раньше я любил сворачивать в чужие сады, проверить, что как зреет, а сейчас, сами видите, просто времени не остается на это, а вообще-то протянуть руку к сочной почтальоновой груше не такое уж, по-моему, тяжкое преступление.

Я прочел письмо Нанули. Одна чепуха. Ей не пятерки надо ставить, а из школы гнать. Представляете, пишет: никакого сравнения между Квишхети и нашей деревней! Здесь все прекрасно, насовсем остаться готова, только вот соскучилась по малышам, Манане и всем моим близким. Интересно, по ком она еще должна была соскучиться? Погоди, приедет — поговорим, выясним, что чего лучше!

Не может ведь быть, чтоб и мне ни разу не довелось поехать куда-нибудь далеко! Дядя Сико сказал: «Поработаешь так же усердно до сентября — дам тебе погулять по Москве, а если не сдержу слова, можешь все окна мне выбить, за рогаткой у тебя дело не станет!..» Ладно, сентябрь не за горами, скоро зазвенят школьные звонки. Посмотрим, если и дядя Сико баснями кормит, значит, никому в этом мире веры нет. Эх, повез бы он меня в Москву, не обманул бы, я такое выкину — только обо мне говорить станут ребята, «Путешествие Гулливера» позабудут!

Вечером, как бы поздно ни было, я останавливаю двуколку перед магазином и ласкаю привязанную там собаку. Потом приникну носом к витрине и заглядываю, не продали ли стол для пинг-понга. Вижу, стоит по-прежнему. Оборачиваюсь, и тут в меня целится сторож Нодар.

— Кто ты? Что тебе здесь надо? — От его крика стекла в витрине дребезжат.

— Отведи-ка ружье, не задел бы черт за курок! — советую я.

— Ух, это ты, Рати? — Он опускает ружье и приветствует меня: — Здравствуй, здравствуй, опять поздно возвращаешься!

— Здравствуй! Дел по горло, дядя Нодар, а дела откладывать нельзя, сам знаешь! Дело — прежде всего.

— А я удивляюсь, к кому ластится мой пес? — Потом задумывается и деловито предлагает: — Меняю свою собаку на твою Куршу, с придачей отдам.

Собака поскуливает, носится вокруг меня, звякает цепью.

— Давай, по рукам, — говорю я решительно.

— Сначала скажи, что требуешь в придачу?

— Твое ружье и девятнадцать, нет, двадцать девять, а еще лучше — тридцать девять патронов.

— Многовато, — колеблется он.

— Ладно, согласен на девять патронов. И только из уважения к тебе, — разве отдам кому свою бесценную Куршу!

Но тут дядя Нодар отступает:

— Вот что, Рати, с ружьем я никак не могу расстаться, а патроны дам, сегодня один, а восемь завтра достану где-нибудь.

— Нет, так не пойдет. Аце, Мерцхала! — Я погоняю своего ослика.

— Хорошенько подумай, Рати, выгодная сделка! — не отстает Нодар.

— Аце, моя Мерцхала! Я подумаю, дядя Нодар!

Своих братьев и Манану теперь я вижу только по воскресеньям. Я с ними вижусь, как раньше мы с отцом: прихожу домой — они уже спят, ухожу — еще спят. А по воскресеньям так долго играю и вожусь с ними, что к вечеру еле тащусь на стадион. Зато с отцом мы теперь каждый день встречаемся. А как меня мама и дед хвалят, просто домой неловко приходить: что за сын у нас — толковый, дельный! Я сержусь, говорю, что уже вчера слышал это от вас, скажите что-нибудь новое. Кажется, нельзя обидеться на маму, а все же обижаюсь. Не маленький я уже, почему не уразумеет этого? А вот отец совсем по-другому ведет себя, у него не сорвется похвала, не скажет — молодчина! Приедет с Алазани, расскажет о том о сем, потом ко мне обернется, спросит, не наскучило работать, не нужно ли чего? А что мне может быть нужно? Ничего не нужно. Однажды он навеселе был и очень уж пристал. «Тебе, — говорит, — что-то надо, откройся, не стесняйся». Я взял и бухнул: «Да, нужно, солнце больно палит, присыпь его немного золой!»

Рассмеялся. «Будь, — говорит, — здоров, не пропадешь!»

Недавно, в тот самый день, когда к ночи ливень затопил все вокруг, к нам милиция наведывалась с овчаркой — кто-то полсотни тесин украл. Редко, но и у нас случается такое. На беду, я Мерцхалу у дороги оставил. Увидела она овчарку, забрыкала, задрала хвост и пустилась наутек. Я бегом за ней, да разве нагонишь — исчезла прямо на глазах.