Друзья Мамеда - Гаджиев Меджид Джирасович. Страница 13

— Ну теперь засни, Мамед. Тебе надо восстановить силы.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — спросил я.

— Вот чудак! Ведь ребята, когда привели тебя сюда, говорили: «Мамеда избили». Ох и не поздоровится тем, кто бил! — добавила она. — Рогатин так и сказал: «Собрание устроим. Мамед — не любитель драк. А хулиганам не место в нашем училище». Кто это тебя так? За что? — снова забросала она меня вопросами.

Я ничего не ответил и, чтобы девчонка отстала, попросил:

— Принеси еще чаю, сестричка.

— «Сестричка»… — передразнила она меня. — Может, ты все-таки по имени меня назовешь?

— Так ведь я не знаю, как тебя зовут.

— А ты спроси.

Но спрашивать я постеснялся. Не умею я разговаривать с девчонками. Но девчонка на меня не обиделась. Сама сказала:

— Меня Зиной зовут. Ну лежи, сейчас принесу чаю. Это хорошо, что ты пьешь. Когда человек болен, ему надо побольше пить, — важно добавила она.

«До чего же смешная», — подумал я и сказал:

— Ну и доктор ты!

Она засмеялась:

— Я пока не доктор и даже не медсестра. Хотя очень хочу стать доктором.

— Станешь, — сказал я.

— Ты правда так думаешь? — спросила она и, не дожидаясь моего ответа, продолжала тараторить: — А знаешь, я как-то вечером во время тревоги не пошла в убежище, а стояла на улице. Очень страшно было, прожекторы так и шарили по небу, зенитки грохали. Я стояла и думала: «Вот не буду бояться. Не буду, и все. Если бы я была на фронте, так ведь не бежала бы в убежище, а выносила и перевязывала раненых». Многие девушки, с которыми я училась на курсах санинструкторов, пошли на фронт. Так я думала и в самом деле перестала бояться. Вдруг кто-то рядом как крикнет: «Ты почему здесь стоишь? А ну марш в убежище, козленок!» Я даже вздрогнула от неожиданности. Смотрю, а рядом стоит милиционер. Так и загнал он меня б убежище.

Она говорила, а я улыбался, потому что она и в самом деле была похожа на козленка. Я об этом подумал, как только увидел ее. Вообще мне вдруг показалось, что я знаю Зину давно-давно. И разговаривать с ней стало просто.

— Как же это тебя в сандружинницы приняли? — спросил я. — Что-то не верится.

— А меня и не приняли, — призналась Зина. — Просто курсы сандружинниц занимались в нашей школе. Некоторые девочки-старшеклассницы записались туда. Я тоже стала ходить. Сначала меня прогоняли, а потом перестали. Вот я и занималась. На фронт меня, конечно, не взяли. И в госпиталь тоже не взяли. — Зина вздохнула и немного помолчала. — Здесь работала знакомая медсестра. Она в нашем доме живет. Я ей стала помогать. А когда она ушла на фронт, я тут осталась. Сначала мне не хотели доверить кабинет. А потом директор сказал: «Ладно, пусть остается. Все же лучше, чем никого». Вот я тут и сижу. Правда, больных в изоляторе нету. Только один парень руку порезал, я ему перевязку делала. И теперь вот ты. Скажи, ну разве я похожа на козленка? — вдруг спросила она.

— Конечно, похожа, — сказал я. — Очень даже похожа. У нас, когда я жил в ауле, был такой козленок.

Зина ушла и долго не возвращалась, наверное, ждала, пока закипит чайник. А я лежал и представлял себе, что я раненый лежу в госпитале, в самом настоящем военном госпитале. И вдруг входит Зина. Увидев меня, она радостно кричит:

«Это ты, Мамед, живой!»

«Живой, — отвечаю я. — Смелого пуля боится. Смелого смерть не берет».

«Ты ранен? Тяжело? — пугается Зина. — У тебя вон голова забинтована».

«Был тяжело, — отвечаю я, — но это все неважно. Главное, что бьем фашистов».

«Да, — говорит Зина. — Я слышала, ты три танка подбил».

«Не три, а четыре, — поправляет ее громким голосом военрук Рогатин, входя в палату. Он тоже приехал меня навестить. — Молодец, Мамед Мамедов», — говорит он.

Как только я подумал про Рогатина, я вспомнил сегодняшние военные занятия, подбитую мной танкетку. Вспомнил, как я пошел бродить… Пустырь… Кусты… Леню, Ису. И так обидно мне стало, что я лежу не раненый в госпитале, а избитый в изоляторе! А за что они меня избили? За то, что я заступился за эту девушку Валю. И снова передо мной встала вся картина: Леня грубо схватил девушку за руку, она вырывается и кричит: «Пусти, говорят тебе, пусти!» И сама она такая тоненькая, ростом, наверное, даже поменьше меня. А Леня вон какой здоровенный. Конечно, ему ничего не стоит избить ее. По правде говоря, не видел я, чтобы Леня ударил Валю, но сейчас я снова так разозлился, что сам себя убеждал: «Если бы не я, он бы наверное избил ее». Хорошо, что она успела убежать, пока не пришел Иса. И тогда я стал думать: «Скажу, про все скажу: и про то, что меня Леня с Исой давно грозились избить, и про эту девушку. Пусть им попадет как следует». Нет, я не ябеда. Про себя я, может быть, еще и промолчал бы. Но сегодня они меня избили, Валю тоже обидели. Завтра еще кого-нибудь отлупят. Разве можно такое допустить?

Когда Зина вернулась, я совсем уже решил, что выведу Леню и Ису на чистую воду. Я хотел было уже сказать Зине, чтобы она позвала ребят. Но она заговорила сама.

— Так, значит, я, по-твоему, козленок, да? — Видно, ее задело, что я, так же как и тот милиционер, считаю ее похожей на козленка. — Может, ты еще скажешь, что у меня на голове рога растут?

— Так ты еще маленький козленок! Поэтому у тебя нет рогов.

— А ты тогда коза.

— Как же мальчик может быть козой? — возразил я.

— Ну, тогда теленок.

— Ах, так! — Совсем позабыв, что я больной, я сел на постели и состроил зверское лицо.

А Зина, закусив нижнюю губу, хитро сказала:

— Вот ты какой злой! Мне это говорили, только я раньше не верила.

— Кто это тебе говорил? — удивился я. Мне вообще странно было, что кто-то мог обо мне разговаривать с Зиной, а я даже не знал об этом.

— Валя говорила, вот кто.

— Какая еще Валя? — не понял я.

— Ну, сестра моя. Она у вас учится. Я же тебе говорила.

— А где она? — глупо спросил я.

— Как это — где! Дома, наверное. После собрания пошла домой. Ведь мы рядом с заводом живем. Мой отец работал здесь на заводе и мама тоже.

— Я никакой Вали не знаю.

— А Валя тебя очень даже хорошо знает.

Я еще больше удивился. Ведь я никогда не обращал внимания на девочек. Я и вообще-то не любил их — девчонок. Не играл с ними, когда жил в ауле. У нас это не принято. А тут, в училище, я сторонился их и побаивался, даже не говорил ни с одной девочкой. Мне казалось, что есть тушеную капусту, которую я ненавижу, и то лучше, чем дружить с девчонками. И вообще я никогда никому, кажется, не делал зла. Тем более девочкам. В училище только Иса и Леня злятся на меня. Иса, противный Иса. Вот кто на самом деле злой! Он-то и настраивает против меня Леню. И вдруг какая-то Валя говорит, что я злой.

— А откуда она знает, эта Валя, злой я или добрый? — недовольно проговорил я. Уж очень обидно мне стало!

— А ей Леня рассказывал. Она говорит, что ты всегда задираешься с ним.

— С каким еще Леней? — спросил я.

— Может, скажешь, что ты и Леню никакого не знаешь?

— Леню?

— Ну да, Леню Крутикова.

— А ты откуда его знаешь?

— Как это — откуда? Он с Валей дружит, с моей сестрой.

…Леня Крутиков… Зинина сестра Валя… Дружат… И вдруг до меня стало доходить: может, это и есть та самая девушка в голубом платье? Надо же, сама кричала Лене: «Пусти, отвяжись!» Чуть не плакала. И вот оказывается, она с ним дружит. Попробуй пойми этих девчонок! Из-за нее, можно сказать, все и произошло. Если бы я не полез за нее заступаться, Леня не стал бы меня бить. Почему-то мне теперь казалось, что не стал бы, хотя и грозился не раз. Ведь и раньше он тоже грозился, а не трогал. А я, по ее словам, злой. Значит, я злой, а Леня, по ее мнению, добрый и хороший, раз она с ним дружит. Но и мне ведь тоже нравился Леня. И мне очень даже хотелось с ним дружить. Значит, он и вправду хороший. Я совсем запутался. Мне даже с Зиной расхотелось разговаривать.

Я отвернулся к стене и закрыл глаза. Пусть думает, что заснул. А сам снова вспомнил все: свою ссору с Исой, Леню, как мы с ним столкнулись в спальне из-за брошенного окурка, когда я был дежурным по училищу, заметку в стенгазете. Я вспомнил, как все ребята и девочки толпились тогда возле газеты и смеялись. И Зинина сестра смеялась. Я написал стихи про него, а девушка эта распевала их и дразнила Леню. Может, она и теперь тоже насмехалась над Леней и дразнила его? Наверное, мне незачем было встревать в их ссору. Сами бы разобрались.