Мы вернёмся на Землю - Левинзон Гавриил Александрович. Страница 8

Я подумал, что будет глупо, если я повернусь и, ничего не сказав, уйду. И в это время, как назло, мяч сильно стукнул меня прямо в лоб. Все засмеялись, и Толик Сергиенко тоже.

Вот оно как — я ему уже не друг! Всё забыто. Забыто, как мы строили штаб, как сидели за одной партой, как вместе ходили в школу и из школы. У него новые друзья. Я повернулся и пошёл, и Толик Сергиенко, наверно, не заметил, что я ухожу. А ведь мы были такими друзьями! Сколько мы завтраков вместе съели, сколько раков выловили в речке за городом! На душе у меня было скверно.

Я знакомлюсь с учителем танцев. Чаепитие и мои размышления об искренности

К нам пришёл учитель танцев. Вот он стоит в моей комнате, в сером пиджаке, в зелёных брюках с пузырями на коленях и в старых туфлях. Учитель танцев стесняется своих туфель. Может, он думает, что это незаметно? Но это ещё как заметно!

— Покажись, — велел мне папа, и я повернулся на 360 градусов.

— Это он и есть, — сказал папа. — Он вас попытается взять на испуг, но вы не пугайтесь. Держите его в ежовых рукавицах.

— Мы с ним подружимся, — сказал учитель танцев.

— Не говорите ему этого! — сказал папа. — Он не понимает доброго слова. Будьте всё время начеку.

— Да ладно тебе! — сказал я.

— Как ты разговариваешь! — сказал папа.

Я сел к столу. Я уже слышал, что папа тяжело дышит, и не хотел его дальше расстраивать. Что поделаешь, мы разные люди и не понимаем друг друга.

Папа долго рассказывал учителю танцев, какой я непутёвый. Он рассказал и о драке, и о том, сколько у меня двоек, и о том, как я побежал на тысячу метров и не вернулся к коммерческому директору.

Папа считает меня самым безответственным человеком на свете. Он говорит, что я способен на сверхъестественные, фантастические поступки, такие поступки, что даже трудно понять, как человеку могло такое в голову взбрести. Он всё объяснял учителю танцев. Он смотрел на меня с жалостью и брезгливостью, он переживал.

Мне было скучно. Сначала я смотрел на часы. Замечу или нет, как движется большая стрелка? Стрелка передвинулась с цифры «два» на цифру «три», но я так и не заметил, как она движется. Потом я начал шевелить ушами. Этому нелегко научиться. Я два месяца тренировался. Папа заметил.

— Пожалуйста! — сказал он. — Вы что-нибудь подобное видели?

Он возмущался и тяжело дышал.

— Ну, а что ты умеешь делать с пальцем? — спросил папа.

Я отвёл большой палец на правой руке и коснулся им ладони сначала с одной стороны — внутри, потом с другой — там, где костяшки. Этому научиться было ещё трудней, чем шевелить ушами.

— Пожалуйста! — сказал папа. — Он может целый день учиться не по-человечески двигать пальцем, но попробуйте усадить его за уроки.

Как он меня презирал!

— Я от вас ничего не скрыл, — сказал он учителю танцев. — Вы берётесь?

— Конечно, — ответил учитель танцев.

— Следите за его руками и ногами, — сказал папа. — Не спускайте с него глаз… Вот, смотрите!

Я в это время представлял, будто еду на велосипеде.

— У него есть два брата, — сказал папа. — Один физик, другой работает геологом на Сахалине. Я ими горжусь. А это — наше наказание. — Он вышел из комнаты.

Сначала учитель танцев проверил мои знания.

Потом мы начали изучать правила и решать примеры. Учитель танцев был мной доволен. Он говорил, что мне не хватает только прилежания и внимательности. Это он так говорил, потому что я всё время отвлекался: то дрыгал ногами под стулом, то щёлкал колпачком от авторучки, пока не сломал держатель.

— Вот видишь, — сказал учитель танцев.

В это время в соседней комнате мама и Мила о чём-то громко заговорили, Мила засмеялась. Я заметил, что учитель танцев прислушивается. Я пошёл к ним и сказал:

— Пусть Мила понаблюдает за моими ногами, я за себя не ручаюсь.

— Пойди, — сказала мама. — Он уже занимается второй час, и ему с непривычки трудно.

Мила пожала плечами, но всё же пошла в мою комнату и села у стены на стул. Она хоть и читала книгу, но замечала, если я начинал двигать ногами, и говорила: «Но-но-но!»

Скоро я сказал:

— Мне надо пять минут отдохнуть, а вы пока поговорите.

Они говорили о своей студенческой жизни, и не пять минут, а гораздо дольше. Учитель танцев, я видел, не прочь был бы поговорить ещё, но Мила мне сказала: «А ну за дело!» Я решил, что для первого раза и это неплохо.

Сколько раз папа и Мила говорили маме, чтобы она не расспрашивала людей, тем более малознакомых, — это же нетактично! Но ничего не помогает. Как только учитель танцев закончил со мной заниматься и вышел в другую комнату, мама сразу же начала задавать ему вопросы: «На каком вы курсе? Где живёте?» — и пошло.

Папа и Мила переглядывались и потихоньку вздыхали. А у мамы было печальное лицо. Я знаю, почему: учитель танцев сказал ей, что живёт в общежитии, а мама считает, что самое ужасное, когда студент живёт в общежитии. Бывает, придёт из города и рассказывает: «Сейчас в магазине один студент взял полбуханки хлеба». Мила говорит: «Зачем человеку целая буханка, если он один?» Но маму не переубедишь: «Ты мне не говори, по глазам было видно, что он голоден. Мне стоит взглянуть человеку в глаза, и я сразу вижу, голоден он или нет».

— Мой сын, — сказала мама учителю танцев, — тоже живёт в общежитии. Он уже не студент. Он хороший специалист. Но там, где он работает, не ценят хороших специалистов. Его уже два года держат в общежитии.

И об этом папа и Мила говорили маме: нельзя человеку надоедать рассказами о своей семье. Может, ему это не интересно. Но маме об этом говорить бесполезно. Она долго рассказывала учителю танцев о моих братьях, Витьке и Борьке. Даже принесла альбом с фотографиями. Она уже называла учителя танцев деточкой. Она сказала:

— Деточка, сейчас мы будем пить чай. Я вас не отпущу, пока вы с нами не попьёте чаю.

В этот вечер у нас к чаю были слоёные пирожки. Мама их умеет так делать, что, наверно, вкусней не бывает. Я лопал вовсю, а учитель танцев стеснялся.

— Деточка, — говорила мама, — съешьте, пожалуйста, ещё вот этот пирожок.

Ну где это видано, чтоб человеку указывать, какой ему съесть пирожок! Мама неисправимая. А учитель танцев брал пирожок, на который мама ему показывала, и ел. Он не поднимал глаз, и разговор за столом не получался.

И вот раздаётся звонок. Мила выбегает в переднюю и возвращается с коммерческим директором. Его пригласили к столу. Он сел и два раза быстро взглянул на учителя танцев. Мама подала ему чай.

— Какой? — спросил коммерческий директор. — Какой вы мне порекомендуете пирожок?

Он-то уж знает нашу маму! Он ел, похваливал и поглядывал на учителя танцев.

— Вы поэт? — спросил его коммерческий директор. — Ведь правда, вы поэт? Я однажды слышал, как вы читали стихи на литературном вечере.

— Я студент, — ответил учитель танцев.

— Не надо скромничать, — сказал коммерческий директор. — Раз вы поэт, так надо признаваться. Ведь поэт должен быть искренним, а? Как же вы можете писать стихи, если вы не искренни?

Ему очень понравилось то, что он сказал, и он засмеялся. Он ел пирожки, заговаривал то с Милой, то с мамой, то с папой, и они ему улыбались и кивали. Видели б они его на пляже! Да как же они не замечают, что он притворщик? Ведь он же над ними потешается так же, как потешался надо мной. Мне казалось, что они вот-вот заметят. Вот было бы здорово! Папа встаёт и говорит: «Молодой человек, вы такой лживый, такой неискренний, что на вас просто невозможно смотреть. Уходите из нашего дома». Я засмеялся.

— Как ты ешь? — сказала мама.

Нет, этого не случилось. Они ему улыбались. Я стал приглядываться к маме, к Миле и вот что заметил: они тоже вели себя не так, как всегда. Может, и не нарочно, но они тоже притворялись. Ну чего это Мила смеётся в нос? Никогда она раньше так не смеялась. А пирожок как откусывает? Маленькими кусочками. Если бы коммерческого директора не было, она бы ела не так. Что я, не знаю, как она ест пирожки?