Пионерский характер - Фурин Станислав Александрович. Страница 2

Когда пришло время повязывать галстук, девочка то ли случайно, то ли нарочно мизинцем коснулась медали.

Медаль слегка оттягивала рубашку. Она была тяжёлая. Наверное, как те медали, которыми награждали солдат во время войны. И слово на ней было выбито такое же: «За отвагу…»

«За отвагу на пожаре».

…Это было в конце весны, когда просохли дороги, припекало солнце и проклюнулась из почек острая зелень. Володя шёл из школы и думал про то, что скоро лето. Лето, сами понимаете, лучшее время в году. Выскочил из дома, сбежал под крутой берег — бултых! И купайся, пока зубы не застучали. Или на ту сторону вразмашку. Река не маленькая, недаром называется Великая, но Володя переплывает её туда и обратно не хуже других. На том берегу — заросли орешника. Можно набрать полный полиэтиленовый пакет орехов. Плыть обратно с такой добычей труднее, но Володя справляется и с этим.

А есть и много других интересных дел. Например, пасти лошадей. Володин отец конюх и давно научил его ездить на лошади. Конечно, машина — это интереснее, но лошадей Володя тоже любит. И многих знает. Особенно гнедого жеребца Гордого, на котором ездит отец, и вороного Героя — это конь папиного друга дяди Павли. Володя не раз уже на этих конях ездил…

Дел летом, конечно, много, но и времени больше. Книжки про войну можно почитать, и от телевизора ни старшая сестра, ни мама не прогонят, не скажут, как обычно: «А уроки выучил?»

Будто он не учит! За последний месяц у него ни одной тройки. Да и попробуй не выучи! Это в большой школе можно, где в каждом классе тридцать или сорок человек: то ли вызовут, то ли нет. А в Коломницкой начальной школе второй класс — всего два человека: Володя да Генька. На каждом уроке Зоя Алексеевна по десять раз успеет спросить. Генька вчера недоучил таблицу умножения — и пожалуйста: сидит в школе после уроков, учит.

Володя вздохнул. Собирались они с Генькой после уроков идти за удилищами, а теперь что? Он нащупал в кармане маленький ножик-складешок, поиграл им, потоптался у поворота тропинки, что вела к береговым кустам… Нет, нехорошо без Геньки, раз вместе хотели. Да и есть хочется. Самое время для обеда. Вон у дальнего конца конюшни, у коновязи, стоят запряженные в телеги папкин Гордый, Герой и ещё четыре коня. Конюхи приехали с поля на перерыв.

Упругий ветер из-за реки прилетел, подтолкнул Володю в спину: шагай домой. У ближней стены конюшни весело завизжали и притворно заохали две девчонки: ветер унёс от них какие-то бумажки.

Володя усмехнулся. Девчонки ещё маленькие, Лилька и Тамара. В школу не ходят, с куклами играют пока. Наверно, тоже обед готовят. С баночками возятся. Вон, даже печку устроили…

— Эй, вы что делаете!

Их как ветром унесло. А язык огня — бледный, почти невидимый на солнце, метнулся над травой, лёг по ветру, коснулся стены конюшни…

Если бы хоть чуточку быть поближе: подскочить, ударить печку ногой, отбросить в сторону! Поздно. Стены с осени обложены для тепла сухим бракованным льном. Кое-где он в снопах, кое-где растрёпан. Прошлогодний лён — как порох…

Только что, секунду назад, всё было хорошо. Весенний день, близкое лето, мысли о каникулах. А теперь стремительно взметнулась беда — стеной огня, бесцветного, почти бездымного, но такого жгучего, что Володя отскочил на два шага и громко крикнул.

А кругом было солнечно и пусто, кричи — не кричи. И тихо. Только лён шелестел в огне, и пламя нарастало со свистящим шумом. Ветер, который полминуты назад добродушно играл с Володей, гнал теперь огонь вдоль крыши и стен длинной конюшни. Дверь была уже за пламенем. А если бы чудом пробиться сквозь огонь, чем собьёшь тяжёлый замок?

У коновязи, ломая оглобли, вздыбились лошади. Ещё немного, и огонь подойдёт к тому концу.

Володя бросил сумку и, на ходу открывая ножик, побежал к лошадям.

Гнедая кобыла Ритка пятилась, дико мотала мордой и натягивала сыромятные вожжи, примотанные к жерди. Мягким, почти жестяным лезвием Володя ударил по ремню…

Это только в кино так бывает: ж-жик саблей по постромкам — и готово! А здесь на ремне даже и зарубки не осталось. Володя повис на вожжах и начал кромсать, давить, царапать сыромятную кожу. И чуть не плакал от беспомощности и досады: вот дурак, ведь вчера ещё собирался наточить ножик!

Дикая морда Ритки была у самого плеча, вожжи дёргались. Потом вдруг лопнули, и Володю отбросило. Ритка, гремя телегой, поскакала от конюшни.

Володя забрался на жерди коновязи. Герой, такой знакомый, добрый, сейчас храпел и рвал упряжь.

— Герой, Геройчик, постой… Ну подожди, я сейчас…

Он опять резал тонким лезвием неподатливую кожу, а рядом с ним металась, рвалась то назад, то вперёд оскаленная морда одичавшего от ужаса коня. И нож срывался. А ветер был уже горячим, и громкий шорох пылающего льна нарастал и нарастал… Герой ускакал вслед за Риткой, и Володя ухватился за вожжи Вольницы.

Он резал и разматывал ремни, стараясь ни о чём не думать. Ни о ветре, ни о близком огне, ни о том, куда ускакали кони. Только торопил себя: скорее, скорее!

Но об одном он не мог не думать. О двух жеребятах, которые метались в запертой конюшне и которым никто-никто не мог помочь. И может быть, эти мысли, а может быть, боль в измочаленных рукояткой ножа пальцах или злая досада, что может не успеть, выжали у Володи слёзы.

Он успел.

Он даже не помнил, какую лошадь освободил последней. Просто отшатнулся, чтобы не зашибло оглоблей, отскочил от коновязи. Огонь был уже близко. Володя отбежал на несколько шагов, чтобы уйти из потока горячего ветра. Оглянулся. Лошади не убежали. Они ходили неподалёку, словно не решались бросить Володю одного.

От деревни бежал к конюшне Володин знакомый, Алёша, он работал на электрической подстанции.

— Вовка! Сейчас провода замкнёт! Давай скорее!

Алёша вскочил на телегу Гордого, схватил вожжи. Володя бросился к Герою. Гремя колёсами, они понеслись к подстанции — нужно было отключить напряжение. Но помочь Алёше Володя уже не успел, подбегали взрослые…

Володя вернулся к конюшне. Чёрная, с провалившейся крышей, она дымилась, но огня уже не было. Пожарные хлестали по обугленным стенам упругими водяными бичами.

Кто-то из мужчин отчаянным голосом повторял:

— Я же говорил: не курить у конюшни! Я же говорил!

— Да никто не курил. Это девчонки баловались, — устало сказал Володя. И вытер лицо пыльным обшлагом. На обшлаге были хлопья сажи, и на лице остались тёмные полоски. Тогда все посмотрели на Володю, вдруг замолчали и стали медленно собираться вокруг.

С криком прибежала тётя Маруся, соседка. Ей кто-то сказал, что какой-то мальчишка крутился у лошадей во время пожара и, кажется, сгинул в огне. Господи, неужели её Генька?!

— Генька в школе, — сказал Володя и вышел из расступившегося круга. Подошёл к уцелевшей коновязи, вцепился в жердь.

Сзади оказался отец, торопливо взял за плечи:

— Сынок, ты что?

— Жеребята…

Он всё реже вспоминал про пожар. Уже и лето почти прошло. И вдруг говорят: медаль.

Вручали в Острове, на пионерском митинге. Он сам ещё и не пионер был, а ребят в красных галстуках собралось столько, что и на сто деревень хватило бы. Даже немного смешно вышло: какая-то бабушка думала, что космонавта встречают.

А Володька стоял и толком сказать ничего не мог, когда прикололи медаль и дали красную книжечку. Не потому что боялся, а просто — чего тут говорить? И только два вихра на темени торчали задорно и упрямо.

С этими вихрами просто беда. Когда собирался в Остров, мама пыталась их пригладить и причесать. А папка посмотрел, махнул рукой и сказал:

— А, чеши — не чеши, толку не будет. Раз уж такой уродился…

И заулыбался.

Непонятно: какой «такой»? Обыкновенный.

Автобус, качаясь, выполз из обступивших дорогу деревьев на заснеженный луг. На лугу — стога в блестящих снежных шапках. Похожи на головы витязей-великанов в русских шлемах. Как в сказке «Руслан и Людмила». За кромкой берёз на том краю луга — старая колокольня от церкви, разбитой во время войны. И жёлтые пушистые облака — уже весенние.