История Англии для юных - Диккенс Чарльз. Страница 19

Глава XII. Англия во времена Генриха Второго (1154 г. — 1189 г.)

Часть первая

Генрих Плантагенет, не достигнув еще двадцати двух лет, мирно взошел на английский престол, как и было договорено с покойным королем в Винчестере. Через шесть недель после кончины Стефана Генрих и его жена Элеонора были коронованы в этом городе, в который они с большой торжественностью въехали бок о бок верхом на скакунах, встречаемые радостными криками, громом музыки и дождем цветов.

Царствование Генриха Второго началось благополучно. Власть его простиралась широко. По праву наследника и по праву супруга он владел третью всей Франции. Молодой, полный сил, даровитый, решительный король тут же взялся изничтожать некоторые из зол, расплодившихся в печеную эпоху его предшественника. Он объявил недействительными все дарственные на землю, которые обе враждующие стороны раздавали направо-налево во время недавней междоусобицы; выслал из Англии множество буйных наемных вояк; вернул себе все замки, искони принадлежавшие короне; принудил нечестивых баронов разрушить тысячу сто их собственных замков, где люди подвергались чудовищным истязаниям. Но ему пришлось оставить эти полезные труды и ехать во Францию, где против него взбунтовался его брат Готфрид. После того как Генрих замирил брата (недолго потом прожившего), честолюбивое желание еще больше расширить свои владения вовлекло его в войну с королем Франции, с которым он до сей поры был в таких дружественных отношениях, что просватал его малютку дочь, лежавшую тогда в колыбели, за одного из своих сыновей, пятилетнего мальчугана. Однако война эта кончилась ничем, и два короля при посредничестве папы опять стали друзьями.

А надобно вам знать, что духовенство за года лихолетья страшно разложилось. Оно запятнало себя множеством преступлений — убийствами, грабежом, бродяжничеством. Самым же скверным было то, что добропорядочные священники укрывали от правосудия дурных священников, когда те преступали закон. Король, прекрасно понимавший, что Англии не знать мира и покоя, пока в ней творятся подобные вещи, решился ограничить власть духовенства. Ему показалось, что к тому представился благоприятный случай, когда в седьмой год его правления скончался архиепископ Кентерберийский. «Теперь, — сказал себе король, — я назначу архиепископом надежного друга, который поможет мне приструнить непокорных попов и заставить их отвечать за провинности, как отвечают все прочие смертные». Итак, он надумал сделать новым архиепископом своего фаворита, человека столь необычайной судьбы, что я не могу не поведать вам его историю.

Один уважаемый лондонский купец по имени Гилберт Бекет как-то отправился в Святую землю поклониться гробу Господню и не успел оглянуться, как очутился в плену у сарацинского правителя. Правитель этот обходился с ним ласково, словно и не с невольником, а его красавица дочь влюбилась в чужеземца до смерти и объявила ему, что станет христианкой и обвенчается с ним, если они сумеют бежать в христианскую страну. Купец отвечал на ее чувства, но когда дело дошло до побега, он прихватил с собой не сарацинку, а своего слугу Ричарда, плененного вместе с ним, и, добравшись до Англии, благополучно ее позабыл. Но страсть сарацинки оказалась сильнее страсти купца. Под чужой личиной она покинула родительский дом, чтобы последовать за любимым, и после мучительного пути пришла на берег моря. Купец обучил красавицу всего двум английским словам (видно, он объяснялся ей в любви по-сарацински), из которых одно было «Лондон», а другое — его имя «Гилберт». И вот она стала ходить вдоль кораблей, повторяя «Лондон, Лондон!», пока моряки не догадались, что девушке нужен английский корабль, который доставил бы ее в этот город. Ей указали такой корабль, и, отдав капитану свои украшения, она отплыла в чужой край. Так-то! Однажды, когда купец сидел в своей конторе в Лондоне, его слух был поражен невероятным гвалтом, донесшимся с улицы. Почти в то же мгновение в дверь, ведущую из склада, влетел Ричард с выпученными глазами и пресекшимся дыханием и с порога выпалил:

— Хозяин, хозяин, здесь сарацинская госпожа!

Купец подумал, что Ричард рехнулся.

— Нет, хозяин! Ей-богу, сарацинская госпожа ходит по городу и зовет: «Гилберт! Гилберт!»

Схватив хозяина за рукав, Ричард подтащил его к окну, и тот действительно увидел свою сарацинку в ее причудливом иноземном наряде, медленно бредущую по узкой грязной улице с нависающими крышами и водосточными желобами, такую одинокую среди любопытствующей толпы. Услышав жалостный призыв: «Гилберт, Гилберт!», купец вспомнил о ласках, которые дочь правителя дарила бедному пленнику, и, глубоко тронутый ее постоянством, бросился ей навстречу. Узнав возлюбленного, сарацинка громко вскрикнула и без чувств упала ему на руки.

Свадьбу сыграли, не откладывая. Ричард (добрая душа) веселился и плясал в тот день с утра до ночи. А потом они все зажили дружно и счастливо.

У Гилберта и прекрасной сарацинки родился сын — Томас Бекет. Он-то и стал фаворитом короля Генриха Второго.

Томас Бекет занимал пост канцлера, когда королю вздумалось посвятить его в архиепископы. Он был умен, жизнерадостен, образован, отважен, участвовал в нескольких сражениях во Франции, одолел в единоборстве французского рыцаря и в качестве трофея взял себе его коня. Он жил в величественном дворце, воспитывал юного принца Генриха, имел в свите сто сорок рыцарей и купался в золоте. Когда король отправил Томаса Бекета посланником во Францию, французы сбегались поглазеть на него, как на диво. «До чего же ослепителен должен быть король Англии, если это всего лишь его посланник!» — говорили они. И им было чему дивиться! О вступлении Томаса Бекета в город возвещало дивное пение двухсот пятидесяти мальчиков, шедших впереди процессии. За певчими следовали выжлятники с гончими псами на сворах. За выжлятниками ехали восемь фур, каждую из которых тащили пять лошадей, управляемых пятью форейторами. Две фуры были нагружены крепким элем для потчевания народа, четыре — золото-серебряной посудой и роскошными платьями посланника, две — одеждой его бесчисленных слуг. За фурами вышагивали двенадцать скакунов с двенадцатью мартышками на спинах. За скакунами вереницей шествовали воины с щитами, ведя под уздцы прекрасных боевых коней в роскошных сбруях. За воинами гарцевали сокольничии с соколами на закованных в железо запястьях. За сокольничими толпой двигались рыцари, дворяне и священники. А за ними появлялся сам канцлер в обсыпанном брильянтами одеянии, искрящемся на солнце, и все кругом прыгали и визжали от восторга.

Король был этим очень доволен, полагая, что такой блестящий фаворит прибавляет великолепия ему самому, но иногда он подшучивал над щегольством канцлера. Однажды зимой они скакали вместе по улицами Лондона и увидали старика в рубище, дрожавшего от стужи.

— Взгляни на этого беднягу! — сказал король. — Не думаешь ли ты, что дать ему хороший теплый плащ значит совершить богоугодное дело?

— Конечно, думаю, — отвечал Томас Бекет, — и рад служить государю, не забывающему о долге христианина.

— Тогда, — вскричал король, — отдай ему свой плащ! — (А был он пурпуровый с горностаевой опушкой!)

Король попытался сдернуть плащ с канцлера, канцлер попытался его удержать, и оба чуть не повалились с коней в грязь. Наконец канцлер уступил, и король бросил плащ старику-нищему, чем крайне его удивил и страшно развеселил придворных. Придворные всегда хохочут, когда смеется король, но особливо они любят потешиться над фаворитом.

«Если я назначу преданного моей особе канцлера главою церкви, — размышлял Генрих Второй, — он поможет мне эту церковь исправить. Он всегда поддерживал мою власть в противоборстве с властью священства и однажды, помнится, открыто заявил епископам, что духовная рать должна быть так же покорна монарху, как и светская. Во всей Англии один Томас Бекет в состоянии помочь мне в этом моем великом начинании». И король, не слушая тех, кто говорил ему, что канцлер вояка, придворный, мот, жизнелюб — в общем, кто угодно, только не человек, созданный носить сутану, возвел его в сан архиепископа.