Встречаются во мраке корабли - Хондзыньская Зофья. Страница 26

— Я попробую еще заглянуть в дирекцию, — буркнул Павел.

Худой взял рюкзак Эрики и пошел вперед. Она медленно следовала за ним. Впервые в жизни была она на лыжной базе. Крики, суматоха, шум, все суетятся как шальные, но тепло, приятно, словно бы ты — нигде и в то же время везде. Они прошли мимо стайки девушек в экстравагантных куртках, мимо парней в свитерах или в майках; где-то что-то приколачивали, эхо в каменном доме многократно усиливало звук.

Худой остановился, повертел ключом и отворил дверь.

— Здесь. Здо?рово? А?

— Здо?рово, — сказала она.

И, рухнув на постель, подумала, что все это неправда. И горы, и снег, и этот каменный дом, и комната, и то, что она говорит «здорово», и то, что сейчас вот она выложит свои вещи из рюкзака и эта маленькая комнатка с двухъярусными койками, покрытыми клетчатыми пледами, будет принадлежать ей.

Худой в нерешительности стоял у порога, наконец, запинаясь, сказал:

— Ну, я пойду, пожалуй.

Она не стала его удерживать.

…Эта маленькая комнатка с двухъярусными койками, покрытыми клетчатыми пледами, будет принадлежать ей. Комната на двоих, она с Павлом, как Марта с Мартином, А с Б… Только она никогда до сих пор ни с кем. «Вместе с Павлом», — снова подумала Эрика; наконец-то она, хотя бы для видимости, перестанет играть роль нежелательного свидетеля чужой любви, чужих дел, чужой жизни.

Скрипнули двери. Она уселась на постели, но это опять был Худой.

— Чего тебе? — спросила она, разозлившись, что он прервал ее мысли.

— Павла ищу, — сказал он, продолжая стоять.

— Его нет еще.

Худой не уходил.

— На лыжах с нами пойдешь? — спросил он.

— Не знаю.

— Чего не знаешь? — возмутился он. — Такая житуха тут, а она еще думает. Условия просто мировецкие.

В эту минуту вошел Павел и одобрительно оглядел комнатку.

— Здо?рово тут, правда, Эрика?.. А ты чего? — обернулся он к Худому. — Смотри, там жуткая толчея. Если сразу место не займешь, как бы тебя не вытурили.

— Дай-ка сигаретку, а то у меня нет, — глядя куда-то в угол, сказал Худой.

— Ты что, спятил?! — Павел даже глаза выпучил от изумления. — Я же сию секунду сам у тебя пачку стрельнул, чтоб свой рюкзак не открывать.

— Вот именно, я последнюю тебе отдал.

— Последнюю? Да ты что, старик? Мы же с тобой на вокзале по шесть пачек взяли, забыл?

— О господи, чего ты ко мне привязался? Дашь, наконец, сигареты или нет?! — вспыхнул Худой.

Павел лишь молча пожал плечами и вынул пачку из рюкзака. Худой спрятал ее в карман и, буркнув что-то, вышел.

— Вот придурок! — Павел взглянул на Эрику. — Я же собственными глазами видел: у него пачек десять в боковом кармане рюкзака.

Когда она проснулась, было уже совсем светло. Косой солнечный луч падал через окно прямо ей на одеяло. Эрика глянула вниз, койка Павла была старательно заправлена клетчатым пледом.

«Крепко же я спала, — подумала она, — не слышала даже, как он вышел». Ей стало не по себе, что она одна. Как же дальше? Где и когда здесь кормят завтраком, она не знала. Сев на постели, Эрика подперла голову рукой.

А интересно, что там за окном, ну-ка… Мать честная, что за красотища! Белое, голубое, искристое, кислородное, черт побери… Слов не подберешь — и бог с ними, со словами! Она стояла у окна, глядя, как с сосульки медленно скатывается удлиненный, дрожащий опал. Сперва круглый, потом овальный — кап… и тут же образуется новый, круглый, овальный, каап…

— Ты что, еще в постели? — Марта не признавала стука. Впрочем, может, здесь, на базе, так принято? — Вставай же, глупая, солнце — чудо, айда загорать. Как подумаю, что из-за этого дурацкого колена в жизни не смогу больше с горы спуститься… Ну же, двигайся, экая ты копуша, я уже шезлонги взяла, позже мы бы фиг их получили, а ребята мне велели опекать тебя.

Она уже подвязывала себе тесемкой волосы на макушке.

— Ты тоже так сделай, старуха, а то выгорят.

«Или да, или нет», — подумала Эрика, но ничего не сказала.

Они в мгновение ока съели свой завтрак и улеглись в шезлонги на лужайке за базой. Эрике ясно было: вести себя надо так, словно то, что здесь происходит, — для нее будни; никаких вопросов, ничего похожего на удивление, виду не подавать, что все тут для нее — неожиданность. Впрочем, с Мартой невозможно было и слова вставить. «Хочешь пахты?» — и тут же протягивала ей кружку. Эрику скоро утомила ее болтовня. Она пыталась выключиться, но голос Марты мешал ей погрузиться в ощущение счастья. Ближе к полудню что-то промчалось, прошмыгнуло рядом, взвихрив столб снежной пыли, и Худой остановился в сантиметре от шезлонга Эрики.

— Ловок же ты, братец, — рассмеялась Марта.

— Пошли, Эрика, я за тобой приехал. Марта у нас травмированная, но тебе-то чего дурака валять, когда снег такой.

Положение было не из легких, и Эрика решила отбиваться.

— Я даже не знаю, где мои лыжи.

— Зато я знаю. Это лыжи моей сокурсницы, они знакомы мне как собственный карман. Ну, пошли.

— Ты что, балда, не видишь, что ей неохота? — через плечо спросила Марта.

— Откуда такая уверенность?

— Это чувствуется, братец, к тому же хамство бросать меня тут одну, — запротестовала Марта.

— Того и гляди, похитит кто-нибудь…

— Вот именно.

— Что же она, сторожить тебя обязана? Пусть Мартин тебя сторожит.

— А Эрику Павел, — отрезала Марта, но Худой сделал вид, что не слышит, и потянул Эрику за рукав.

— Ну пошли, спящая ты царевна!

Начинать, однако, было непросто. Хотя Эрика раньше и пыталась ходить на лыжах, она ежеминутно падала, ноги отказывались повиноваться, разъезжались в разные стороны, не слушая «приказов мозговых центров», чего требовал от нее Худой. Но Худой все же хвалил ее, уверял, что она способная.

— А главное — настойчивая, и это скажется, вот увидишь.

Когда они уже кончали обедать, явился Павел, встрепанный, раскрасневшийся, в превосходном настроении.

— Ты куда подевался, обалдуй? Смотрю — нет тебя. Я еще три раза спустился в Горычковую, а ты в это время где-то распутничал.

— Вовсе не распутничал, — злорадно сверкнула глазами Марта. — Он твою Эричку ездить учил.

— Какую еще «мою»… — начал Павел и вдруг осекся.

Худой кротко взглянул на него.

— Ну, значит, мою, — быстро согласился он. — Тем более я имел право учить ее.

Все рассмеялись, Павел, чуть помедлив, тоже.

— Что я учил ее, это ладно, трепло ты этакое, — Худой сделался важным. — Главное, я научу ее!

Он сдержал слово. Эрику «гонял» в хвост и гриву по два часа ежедневно, но через неделю она уже свободно спускалась вниз, совсем недурно делая повороты.

Павел выходил из себя от злости.

— Ты что, совсем от лыж отказался, идиот несчастный? Я сегодня на Ольчиской был… Это же такое… — захлебывался он от восторга. — А он с девицами по пологим скатам для новичков шастает.

— Ничего подобного, мы в долину спускались, а к тому же… привезли-то ее сюда, чтобы научить, верно?

— Может быть. Но почему именно ты?

Худой комично сморщил лоб.

— Да потому что ты этого не делаешь, — сказал он. — Надо же помочь ей.

Павел подобрался, ища, как бы ему уесть Худого.

— Ты, верно, и в бридж играешь, чтобы ей помочь, хотя она все время тебя обыгрывает.

Худой с нескрываемым сожалением посмотрел на Павла.

— Она меня обыгрывает! Осел, ты даже не заметил, что мы с нею с самого начала против вас играем. Пустая твоя башка!

— Да кто ты такой, чтоб голову крутить девчонке, ведь ей всего шестнадцать лет! — пошел в наступление Павел.

— Я вовсе не кручу, — Худой буквально обезоруживал. — Это она мне закрутила…

Павел взглянул на него, словно бы сомневаясь, все ли шарики у него на месте.

— Эрика? — сказал он. — Эрика тебе голову крутит?