Встречаются во мраке корабли - Хондзыньская Зофья. Страница 5

— А ты не хотела бы стать независимой, самостоятельной, иметь деньги, ну, скажем, на путешествия: захотела — поехала.

— Может, когда-нибудь и поеду. Мне не к спеху. Хочу, чтоб было приятно и удобно.

— А тут тебе что — приятно и удобно?

— Неприятно, это точно, но относительно удобно. Няня меня обслуживает, нет-нет да сунет чего-нибудь.

«Обслуживает»… Шестнадцатилетняя соплячка!

— Честно говоря, мне не очень-то понятно, как можно так жить. Мать твоя работает, и, кажется, много…

— Ох, много, много… Попрекает меня этим с утра до ночи. Она с ног валится, а я… Ну и так далее. Ничего другого не слышу, надоело до смерти.

— Но это же факт.

— Ну и что? Разве все факты интересны?

— Надоело, а пользуешься.

— Удивительное дело, все одну и ту же пластинку крутят, подосланные, неподосланные, у всех одни и те же аргументы. Могу продолжить за тебя: недостойное поведение… раздражает… хоть кого может из равновесия вывести, вот если б я переменилась, то она… если б помогла ей… Да помоги я ей хоть разок, она тут же на голову сядет! Тебе и невдомек, сколько эти самые зверюшки, — язвительно произнесла она, — требуют заботы и сердца! Водичку Кикочке. Молочко Фифочке. Таблеточки Шкварочке. Капли Пипочке и т. д. и т. п. — круглые сутки. Она способна завалить работой целый полк солдат. А вот прибрать, купить что-то — тут ее нет, а нянька уже едва ноги таскает… Только начни что-нибудь делать, и пойдет как по маслу. И то, и другое, и пятое, и десятое… А зачем, когда можно ничего не делать?

— Вот именно.

Наступила минутная пауза. Эрика, почесывая голову, смотрела в окно.

— И не скучно так лежать целый день? — спросил Павел.

— А работа, по-твоему, развлечение? Может, ты и любитель…

Закурили. Сомнений не было — он наблюдал последствия какой-то глубокой травмы, что-то тут явно произошло.

В этот момент раздался звонок. Павел взглянул на Эрику, она не шевельнулась.

— Кто-то звонит, — сказал он.

— Пусть себе.

Ну и нервы! Сколько раз он зарекался, когда занимается, не подходить к телефону! Где там — разве выдержишь? Первый звонок пропустишь, ну, второй, а уж на третий срываешься с места как оглашенный. Вдруг и в самом деле что-то важное — болезнь, телеграмма…

— Ведь это может быть что-то важное: телеграмма, несчастный случай.

— Со зверюшкой? Еще раз придут. Она будет дома — откроет.

— Ну, знаешь ли, у меня характер слабый.

Он быстро сбежал вниз. За калиткой стояла пожилая женщина.

— А доктора нет?

— Нет.

— Может, передадите ей цветочки? — И она протянула ему сквозь прутья маленький жалкий букетик астр. — Передайте ей и скажите, от Зимородка, мол, с благодарностью. И еще скажите, что мы век помнить будем.

— Что? — спросил он.

Еще не отдавая себе в том отчета, он начинал собирать информацию для дела «мать-дочь».

— И вы еще спрашиваете? Да это же золотой человек! Как увидела, что я… Сами понимаете, пенсия у меня, живу небогато. Кот — вот и все мое общество. Так и живем: то он со мной картошки поглотает, то я с ним потрошков, вместе как-то перебиваемся. И тут, знаете ли, вдруг беда с ним приключилась. Вечером, ночью вернее, часов этак в одиннадцать, поперхнулся, видать, закашлялся, а потом словно бы задыхаться стал. К кому другому я, может, и не осмелилась бы, а уж к ней… Зимородка за пазуху и сюда. Возилась она с ним полночи, уколы делала, лампой грела. И всего-то денег — сто злотых взяла. А потом я еще два раза прибегала, так она ничего — ни гроша. Как есть ангел, все тут знают.

Тетка прямо захлебывалась от восторга.

— Во всем Вроцлаве ее знают! «Ангел» говорят. И надо же, чтоб такую святую женщину так господь покарал. У нее, знаете, дочка есть, — приложив палец к виску, она выразительно покрутила им, — не все дома, рехнутая.

Павел почувствовал прилив злости.

«Она больна», — хотел было он сказать, но спохватился, что это будет медвежья услуга.

— Не повторяйте всякой чепухи. Уж настолько-то вы доктору обязаны.

Она подозрительно глянула на него и, решив, вероятно, что он родственник, быстро проговорила:

— Прошу прощения, вообще-то люди черт те что болтают. Так передадите цветочки-то? От Зимородка, мол. Она поймет, от чернуленьки. А Зимородок он потому, что зимой родился, вот я и назвала его так. Скажете? От Зимородка.

— Давно пришел? Видишь, как я поздно. Голодный небось? Просто уму непостижимо, что творилось сегодня в лечебнице, — ад, чистый ад! А потом пришлось еще забежать к одной моей приятельнице, с сыном у нее что-то неладно, совсем духом пала, просила зайти, как тут откажешь? А ты что делал? В городе был? Посидел в садике хоть немножко?

Павел рассказал о визите пенсионерки «от Зимородка». Сузанна сразу же вспомнила ее.

— Душераздирающее было зрелище. Она как безумная этого кота любит. Я из кожи вон лезла, чтобы его спасти. Сдохни он, у нее, верно, сердце бы разорвалось.

— Так и так когда-нибудь сдохнет, — философски покачал головой Павел.

— Я ее уговаривала взять другого, пока Зимородок жив. Но она и слышать не хочет. «Как можно, говорит, это же предательство!» Знал бы ты, сколько души люди вкладывают в своих зверюшек…

Он смотрел на нее, худенькую, нервную, излучающую благожелательность, всегда готовую сочувствовать, помочь. Звери, приятельница, Зимородкина пенсионерка — а тут, всего в двух шагах, душная прокуренная комната с дырой, выжженной в занавеске, развороченная постель… Как это совместить? Как понять?

— С Эрикой познакомились?

— Да, говорили с ней.

— Ну и как? — Она задавала вопросы, не глядя на него.

— Очень мило побеседовали.

— Она неглупа и очень способная, прекрасно рисует. Призналась тебе, что в школу не ходит?

— Призналась? Скорее, похвасталась. Похоже, она очень гордится этим.

— Гордится тем, что я оказалась тут бессильной. Что поделаешь, не будем об этом. Я не имею права так, сразу, взваливать на тебя свои заботы.

— Напротив, давайте поговорим об этом. Не только потому, что я психолог и хотел бы докопаться до корней, но надо же искать какой-то выход, она выглядит просто больной.

— Она и есть больная. Я была с ней у психиатра, у невропатолога. Ни в какую не желает лечиться, таблетки спустила в уборную. «Больше не пойду, говорит, и точка».

— Но она же не всегда была такой? Моя мама помнит ее прелестным ребенком.

— Так оно и было. Но после развода с мужем я как-то упустила ее. Сломлена была, замкнулась в себе. А когда опомнилась, было уже поздно. Эрика ненавидит меня, потому и ведет себя так. Это демонстрация, возможно, неосознанная, но всегда направленная против меня. Дома все ей не по вкусу, днем не ест, ночью всегда голодная, глотает какие-то запретные лекарства, чтобы не располнеть. Понятия не имею, где она их добывает? Не хочет ни с кем говорить, никого видеть… А я совсем бессильна, все уж, кажется, перепробовала. Да что там говорить, сдалась я.

Куда делась вся ее энергия, бодрость, оживление, возможно, впрочем, и наигранное. Подперев голову рукой, она стала рассказывать о нынешней Эрике, какая она равнодушная, неприязненная, почти враждебная.

Краем глаза Павел наблюдал за своей собеседницей. Чувствовалось, что она затронула главную тему своей жизни. Павла давно увлекала психология, изучение душевных травм и их странных последствий, различного рода комплексов, трудноуловимых, закамуфлированных человеческих реакций, внезапно ломающих закономерную линию жизни. Нечто подобное он наблюдал и тут. Нынешняя Эрика сформировалась под воздействием шока — сильнейшего потрясения, изо дня в день менявшего ее личность. Но что было этим шоком? То, о чем с таким чувством вины вспоминала ее мать? Или что-то другое? А может быть, совпадение многих обстоятельств? И так ли уж необратимо все это? Неужели и впрямь поздно?

— У вас нет порошка от головной боли? — В комнату вошла няня. — Мигрень у Эрики.

— Не удивительно, по целым дням окна не отворяет, не ест, а знай дымит да кофе пьет… — Потухший, полный смирения голос ее набрал вдруг силы: — Погодите, няня, что это с вами? Почему вы тянете ногу? А ну-ка подойдите поближе.