Чудесный сад - Автор неизвестен. Страница 35

Примчались на его зов джигиты из ближних аулов с дубинками наперевес, да, разузнав в чём дело, опустили дубинки. Кто же захочет помогать злому человеку? Только посмеялись джигиты над баем.

— Этот лекарь был не иначе как Алдар-Косе. Кому другому придёт такое в голову? Отплатил скряге за всех нас. Здорово придумал: «Что ветер принёс, то ветер и унёс…» А ты, бай, не реви, хватит тебе награбленного ещё на многие годы!

Надулся бай и замолчал. Только и оставалось ему, что с досады поскрести голову. Притронулся к лысине — что такое? Нет больше болячек! Все отвалились. Ни прыщика на плешине, как арбуз, стала гладкой безволосая голова. Хотите — верьте, хотите — нет, а вылечил-таки выдумщик Алдакен шелудивого бая.

Как Алдар-Косе женил бедного джигита

Жил на свете бай. Был он глуп, как бараний курдюк, а мнил себя великим музыкантом. Когда он, надув щёки и выкатив глаза, высвистывал что-то на сабызги, люди убегали в степь, а собаки поднимали такой вой, точно чуяли поблизости волчью стаю. Но баю казалось, что никто в мире не сыграет лучше его.

Была у этого бая красавица дочка. Её крепко полюбил удалой джигит Малик. Но Малик ничего не имел — ни скота, ни денег, а бай требовал за дочь большой калым. Увидев однажды джигита в толпе молодёжи рядом со своей дочкой, бай раскричался:

— Убирайся, наглец, прочь из аула и не попадайся мне на глаза! Нищий не пара дочери знатного человека. Я отдам её за тебя разве только тогда, если буду умирать, а ты вернёшь мне жизнь!..

В горе и тоске ушёл джигит в степь, и здесь на него наткнулся Алдар-Косе.

— Что повесил голову, дружок? — спрашивает Алдар-Косе. — Или солнце перестало греть землю, или земля перестала кормить скотину?

Малик чистосердечно открылся ему во всём.

— Не печалься, — сказал Алдар-Косе, — будет красавица твоей. Положись на меня. Поваляйся на мягкой травке до вечера, а я наведаюсь к баю.

Бай никак не ожидал такого гостя.

— Зачем пожаловал, непоседа?

Алдакен низко поклонился.

— Пришёл к вам, почтеннейший бай, с великой просьбой!

— С просьбой? — насупился бай. — С какой просьбой?

— Осмеливаюсь просить вас, бай-аке, поиграть для меня немножко на сабызги.

Бай оживился и повеселел.

— Вижу, Алдар-Косе, что ты неглупый и достойный человек. Проходи в юрту. Я с удовольствием сыграю тебе. Ты исколесил всю степь, в разных кочевьях побывал, всяких людей повидал. Послушай же мою игру да скажи, есть ли где другой такой музыкант, как я?

Пока бай говорил, Алдар-Косе оглядел юрту. Богатая юрта! Повсюду ковры да подушки, бархат да шёлк, по стенам развешана драгоценная сбруя, а в изголовье постели стоит резной ларец, запертый тяжёлым замком.

«Не уйду отсюда без ларчика, — думает Алдакен. — В нём-то и хранятся байские денежки».

А бай достал сабызги, приложил к губам и дунул изо всех сил в отверстие. Из дудки вырвался пронзительный писк, и тотчас люди, что были в ауле, опрометью бросились в степь, а все собаки дико завыли. Бай свистел, а Алдакен слушал с восхищением и прищёлкивал языком.

— Ну, как? — оторвался от дудки бай.

— Дорогой мой бай, — отвечал Алдар-Косе, притворно вытирая слёзы подолом рубахи, — слушая вашу дивную игру, я совсем забыл, что нахожусь на земле, мне почудилось, будто надо мной поют райские гурии. Вы поистине необыкновенный музыкант!

Бай самодовольно погладил бороду.

— Ты мне всё больше нравишься, Алдар-Косе, — сказал он, — я, пожалуй, подарю тебе свой старый халат.

— Благодарю, благодарю, бесценный бай! Но, — продолжал Алдар-Косе, — не прогневайтесь, господин, на мои слова: я знавал человека, который играл ещё лучше.

Бай сдвинул брови и метнул на гостя сердитый взгляд.

— В чём же состояло искусство того музыканта?

— Тот музыкант, — проговорил доверительно Алдакен, — мог три часа подряд играть на сабызги с закрытыми глазами.

— Только и всего? — расхохотался бай. — Да я готов хоть пять часов играть, не глядя на пальцы. Не веришь? Тогда завяжи мне платком глаза.

Алдакен не стал мешкать. И вот бай с завязанными глазами старательней прежнего принялся дуть в сабызги. Ещё дальше в степь убежали люди, ещё отчаяннее завыли псы. А Алдар-Косе, осторожно ступая по кошмам, поднял тяжёлый ларец, взвалил его на плечо да и улизнул потихоньку из юрты.

До самого вечера, пока не вымок весь от натуги, свистел, надрываясь, бай.

— Ну, что скажешь, Алдакен? — спросил он, переводя дух.

Но ответа не было.

Бай снял с глаз повязку и вдруг завопил не своим голосом: нет в юрте Алдара-Косе, нет и заветного ларчика!

Столпились люди вокруг юрты бая, хихикая и зажимая рты, перешучивались:

— Просвистел бай денежки!

Целую ночь, не унимаясь, проголосил бай:

— Ой-ой, конец мой пришёл! Ой, умираю! Ой, пропал!

А наутро является к баю Малик и без слов ставит перед ним его резной ларец.

Бай онемел на мгновение. Как шальной, кинулся он к ларцу, отомкнул замок, открыл крышку: ларец до краёв был полон денег. Дрожащими руками стал бай пересчитывать монеты: все деньги были целы.

— Малик, душа моя, — всхлипывал от радости бай, — ты вернул мне жизнь! Бери дочь! Уж так и быть. Но не рассчитывай на приданое. Ничего не получишь. Могу отдать тебе только свою сабызги. Хорошая дудка! Свисти, сколько хочешь. Живи весело. А мне она больше не нужна. Бог с ней!

Вот как Малик женился на байской дочери. И до конца своих дней бай не узнал, каким образом попал в руки джигита его ларец. Ну, а мы-то с вами это хорошо знаем.

Как Алдар-Косе променял драный чапан на лисью шубу

Мороз да ветер, метель да бураны — настал свирепый месяц хют — февраль.

Издавна известно: «Хют пришёл — джут пришёл». Горе в стужу скоту, горе и бедному люду; плохо в непогоду под кровлей зимовки, куда как хуже в голой степи.

В лютую вьюгу — гривы коня с седла не видать — тащился Алдар-Косе на убогой клячонке по сыпучим снегам. Вязнет лошадка в сугробах, то и дело падает на колени, погоняй её, не погоняй — быстрее не пойдёт.

Одёжка на Алдаре такая: рваная шапка на голове, рваный чапан на плечах, на ногах ветхие байпаки. Совсем окоченел, бедняга, ёжится, жмётся, дует в ладони, клянёт и холод и дорогу, а всё же духом не падает.

«Нет надежды на счастливый случай только у покойника», — думает Алдакен.

Едва он так подумал, ветер разорвал перед ним снежный полог и стало видно: едет степью наперерез какой-то человек. Бойко идёт по стылым увалам конь под всадником. Значит, добрый это конь. А у кого же быть такому коню, если не у бая. Повеселел Алдакен:

«Вот он, счастливый случай. Волка никто не гонит в капкан, сам лезет».

Сдвинул он лихо шапчонку на затылок, распахнул на груди чапан и, кинув поводья, точно вовсе и не торопится, затянул, что было голоса, песню.

Всадники съехались. Алдар мигом определил, что не ошибся в догадке: на сытом холёном аргамаке в пышной лисьей шубе колыхался грузный, пузатый бай.

— Что горланишь? — придержал бай коня. — Одурел от холода, что ли?

— А мне вовсе не холодно, — весело отвечал Алдар-Косе. — По правде говоря, я даже рад свежему ветерку. Без него меня окончательно сморила бы жара.

— Перестань болтать чепуху!.. — оборвал бай. — У меня вон какая шуба, и то я промёрз до самых костей. Неужто твои лохмотья греют лучше, чем лисий мех?

— Добрый человек, — снисходительно улыбнулся Алдар, — ты, возможно, и не глуп от природы, да наверняка не богат опытом. Разве ты не догадался, какой у меня чапан?

— Какой ещё нужен опыт, — огрызнулся бай, — чтобы сразу сказать: в твоём чапане было бы двести дыр, когда б не было на нём сотни заплаток.

— Ах, какие безрассудные слова ты говоришь, мой бай! — осуждающе прищурился Алдар. — Для тёмного человека весь мир тёмен. Ты заметил в моём чапане множество прорех, да не сообразил того, что в них, в прорехах этих, кроется волшебная сила. Чапан мой не простой, это заколдованный чапан. Ветер и холод мне нипочём: влетят в одну дырку — и тут же вылетают в другую. И мне в моём бесценном чапане в любую стужу теплее, чем летним днём.