Тропа к Чехову - Громов Михаил Петрович. Страница 57

Полознев Алексей, городской архитектор, отец Мисаила и Клеопатры. «…Лицом… походил на старого католического органиста… С течением времени в городе к бездарности отца пригляделись, она укоренилась и стала нашим стилем» («Моя жизнь», 1896).

Полознева Клеопатра Алексеевна, сестра Мисаила. «В профиль она была некрасива… но у нее были прекрасные темные глаза, бледный, очень нежный цвет лица и трогательное выражение доброты и печали… Мы оба, я и она, уродились в нашу мать, широкие в плечах, сильные, выносливые, но бледность у нее была болезненная, она часто кашляла… В ее теперешней веселости было что-то детское, наивное, точно та радость, которую во время нашего детства пригнетали и заглушали суровым воспитанием, вдруг проснулась теперь и вырвалась на свободу» («Моя жизнь», 1896).

Полуградов, товарищ прокурора. «Представьте себе высокого и тощего человека лет тридцати, гладко выбритого, завитого, как барашек, и щегольски одетого; черты лица его тонки, но до того сухи и малосодержательны, что по ним нетрудно угадать пустоту и хлыщеватость изображаемого индивида; голосок тихий, слащавый и до приторности вежливый» («Драма на охоте», 1885).

Поля, горничная у Орлова, «хорошо упитанная, избалованная тварь» («Рассказ неизвестного человека», 1893).

Полянский, штабс-капитан. «…Стал уверять Варю, что Пушкин и в самом доле психолог, и в доказательство привел два стиха из Лермонтова» («Учитель словесности», 1894).

Понимаев Алексей, губернский секретарь. «…Был недоволен. В новогодний полдень он стоял на одной из столичных улиц и протестовал. Обняв правой рукой фонарный столб, а левой отмахиваясь неизвестно от чего, он бормотал вещи непростительные и предусмотренные…» («Либерал», 1884).

Попов Лев Иванович, чиновник, «человек нервный, несчастный на службе и в семейной жизни» («Житейские невзгоды», 1887).

Попова Елена Ивановна, «вдовушка с ямочками на щеках, помещица». «С каким наслаждением я влеплю пулю в ваш медный лоб! Черт вас возьми!» («Медведь», 1888).

Попова Софья Саввишна, жена чиновника, «приехавшая к мужу из Мценска просить отдельного вида на жительство» («Житейские невзгоды», 1887).

Порфирий, коллежский асессор, «тонкий».

«– Тебя дразнили Геростратом… а меня Эфиальтом за то, что я ябедничать любил. Хо-хо… Детьми были! Не бойся, Нафаня! Подойди к нему поближе… А это моя жена, урожденная Ванценбах… лютеранка… уроки музыки дает, я портсигары приватно из дерева делаю. Отличные портсигары! По рублю за штуку продаю… – Тонкий пожал три пальца, поклонился всем туловищем и захихикал, как китаец: «хи-хи-хи» («Толстый и тонкий», 1883).

Посудин Петр Павлович, губернатор. «На обывательской тройке, проселочными путями, соблюдая строжайшее инкогнито, спешил… в уездный городишко N, куда вызывало его полученное им анонимное письмо» («Шило в мешке», 1885).

Потапов Иона, извозчик. «Весь бел, как привидение. Он согнулся, насколько только возможно согнуться живому телу, сидит на козлах и не шевельнется. Упади на него целый сугроб, то и тогда бы, кажется, он не нашел нужным стряхивать с себя снег» («Тоска», 1886).

Потычкин Никодим Егорыч, чиновник. «…Гол, как и всякий голый человек, но на его лысой голове была фуражка» («В бане», 1885).

Початкин Иван Васильич, старший приказчик у Лаптевых, «высокий мужчина лет 50, с темною бородой, в очках и с карандашом за ухом». «Свою речь он любил затемнять книжными словами, которые он понимал по-своему, да и многие обыкновенные слова часто употреблял он не в том значении, какое они имеют. Например, слово «кроме»… Теперь, поздравляя Лаптева, он выразился так: «С вашей стороны заслуга храбрости, так как женское сердце есть Шамиль» («Три года», 1895).

Почечуев Прокл Львович, антрепренер («Средство от запоя», 1885).

Прасковья, мать Липы, поденщица. «Когда-то, еще в молодости, один купец, у которого она мыла полы, рассердившись, затопал на нее ногами, она сильно испугалась, обомлела, и на всю жизнь у нее в душе остался страх. А от страха всегда дрожали руки и ноги, дрожали щеки» («В овраге», 1900).

Прачкин Ваня, сын станового пристава. «Вот бегает дворовый мальчик… в салазки Жучку посадив» («Не в духе», 1884).

Прачкин Семен Ильич, становой пристав. «…Ходил по своей комнате из угла в угол и старался заглушить в себе неприятное чувство. Вчера он заезжал по делу к воинскому начальнику, сел нечаянно играть в карты и проиграл восемь рублей»; «А у родителей нет того в уме, чтоб мальчишку за дело усадить. Чем собаку-то возить, лучше бы дрова колол или Священное Писание читал… И собак тоже развели…» («Не в духе», 1884).

Приклонская, старая княгиня. «Дела становились все хуже и хуже, денег становилось все меньше и меньше. Княгиня заложила и перезаложила все свои драгоценности… Днем княгиня крепилась, ночью же давала полную свободу слезам и плакала всю ночь» («Цветы запоздалые», 1882).

Приклонская, «княжна Маруся… девушка лет двадцати, хорошенькая, как героиня английского романа, с чудными кудрями льняного цвета, с большими умными глазами цвета южного неба» («Цветы запоздалые», 1882).

Приклонский Егорушка, Жорж, молодой князь, отставной гусар. «…Был глуп, но не настолько, чтобы не сознавать, что дом Приклонских действительно погибает, и отчасти по его милости» («Цветы запоздалые», 1882).

Пришибеев, «сморщенный унтер с колючим лицом», отставной каптенармус, пожарный, швейцар в мужской классической гимназии, «ребятам уши дерет, за бабами подглядывает, чтобы чего не вышло, словно свекор какой… Намеднись по избам ходил, приказывал, чтоб песней не пели и чтоб огней не жгли. Закона, говорит, такого нет, чтоб песни петь» («Унтер Пришибеев», 1885).

Пробкин, чиновник. «Чтоб мне князем или графом сделаться, нужно весь свет покорить, Шипку взять, в министрах побывать, а какая-нибудь, прости Господи, Варенька или Катенька, молоко на губах не обсохло, покрутит перед графом шлейфом, пощурит глазки – вот и ваше сиятельство…» («Женское счастье», 1885).

Прозоров Андрей Сергеевич, член земской управы. «О, где оно, куда ушло мое прошлое, когда я был молод, весел, умен, когда я мечтал и мыслил изящно, когда настоящее и будущее мое озарялось надеждой? Отчего мы, едва начавши жить, становимся скучны, серы, неинтересны, ленивы, равнодушны, бесполезны, несчастны… Город наш существует уже двести лет, в нем сто тысяч жителей и ни одного, который не был бы похож на других, ни одного подвижника ни в прошлом, ни в настоящем, ни одного ученого, ни одного художника, ни мало-мальски заметного человека, который возбуждал бы зависть… страстное желание подражать ему… Только едят, пьют, спят, потом умирают… родятся другие и тоже едят, пьют» («Три сестры», 1901).

Прозорова Ирина Сергеевна, сестра Андрея, невеста Тузенбаха. «Я не любила ни разу в жизни. О, как я мечтала о любви, мечтала дни и ночи, но душа моя, как дорогой рояль, который заперт и ключ потерян» («Три сестры», 1901).

Прозорова Мария Сергеевна, по мужу Кулыгина. «Люблю – такая, значит, судьба моя. Значит, доля моя такая… Когда читаешь роман какой-нибудь, то кажется, что все это старо, и все так понятно, а как сама полюбишь, то и видно тебе, что никто ничего не знает и каждый должен решать сам за себя… Милые мои, сестры мои… Призналась вам, теперь буду молчать… Буду теперь, как гоголевский сумасшедший… молчание… молчание…» («Три сестры», 1901).

Прозорова Наталья Ивановна, невеста, потом жена Андрея. «Жена есть жена. Она честная, порядочная, ну, добрая, но в ней есть при всем том нечто принижающее ее до мелкого, слепого, этакого шершавого животного. Во всяком случае, она не человек» («Три сестры», 1901).