Мой дом на колёсах (сборник) - Дурова Наталья Юрьевна. Страница 5

– Вы зоолог?

– Нет. Профессия моя обычная. Я участковый милиционер. Знаете, родился в лесу, в Беловежской Пуще. Интересуюсь природой. Ведь без понимания и любви к меньшому брату, зверям и птицам, невозможно стать уверенным в себе, что ты сам человек да и другим помогаешь найти правильную дорогу.

Как просто и как прекрасно он это сказал. Я с уважением и благодарностью принимала от него подарок – Журика и Индю. И была, конечно, в ответе перед этим большим скромным человеком за судьбу птиц и за то, что будут они делать в цирке.

Я знала, что именно Журик поможет мне обрести в директоре цирка друга. Нет, он не должен его распекать, а, шутя скопировав, заставит, быть может, взглянуть на моих питомцев не с высоты шестнадцатиметровой будки электроцеха, откуда пока они кажутся ничтожными, а глазами человека, который был хозяином индюков и умеет не только видеть, но и предвидеть добро вокруг.

Итак, наутро я уже с плотником мастерила две бутафорские двери. Потом написала табличку «Директор» и повесила её на первую дверь.

– Значит, кем же тебе придётся стать? Бюрократом! Не ожидал? Это пока первая твоя роль. Надуваться и шипеть ты умеешь. А вот танцевать вальс – нет. Давай попробуем.

Я набираю в ладонь творог и заставляю за движением своей руки следовать Журика. Где важность, где сановитая походка? Всё вмиг исчезло при виде лакомства.

– Вальс! Вальс! – приговариваю я.

Два слова «вальс, вальс» – и вслед за этим протянутая рука с творогом. Сникший, будто спущенный баллон, он мелко семенит в вальсе, стараясь получить творожную крошку. Когда серенькая Индя тянется тоже к моей руке, Журик мгновенно надувается, и воинственно раздаётся: «Пппытодырррат!»

– А ты всё-таки эгоист. Пока сам не съем, другому не дам. Нехорошо! Для жизни нехорошо, а для работы просто прекрасно. Мы это обязательно используем. Индя будет играть меня. Индя – рядовая артистка. Она идёт на приём к тебе просить помощи в работе. А ты, Журик, – директор. Вот на этой двери написана твоя должность, а на этой – табличка «Выход». Там, где «Выход», всегда будет стоять плошка с творогом. Чтобы вдоволь полакомиться, ты обязательно надуешься и прогонишь Индю, а мне это и нужно. Прогнав Индю и съев горсточку творожка, ты надуешься опять, обидевшись, что в плошке мало вкусного творога, и будешь недовольно разгуливать, ожидая меня. Теперь появлюсь я, твоё начальство. Вот здесь и нужен мне твой чинопоклонный вальс. Раз бюрократ, то и до подхалима недалеко.

Вскоре сценка была готова. Только увидев её, я поняла, что пародия выглядела слишком злой и к директору цирка отношения не имела. Здесь было много несправедливого. Разве не он обеспечивает рыбой морских львов и терпит присутствие незаконных членов моей семьи, совсем ничего общего не имеющих с моржом и морскими львами? Нет, нельзя показывать директору злую шутку. Придётся творог накладывать на микрофон и сделать Журику другую роль. Он – прирождённый конферансье. Пусть его вспыхивающий возглас «Пппытодырррат!» разносится по цирку, оповещая начало нашего выступления.

А про злую шутку мы забудем. Но если вдруг – всякое может случиться – она потребуется, то я обязательно попрошу Журика показать эту сценку.

Чичи – доброе сердце

Чудеса начались с утра. Какой-то гул голосов, доносящихся из-за кулис, мешал мне сосредоточиться. Животные, тотчас это почувствовав, занялись самодеятельностью. Кто во что горазд.

– Пустите!

– Не пущу!

– Не имеете права! Ах так!.. Я докажу! Она честная! Ишь выдумали! Воровка! Каково?! – доносился рассерженный скрипучий голос.

Потом занавес распахнулся, и передо мной появился старик.

– Скажите, где здесь Дурова?

– Что случилось?

– Как что? И вы ещё спрашиваете! Честную обезьяну называют воровкой – и где? В цирке! Стыд! Позор! Никакого понимания. Да моя Чита – это кристальный образец обезьяньей честности! Ей цены нет. Впрочем, есть. Сто рублей. Берёте?

Старик наскоком оглушил меня своей речью. За пазухой у него что-то ёрзало и копошилось.

– Она ещё мала, но вырастет и будет очень большой, как в фильме «Тарзан». Это настоящий человек! Её наказываешь – она плачет. Я бы с ней никогда не расстался. Обстоятельства! Да-с… Итак, сто рублей. – Он покачал головой и отстегнул верхнюю пуговицу у пальто, потом у пиджака, и оттуда выглянула с детский кулачок мордочка с хитрыми глазами.

Казалось, она ничего не заметила, кроме лестницы, поэтому шумно, словно пружина, которую отпустили, взвилась и повисла на верхней перекладине лестницы, держась на хвосте.

– Прорвался! Вот дотошный старик! Мы его к вам не пропускали. Уж так получилось…

– Именно эти люди, охраняющие цирк, бросили Чите такое чудовищное обвинение: воровка!

– Ещё бы, за полчаса ограбила всю проходную! – засмеялся дежурный. – Вы проверьте, всё ли у вас цело?

Старик подслеповато жмурился, пытаясь без очков разглядеть, где обезьяна.

Теперь пришёл мой черёд рассмеяться: носовой платок, карандаш и красная пуговица от халата – всё это было в чёрных ладошках обезьяны, а задней лапой она цепко держала очки своего хозяина.

– Вашей Чите лап не хватает для награбленного имущества, вот она и висит на хвосте, – заключил дежурный.

Я смотрела на уморительную обезьянку, она принадлежала к виду зелёных мартышек.

– Мне не нужна обезьяна, – обратилась я к старику.

– Как это – не нужна? Вы же Дурова! И вы ещё смеете утверждать, что вам не нужна обезьяна? Не поверю! Она прирождённая артистка, и даже с определённым уклоном: обезьяна-фокусник. Смотрите!

Он снял с ноги старомодный ботинок. Обезьяна тотчас впрыгнула туда, и ботинок, как в сказке, пошёл сам.

– Фокус, да?! Хватит! Вылезай! То, что она делает, – это вовсе не называется воровством, это, по-вашему, в цирке должно называться манипуляцией: ловкость рук – и никакого мошенничества! Тем более что она почти всё возвращает. Значит, вы берёте обезьянку?

– Н-не-ет, – протянула я, озадаченная тем, что не могу оторвать взгляда от хитрой мордочки. – Зелёная мартышка никогда не бывает крупной, большой обезьяной, а такую никто не увидит с огромного пятака манежа.

– Что вы! Чепуха! Она кого хотите заставит себя разглядеть. Тут и говорить нечего. Она ваша, отдаю за полцены. Послушайте, ну войдите же в моё положение: я старый человек, был адвокатом, теперь солидный пенсионер и не могу никому доказать, что обезьяна занимается фокусами. Соседи, знакомые, друзья шарахаются от меня в сторону. Я уже для них даже не свидетель кражи, а нечто вроде опытного жулика, обучившего свою обезьянку для отвода глаз делать за меня грязную работу. Смешно? Это вам смешно, а каково мне? Когда я её прощаю, эта преступница взбирается мне на плечи и выражает свой восторг тем, что издевается над моей усталой головой, выискивая там каких-то насекомых. Ну как вам это нравится?! Она создана для цирка, но не для коммунальной квартиры с общим счётчиком, который тоже не миновал её лапок. Так что отдаю её вам за десять рублей. Согласны? Я плачу штраф за счётчик, а вы берёте её на поруки. Подержите цепочку, я покажу вам бумагу, написанную домоуправлением. Ну посудите, не пропадать же мне из-за её дурных наклонностей?

Едва я взяла цепочку и обернулась к обезьяне, как старик бесследно исчез. Нигде в цирке его не было. Чудеса! Он растворился на глазах. Дежурный сказал, что он сбежал, а я уже хотела поверить в чудеса, если бы не Чита, уже переименованная мною в Чичи, сидящая на другом конце поводка, который я держала в руках.

Так и очутилась в моей гардеробной обезьянка Чичи, занявшая место на подоконнике. Она щурилась на яркий свет уличного фонаря и переходила за тенью к другому уголку окна. Цепь, которой она была теперь привязана к батарее, мелодично постукивала в такт её движениям.

Наблюдая за ней, я облегчённо вздохнула: это хорошо, что она не скучает по хозяину и ведёт себя спокойно, с интересом разглядывая каждый предмет. Каша, яблоко и апельсин были съедены ею с удовольствием. Я притворила дверь и спустилась вниз, за кулисы, к морским львам. Через полчаса – представление.