Маленькие дикари (Издание 1923 г.) - Сетон-Томпсон Эрнест. Страница 16

— Какие ж это растения?

— Разные.

— А все-таки?

Видя, что общие вопросы ни к чему не приводят, он стал расспрашивать подробнее.

— Как они в старину красили щетинки дикобраза в желтый цвет?

— Есть хорошенький желтый цветочек, который растет в поле и под заборами; называется он «золотой дождь». Индейцы кипятят щетинки в воде с этим цветком. Посмотри, вот шерсть, окрашенная таким образом.

— А красный? — спросил Ян, записывая.

— У них не было хорошего красного цвета. Они делали плохонькую красную краску из ягодного сока. Но раз я видела, как одна старая сквау кипятила щетинки сначала в желтой, а потом в красной краске, и цвет вышел очень хороший.

— Из каких ягод получается лучшая красная краска, бабушка?

— Самые ягоды для этого вовсе не должны быть красными, как ты, может быть, думаешь. Красную краску даст черника и брусника, а черная смородина для этого лучше, чем красная. Но лучше всего «ягоды сквау».

— Какие они?

— Я тебе покажу листики.

Они вышли из хижины, но все их поиски оказались тщетными.

Лаконоска.

— Теперь слишком рано, — сказала бабушка, — за то в августе этих ягод бывает масса. Они такого красивого красного цвета. Для лаконоски тоже еще рано; на ней бывают темные, почти черные ягоды, которые дают ярко-красную краску.

— А из чего делается голубая краска?

— Вероятно, что-нибудь есть. Всякие растения есть в лесу. Голубой краски я сама никогда не видела и не делала. Можно настоять молодые побеги бузины, но такого цвета не получится.

Она указала на изумрудную ленту у Бидди на платье.

— Коричневым красит кора волошского ореха, черным — кора белого дуба. Можно получить цвет вроде голубого, если макать в две краски: сначала в желтую, потом в черную. Черным еще красит кора американского орешника, оранжевым — березовая кора, желтым — корни цветущего ясеня, алым — корешок дерновника, но в лесу нет настоящей голубой краски. Синюю краску получают из индиги, но она такою не будет (старуха указала на яркий кобальт), и не нужно было.

Анемон.

Каменоломка.

XII

Обед у знахарки

Бидди тем временем расхаживала по комнате, топая своими огромными босыми ногами, и накрывала на стол. Она, очевидно, хотела манерничать, так как совсем особенно выворачивала пятки. Несколько раз она упоминала о том времени, когда «жила у мамы Яна». Наконец она спросила:

— Где у вас скатерть, бабушка?

— Это еще что такое? Будто не знаешь, что у нас скатертей никогда не водилось. Хорошо, что есть чем пообедать, а не то что скатерти застилать, — ответила бабушка, беспощадно уязвляя самолюбие Бидди.

— Вам чаю или кофе, Ян? — спросила Бидди.

— Чаю, — сказал Ян.

— Очень хорошо, что ты выбрал чай, потому что с самого Рождества у меня нет ни зерна кофе, а чай я достаю в лесу. Впрочем, я дам тебе что-то не из леса.

Старуха подошла к угловой полке, сняла старую сигарную коробку и, среди спичек, табаку, перьев, гвоздей, булавок, иголок и ниток, отыскала в ней шесть кусочков пиленого сахару, которые когда-то были белыми.

— Вот. Будь здоров! — и она бросила три кусочка Яну в чай. — Остальное будет на второй стакан. Хочешь сливок?

Она пододвинула Яну липкую и грязную чашку для бритья, наполненную чудными сливками.

— Бидди, дай Яну хлеба!

Бидди разрезала булочку, должно быть, единственную, на два или три ломтя и положила на тарелку Яна.

— Масло, может быть, немножко прогоркло, — сказала хозяйка, заметив, что Ян его не берет. — Подожди!

Она опять подошла к полке и достала стеклянную банку с выщербленным краем и плоской жестяной крышкой. В банке, по-видимому, было варенье. Старуха сняла крышку и воскликнула:

— Ай-ай-ай!..

Затем она выудила пальцами дохлую мышь и выбросила ее за дверь, преспокойно заметив:

— А я-то думала: куда девалась проклятая мышь? Уж две недели я ее не видела и решила, что Том ее съел. И мухи тоже! Эта крышка неплотно пристает.

Опять она пустила пальцы в ход, чтобы вытащить кучу мух, которые покончили свое бренное существование, утонув в любимом лакомстве.

— Теперь кушай, Ян, кушай все до конца. У меня еще есть много варенья, — сказала бабушка, хотя очевидно было, что она подала на стол весь свой запас.

Ян был очень смущен. Он чувствовал, что добрая старуха в порыве гостеприимства отдавала ему свое недельное пропитание, и сознавал, что обидит ее, если не сделает честь ее угощению. На вид сколько-нибудь чист был только хлеб, и Ян приналег на нем. Хлеб оказался плохого качества. Яну было неприятно, что между зубами у него застревают какие-то волосы, но когда он прикусил обрывок тряпки с пришитой пуговкой, то совершенно растерялся. Он потихоньку бросил тряпку, но не мог скрыть внезапной потери аппетита.

— Скушай того, скушай этого, — предлагала старуха.

Несмотря на его отнекиванья, ему положили на тарелку всякой еды и, между прочим, прекрасного вареного картофеля; но, к несчастью, хозяйка принесла этот картофель в своем грязном, засаленном фартуке и выложила его своей костлявой рукою.

Ян ничего не ел, к великому огорчению радушной старухи.

— Надо ему чем-нибудь подкрепиться, — говорила она, и Ян не знал, как ему отделаться.

— Не хотите ли яиц? — предложила Бидди.

— О, с удовольствием! — воскликнул Ян, искренно обрадовавшись.

«Курица — опрятная тварь, — думал он, — по крайней мере, хоть яйца можно будет есть».

Бидди своей утиной походкой ушла в амбар и вернулась с тремя яйцами.

— Хотите всмятку или яичницу?

— Всмятку, — ответил Ян из благоразумной предосторожности.

Бидди взглядом искала какой-нибудь кастрюльки.

— А вот кипит, — заметила бабушка, указывая на большой котел, в котором вываривалась куча грязного белья.

Бидди опустила туда яйца.

Ян в душе молил бога, чтобы они не полопались. Два яйца дали-таки трещины, но он взял себе третье, и этим ограничился весь его обед.

В это время прилетел черный дрозд и уселся на пороге.

— Ах, Джек! — воскликнула старуха. — Где ты был? Я думала, что ты совсем пропал. Знаешь, Ян, я спасла Джека от руки охотника (будь он неладен! Должно быть, это был «оранжевый»). Теперь мой Джек поправился и прилетает сюда, как к себе домой. Джек, воды не трогай! Убирайся!

Хорошенькая птичка подскочила к ведру с чистой водой и стала купаться.

— Вы посмотрите на этого разбойника! — кричала старуха. — Пошел прочь из печки!

Дрозд уже успел влезть через открытую заслонку в потухшую, но еще горячую печь.

— Он себе греет ножки. Ах, бедовый! Когда-нибудь не заметишь, затопишь печь и сжаришь его живьем. Мне хочется свернуть твою хорошенькую шейку, чтобы спасти тебе жизнь!

Она выгнала дрозда, ругаясь на словах, но в то же время нежно лаская его.

Ян забрал свои растения с ярлыками и распростился.

— Прощай, мальчик! Приходи еще, да поскорее, — сказала старуха. — Приноси опять трав. Прощай и будь здоров. Я думаю, что не грех это сказать, хотя знаю, что ты — праттисон, а они все пойдут в ад. Ты славный мальчик, и мне ужасно жаль, что ты — праттисон.

Вернувшись к Рафтенам, Ян застал на столе свой прибор, хотя все уже давно пообедали.

— Иди, покушай, — сказала м-сис Рафтен с материнской заботливостью. — Я поджарю тебе мяса. Через пять минут оно будет готово.

— Я уже обедал у бабушки Невиль.

— Да, я знаю.

— Вероятно, она одною лапою мешала тебе чай, а другою намазывала варенье на хлеб? — язвительно спросил Рафтен.

— Может быть, она сварила для тебя своего любимого дрозда? — сказал Сам.