Пятая четверть - Михасенко Геннадий Павлович. Страница 7

Леонид вздохнул и приподнял руку.

— Ноет? — спросил Антон. — Заживет.

— Конечно, но как бы пальцы того… Баян жаль. Когда я спросил у хирурга, смогу ли играть, он поинтересовался, музыкант ли я. Узнав, что нет, ответил, что смогу… Музыкант не смог бы, а я…

— Врет он. Растренируешься… Как у тебя, до Шопена дошел?

— Что ты!.. «Сентиментальный вальс» — моя вершина. — Леонид зевнул и повернулся на правый бок. — Сейчас бы живой воды…

— Лечь, а какие мне фразы выучить, чтобы понравиться Томе?

— А ты хочешь понравиться?

— Ну да.

— Хорошо. Только потом, — снова зевая, ответил Леонид.

— Хоть одну. Ну, например… «Здравствуйте».

— ?Buenos dias!..

— ?Buenos dias!.. ?Buenos dias!

Антон лежал на спине. Вверху неясно светилась балка. Антон вдруг решил, что сейчас по улице промчится машина и фарами озарит комнату. Вспыхнет на потолке глазастая рама, поползет-поползет, потом как кинется на стену и исчезнет, и только слышно будет гудение уходящего автомобиля…

Леонид тихо дернулся, засыпая. Забинтованная рука его рывочками опустилась на грудь Антона, но боль, наверное, сразу усилилась, и Леонид очнулся. Левой рукой обнял брата, подоткнул ему под бок одеяло, тяжело вздохнул и пробормотал:

— Ну что, Лимония, запомнил?..

Глава пятая, где Антон встречается с Гошкой-арматурщиком, который делится с ним тайной

Проснулся Антон от чьего-то вопроса:

— Вы еще спите?

Антон сел. Перед кроватью стояла маленькая девочка. За ее коричневыми, загорелыми ушами торчали коричневые, тоже вроде загорелые бантики, отчего уши казались двухэтажными. Девочка держала на руках полосатую кошку.

— ?Buenos dias! — неожиданно грубоватым и надтреснутым голосом сказала девочка.

— ?Buenos dias! — выпалил Антон.

— ?Como se Ilama Usted? [2]

— А?

— ?Como se Ilama Usted? — настойчивей и строже повторила незнакомка и даже чуть притопнула ногой. Кошка повернулась и тоже вопросительно посмотрела на Антона.

Антон обалдело хлопал глазами.

Вошел Леонид с ведром воды.

— Ну, познакомились?.. Антон — мой единоутробный брат. Это у него спросонья такая испуганная физиономия, а вообще он симпатичный… Света — наша соседка, — представил он гостью. — Пять лет, незамужняя, первая Томина товарка и ученица. Знает больше десятка испанских фраз.

— Ах, во-он оно что! — с улыбкой протянул Антон.

— Мурка, это Антон, — шепнула Света кошке, которая вертела головой и, морща нос, к чему-то старательно принюхивалась. — А Тигру мы оставили за воротами.

— А кто такая Тигра?

— Собака. Она бегает по грядкам, — мы ее сюда не пускаем.

— Понятно. Леня, как рука?

— Вроде лучше. Подъем!.. Уже пол-одиннадцатого.

Антон вскочил и живо натянул штаны.

Дверь была распахнута настежь, и он сразу увидел и мотоцикл, на котором сейчас газанет, и забор, и крыши ниже расположенных домов, и закругление железнодорожной линии, уходящей в тайгу, и сопки, подернутые дымкой.

— Света не верит, что кошка, которую она почти целует, совсем и не кошка, а заколдованная тетенька, — сказал Леонид, хлопоча у плитки.

Девочка усмехнулась, припав к кошачьей голове щекой.

— Конечно, — заметил Антон. — Это сразу видно. Вон у нее шерсть какая.

— Какая? — Света на этот раз несколько озабоченно осмотрела кошку.

— А хочешь, — прошептал Леонид, — я превращу ее обратно в тетеньку? Хочешь?

— Так я же ее не удержу.

— На пол поставишь.

— Нет, не хочу, — веря и не веря, тревожно улыбаясь, ответила Света своим простуженно-взрослым голоском.

«Ну и голос, — подумал Антон. — Не глядя, ей можно дать лет пятнадцать… Как наш Толька Дворянинов, — вспомнил он одноклассника. — Жуткий голосище, как из бочки — бу-бу!.. Учителям нравится, и они его, беднягу, чаще всех вызывают».

На плитке зашипело, и сразу запахло вареными сосисками.

— Умываться! — воскликнул Леонид.

Над рукомойником была прикноплена бумажка с коряво написанными испанскими фразами. Умывшись, Антон вчитался в них.

— ?Muchas gracias! — воскликнул Антон, с улыбкой выходя из-за печки. — Все! Считай, что я уже выучил! Только зря «я тебя люблю» написал. Надо же ходовые фразы.

— А это разве не ходовая?.. Самая ходовая! Да ведь, Света? — Леонид повернулся к девочке. — Внимание! Смотри — пустая рука?.. А теперь — оп! — Леонид махнул рукой, словно выхватывая что-то из воздуха, и раскрыл перед Светой ладонь. На ладони лежала сосиска.

Взвизгнув от радости, девочка схватила ее и сунула в рот. А в другой конец с урчанием вцепилась Мурка.

— Чш-ш, не подеритесь, — Леонид хотел было вмешаться, но Света вдруг принялась быстро-быстро кусать сосиску, дооткусывала почти до самой кошачьей морды и отпустила кошку, та спрыгнула на пол и пропала за порогом с остатком угощения. — Браво, браво!.. Ну, Светик, и ты ступай. Мы сейчас с дон Антонио чуть перехватим и тоже отчалим.

Девочка ухватилась за большой ключ, висевший на шее на длинной красной тесемке, и вышла.

— Лёнь, куда это мы отчалим?.. А мотоцикл? Мы же должны на мотоцикле…

— Будем, но позднее.

— A-а, к Томе, — догадался Антон.

— И к Томе позднее… На завод. У меня не сдано три колонны. И потом надо публику успокоить, там ведь паника — мастер под пилу попал. Того и гляди сюда примчатся… Впрочем, ты можешь остаться дома — отдыхай, болтай со Светой по-испански. Чудная девчушка! Целыми днями одна. Родичи работают. И ничего — не унывает.

Завтракая, Антон оглядывал бугристые стены с обвисшим мхом, проволочные солнца, половицы, которые рассохлись так, что на сантиметр поотходили друг от друга. Весь этот сумрачный даже при солнечном свете сарай с одним зарешеченным окошком был очень интересен, но не вязался ни с испанским языком, ни, главное, с Леней, и казалось, будто Леонид заскочил сюда просто так, ненадолго, что вот-вот он улыбнется и скажет: ну, мол, браток, хватит, поехали.

— Ну, поехали, — сказал Леонид.

Антон вздрогнул.

До промплощадки Зорины добрались на попутной. Антон узнал и пустырь, уставленный одними колоннами, которые солнце и дожди так отбелили, что от них веяло чем-то лунным, мертвенным; узнал и красный домик диспетчерской, и бетонный завод, над которым, однако, уже не было видно фонтанчика цементной пыли. У поворота, где они сошли, их обдала густым гадким дымом машина с движком в кузове, откуда этот дым и клубился — целые облака голубоватой вони. Антон закашлял и локтем закрыл лицо.

— Спокойно. Это мошкодавка. Мошку травит.

Братья последовали мимо двух цехов, где временами что-то громыхало, слышались звонки, похожие на трамвайные, и вышли к широкой открытой площадке, над которой еще стлался рассеянный дым от мошкодавки. Серые штабеля железобетонных глыб, Ямы, откуда, колебля воздух, струился жар, краны, ползавшие над штабелями и над ямами, — все это Леонид обвел рукой я назвал полигоном, своим хозяйством.

— Сейчас найдем колонны… Не удивляйся хаосу. Бетон — одно из грязнейших дел.

Всюду беспорядочно стояли металлические формы, грудились серые ошметки, валялись лопаты, кувалды и какие-то змеевидные приспособления. В камерах и возле них возились бетонщики с сетками на лицах — против мошки: кто собирал мусор в бадейку, кто смазывал чем-то коричневым поддоны, кто сбивал с бортов наплавы бетона. Кран вырывал из опалубки что-то фигуристое.

Зорины прошли за камеры. Здесь двое, старик в очках и паренек в кепке, вязали каркас — только кусачки мелькали.

— Все, дядя Митя, хоп! Эта сторона довязана. Я отработал. Уже двенадцать часов, — сказал паренек, кусачки его, как живые, взметнулись вверх, сделали двойное сальто-мортале и шлепнулись в ладонь.