Лети, майский жук! - Нёстлингер Кристине. Страница 6

Комнаты соединяли большие стеклянные раздвижные двери. Если сестра стояла посреди комнаты и со всей силой давила на паркет, то стеклянные двери сами собой открывались.

Мы полюбили комнату дядек. На самом деле эта комната называлась музыкальной. Там стоял лишь огромный рояль с двумя вращающимися табуретками, а на стенах висели картины. И не только рядом друг с другом, но и друг над другом, и снизу друг друга, и даже по углам. На каждой картине был нарисован мужчина. В этой комнате мы с сестрой играли в игру «Какого дядьку я загадала». Я усаживалась на табурет, раза два крутилась и выбирала какого-нибудь нарисованного дядьку. Сестра, сидя на другом табурете, должна была отгадывать, какого именно.

— У него светло-голубые вытаращенные глаза? — спрашивала она.

Я кивала.

— У него большие оттопыренные уши?

Я кивала.

— У него борода?

Я опять кивала.

— Борода разделена на две части?

Я мотала головой. Тогда она наконец догадывалась:

— Ты выбрала левого дядьку в верхнем ряду на правой стене у окна.

В ответ я ударяла десятью пальцами по клавишам так громко, что все дядьки дрожали и качались.

Игра «Какого дядьку я загадала» — непростая, потому что все они были очень похожи: у всех были светло-голубые вытаращенные глаза, бороды, оттопыренные уши и лысины.

Сад госпожи фон Браун оказался не менее интересным. Там росли удивительные деревья и кусты. Одно дерево выглядело как ель, но на нем цвели малюсенькие светло-желтые цветочки. Значит — не ель. На большой грядке стояла каменная женщина без рук и без носа.

— Рук у нее никогда не было, — утверждала мама, — а вот нос разбился. Нос у нее раньше был.

За домом зеленела лужайка. По ней протекал маленький мелкий ручей. Мама сказала, что это Альс. Я ей не поверила. Я ведь видела Альс сквозь воронку, там, где он протекает под землей. Альс в том месте был глубокий и черный, сильно вонял, и по нему плавала крыса.

А еще в саду было два павильона. Большой и маленький. Оба запертые. А ключей к ним у нас не было. Но мы с сестрой все равно спорили из-за них. Она настаивала на том, что большой павильон — ее, потому что она старшая. Я не уступала.

Из-за гномов мы тоже ссорились. У госпожи фон Браун было тринадцать садовых гномов. Они стояли на разных грядках. Сестра перетащила их на лужайку. Мы играли с ними в дочки-матери. Сестра была папой, я — мамой, а гномы — детьми. Но нам не очень-то хотелось иметь тринадцать детей, достаточно ведь трех, однако выбрать, какие из них лучше, мы никак не могли. Гном с тележкой или гном с корзинкой в руках, а может, с корзинкой на плечах, или с фонарем, или с лопатой? Единодушны мы были в одном — нам не нужен гном с точильным камнем. Ребенок, который все время точит ножи: какая скука!

Отец не выходил из дома, чтобы его никто не увидел. Он все время лежал в комнате с книгами. Несмотря на запрет, отец развернул ковер и без передыху читал старые толстые книги. Иногда он читал мне вслух то, что ему понравилось. Я ничего не понимала, но все равно радовалась.

Папа делал нам кораблики из листков, которые вырывал из книги. Книгу эту он взял в письменном столе госпожи фон Браун. На обложке ее красовалась черная свастика — это были речи Гитлера.

Иногда мы с отцом забирались на чердак, пролезали через чердачное окно и укладывались на крыше загорать. Там нас никто не видел — наш дом был самым высоким в округе. Я рассказывала папе о том, что обнаружила в саду и в доме: о каменной женщине без рук и без носа, о ели со светло-желтыми цветочками, о крохотном ручейке, который считают Альсом. Отец окрестил каменную бабу «Венерой фон Браун». И для странных деревьев он тоже нашел названия: индонезийское вишневое дерево — для одного, плакучая ива — для другого.

Мама часто уходила. За молоком ей приходилось идти полчаса, к мяснику — три четверти часа, а к булочнику — больше часа. Она приносила от них четверть литра молока, сто граммов серой липкой колбасы и половинку рыхлой серо-желтой булки. Разрезать хлеб было невозможно, он только ломался. Колбаса отдавала мукой, прогорклым салом и противно воняла. Молоко было нежно-голубым и прозрачным.

Раза два мама ходила пешком в город. Там она бегала с нашей справкой в поисках нижнего белья и башмаков, но нигде их не находила. А с одеждой у нас было плохо. В доме мы нашли покрывала и разные полотенца, но ни единой рубашки и ни одной пары штанов. Даже зубных щеток не было и мыла. Ну и, конечно, платьев и башмаков тоже. Но самое главное — отцу нужны были брюки, рубашка и куртка. Не мог же он встречать русских в немецкой форме!

— Мужских брюк, — сказала мама, — я насобираю хоть дюжину.

Она рассказала нам, как ей было грустно и больно, когда тетя Герми вытащила из шкафа штаны и куртки дяди Тони, и как она плакала: «Возьми, возьми! Нам больше не понадобится. Мертвого не оденешь в модный костюм!»

Мама не взяла брюки дяди Тони, потому что тот был маленьким и толстым. Отцу бы они не подошли. У соседки тети Герми муж тоже погиб. Тот был высоким и тощим. У нее-то мама и взяла брюки для отца.

Мне мама принесла чудесные кожаные туфельки, красные, с белыми шнурками. Жаль только маленькие. Но папа прорезал спереди дырки, и я высунула пальцы наружу. Еще мне досталось платье, правда, длинное и широкое, с ужасными розами. Я отказывалась его надевать, но меня засунули в него силой. Сестра смеялась: «Оно как стеганое одеяло!»

Обмен

Прогулки вдоль забора

Советник

Ангел

Господин Вавра

Господин Гольдман

Дважды в неделю нас навещал дедушка. Добирался он к нам добрых три часа. Быстрее не мог.

Дедушка всегда что-нибудь приносил — из того, что находил в руинах. Добывал он странные вещи: детскую ванночку, два красно-белых в крапинку платка, половник, шерстяной шарф, бритву, ножницы, флакон духов, старую юбку, пуловер с дырками от осколков гранаты. Мама распустила шарф и пуловер, чтобы связать нам кофты. Но у нее не было спиц. Она перерыла весь дом, ругаясь при этом: «Проклятие! Все здесь есть: люстра, портьеры, фарфоровые собачки. И ни одной спицы!»

Взяла детскую ванночку и с ней ушла. Через час, довольная, вернулась со спицами. Обменяла ванночку на спицы.

Каждый день над нашим домом пролетали самолеты. Но мы их не боялись. Самолеты летали бомбить город. А нас они не бомбили. Дедушка рассказывал, что на них теперь падает меньше бомб, потому что и так все разрушено. В нашем квартале не осталось ни одного целого дома. Оставшиеся в живых люди обитают теперь в парке, некоторые поселились в бункере. Лишь они с бабушкой оставались в руинах, в комнате с трещиной на потолке. Бабушка заделала окна картоном. Когда дул ветер, комната наполнялась пылью. Бабушка целыми днями мыла пол и вытирала пыль. У них не было ни света, ни газа, воду дедушка приносил из парка.

Каждое утро я обходила наши владения. Начинала с ворот. Со стороны дороги забор был высокий, с толстыми железными завитками наверху. Железные прутья упирались в красную каменную стену, высотой до коленок. Поверх прутьев в три ряда шла колючая проволока. Забор был мощный. Со стороны сада вдоль забора рос густой кустарник. Я продиралась сквозь кусты, взбиралась по перекладинам забора до самых верхних завитков и оттуда оглядывала все вокруг. На другой стороне улицы стоял дом, в котором никто не жил. Его хозяева удрали на Запад. Я все собиралась осмотреть этот дом. Сверху было видно полуоткрытое окно подвала. Через него я и хотела влезть внутрь. Продумала все до мелочей. Нужно только дождаться, когда старый советник из соседней виллы отправится со своими двумя догами на прогулку.