Старая немецкая сказка, или Игра в войну (сборник) - Иванов Альберт Анатольевич. Страница 19

–?Пусть, – хмыкнул тот. – Смешно.

Глянул на меня Кривой, тускло так у него глаз затухал…

–?Ну! – прикрикнул сам Степанчиков.

Кривой быстренько к нему на полусогнутых. Опустился на колени, плюнул из вежливости себе на рукав, чуешь, не на ботинок, и давай его обшлагом полировать.

–?А ты чего без дела стоишь? – усмехнулся Степанчиков. – У меня две ноги.

До сих пор себя презираю – вспомню, аж передернет. Затмение со страху… Опустился рядом с Витьком и начал. Полируем вдвоем обувь Степанчикову. Одна лишь разница: я все-таки плевал на ботинок, а Кривой – себе на рукав.

Говорят: липкий страх. А у меня он на плечи наваливается и к земле жмет – противное чувство… В горах бывал? Я однажды в Крыму лег на камни и осторожно голову за край высокой скалы высунул. Лежа смотрел, встать не мог. Казалось, тяжесть та страшная не только давит на плечи, но и сдвигает по чуток туда, вниз. Так и не смог подняться – отполз.

Чистим мы, значит, ботинки Юруне, а у Кривого одноглазые слезы кап-кап на носок башмака.

–?Затем мне почистите, – заявил Соколов.

–?Перебьешься, – отрезал Степанчиков. Хоть на том спасибо!«Эх, Жук-Жучок, и ты, черный Жук…»

Понял?.. На смену одному главарю пришел другой, куда страшней прежнего. С виду невзрачный, а зато жестокий, хитрый. Чуть что, готов зубами вцепиться. Глаза белые, волосы белые – вампир! Он уже несколько школ сменил, в военных семьях это бывает: срывают с места, перекидывают туда-сюда, мотают по всей стране. И вероятно, везде он старался сразу себя показать, сразу на своем поставить, утвердиться. Озлобился, хуже некуда! Над новичками ведь везде поначалу измываются, вот и дошел до жизни такой. А затем и понравилось властвовать… Но это я позже понял. А собственно, какая мне разница в том, что я понимаю, почему кто-то подлец, садист, сволочь… Что мне, легче? Данность есть данность. Пусть потом судьи разбираются, откуда такие берутся. Глядишь, открытие сделают: мол, потому, что в войну мальчишки без отцов росли. Пока те воевали, они вон тоже по-своему сражались, чтоб их не затоптали. Кто-то выдержал, а кто-то сломался. А может, все оттого, что школы были раздельные – мужские и женские?.. С девчонками мы бы так не озверели – не дали бы, а?

И стал Соколов как бы ординарцем при Степанчикове. Это больше всего на нас подействовало. Если уж сам Леха Соколов не стал за главенство бороться…

Слухи разные поползли: мол, за Степанчиковым блатные парни стоят, шайка вроде какая-то. С ним даже старшеклассники не связывались, сторонились.

–?А ты б ткнул обоих разок, хотя б вилкой, и тоже порядок! – доказывал я Кривому. Легко другому советовать.

–?Да и ты не смог бы, – моргал Витек глазом, – а я и подавно. Мне по ночам снится, как я их догоняю, замахнусь, ткну, да нож все время гнется, – жалостно признавался он. – Ни царапины. Хочу, так хочу, а не могу! Если уж во сне ничего не выходит, то…Правда. И у меня во сне никакая месть не сбывалась – не дано. Где уж тут наяву! Видно, мы просто были нормальными людьми от природы. Или от книг. Сопливые гуманисты, в общем. Не помню, как в точности сказано у Толстого: если человечество делает, пусть на капельку, шажок вперед, то его двигают не полководцы, не властелины и палачи, а лишь жертвы, мученики… Да нет, не думайте, на свой копеечный счет я это, конечно, не отношу.

Думаешь, только нам одним доставалось? Да почти всему классу, кроме нескольких человек. Почему их не трогали?.. У одного брат в десятом классе, у другого плечи вдвое шире моих, третий с гирями тренируется, четвертый – еще что-то… Остальные все под пятой.

Помню, Степанчиков не так уж часто кого-то бил сам. Предпочитал действовать чужими руками. Стравливал всех. Скажем, сегодня Петька, Колька и Ванька за что-то меня лупят. Завтра Петька и Колька того же Ваньку метелят. Послезавтра все на Петьку навалятся. Старое правило: разделяй и властвуй.

Ну, это сейчас как чепуха вспоминается. Были и куда подлее приемчики… Однажды он заставил нас из лужи пить. Зачем? Поиздеваться, власть свою показать – вот зачем. Вчера, что ль, родился?..

Приказал нам Степанчиков – человек восемь нас было, подопытных, – зачем-то собраться у него во дворе за сараями. Тогда везде во дворах у всех сараюшки были, как в деревне.

Мы с Кривым, не помню почему, на сбор запоздали. Приходим, пацаны стоят, будто белены объевшись. Только Степанчиков да Соколов лыбятся. Весело им.

–?Теперь вы давайте! – о чем-то загомонили подопытные, показывая на грязную лужу. – Мы уже пили. Давай-давай. Умные, шляются где-то!

–?А ну, хлебните-ка по глотку. Не бойсь, не заболеете! – Степанчиков зачерпнул ржавой каской воду из лужи.

Пацаны окружили нас, подталкивают к нему. Сами – позорники и хотят, чтоб другие – тоже. Делать нечего, я не успел бы даже с мольбой к Жуку обратиться. Они б нас на куски разорвали, если б мы отказались. Ну, не на куски, а в той же луже с головой искупали бы запросто.

А потом все давай над нами ржать и пальцами показывать:

–?Да ведь Юрка в лужу на… Что, соленая?

Вот когда я понял впрямую библейское: испить чашу унижений.

–?А мы не пили, а мы не пили! – приплясывал один там коротышка.

–?Заткнись. Пил, – оборвал его Степанчиков.

Тот всхлипнул и умолк. Я отплевывался и все смотрел не мигая на Степанчикова: больше всего мне хотелось сейчас надеть ту каску ему на голову. И ведь почти решился… «Вот сейчас, вот сейчас, – думаю, даже ноги дрожат. – А там будь что будет!» И то ли Степанчиков прочел что-то в моих глазах, то ли надоело, он поглядел на меня прищуренно, выжидающе, а затем вдруг повернулся к Соколову:

–?Теперь ты хлебни.

–?Что ты, что ты? – попятился Соколов. – Юруня… друг!

–?Пей, – страшно сказал друг Юруня.

Соколов обреченно поднял каску…

Затем Степанчиков со смехом выбил ее пинком из рук.

–?Пока, – и зашагал, не оглядываясь, к дому.

–?Чего уставились?? – рассвирепел Соколов. – Зрачки вылупили! – двинул кого-то по уху и вразвалочку, руки в карманы, пошел со двора.

И мы пошли прочь. А тот коротышка сбивчиво говорил:

–?А вообще-то полезно… Лечебное средство… Даже раны заливают, пощиплет – и все. Подумаешь! – хорохорился он.

Утешение…Странно как-то. Родители совершенно не знали, какая у нас жизнь. Ну, совершенно. Они то и дело подчеркивали, как все нам легко достается, какие мы благополучные. А вот они, дескать, такого хлебнули! Какого?.. Может, и они от нас скрывали? Да наверняка. И не в голоде, холоде дело. Голод с холодом мы тоже видали. А у взрослых… Вот в наш дом недавно ночью «воронок» приезжал, забрали соседа-учителя. Как я ни допытывался: за что? – отец только делал страшные глаза, а мать отрешенно сказала: «До войны приезжали чаще…» У взрослых были свои игры – в жизнь и смерть.

И не поверишь, решили мы с Кривым убить Степанчикова. Может, как-нибудь сумеем вдвоем… Сначала его, а потом, если нас не заметут, и Соколова. И так приятно было нам, слабакам, помечтать об этом!.. Возвращается Степанчиков поздно вечером, а мы поджидаем его во дворе – он жил на углу улицы Карла Маркса. Там был деревянный, с узорными наличниками, красивый дом-теремок, от воинской части. Двор освещался лишь одной лампочкой. Вывернуть ее, затаиться у парадного и… камнем по голове. А что, никто не узнает!

Или – подкараулить на лестнице, где спуск к реке, там он к какому-то дружку ходит. Протянуть проволоку поперек ступенек, а самим затаиться в густом бурьяне, слева и справа от лестницы. Всех людей пропускать, никто ничего не заметит – ну, лежит себе на ступеньке какая-то проволока, чего такого. А как только Степанчиков сбегать будет, резко ее натянуть – он вмиг кувыркнется и голову себе раскокает. Там к реке до-о-лго вниз лететь!

Дальше слушай…

Помечтали мы, помечтали и бросили. Но не позабыли. Во всяком случае – я. Кривой к тому времени был уже мне не помощник…Потом-то оказалось, что сплеча и сгоряча ничего не решить. Жизнь мудрее.

Я продолжал ходить и бросать еду теперь уже второй собаке – черному Жуку, и не из корысти, а жалко… Он тоже стал тощим, как его пропавшая мать. Даже если б он мне и ни капли не помогал – а я до сих пор верю, все-таки было это, было! – я все равно бы его подкармливал. Ведь носил же я куски прежней собаке, когда еще и не думал о чем-то просить. И откуда я взял эти заклинания? Нарочно ведь не придумаешь. Словно свыше озарило…