Старая немецкая сказка, или Игра в войну (сборник) - Иванов Альберт Анатольевич. Страница 24

Я понимал, что история с колодцем даром мне не пройдет. Степанчиков злопамятный. Ну, тогда-то он в шоке был, а теперь опомнится. Нечаянно, говоришь? И пошло-поехало – только держись! Пока меня не отмутузят, не успокоится.

Я из дома не выходил, на всякий пожарный случай. Вдруг подкараулят где-нибудь. Слава Богу, каникулы, хоть в школу ходить не надо. В конце концов, я и все каникулы могу дома просидеть – больным притворюсь. Проще пареного: прямо спросонья заяви, что болен, дадут градусник, а перед тем как его вынимать, протяни руку под одеялом к паровой батарее. Берись потом горячими пальцами за ртутный кончик и смело подавай предкам. Тридцать восемь обеспечено, как из пушки. Верно?.. Ну, я же говорю: все мы под копирку сделаны.

Да только неохота болеть, на дворе уже зелень вовсю, на речке купаются, а ты дома сиди.

Через марлевую занавеску я украдкой поглядывал на улицу. И будьте любезны, в первый же день объявился в наших краях Соколов. Он прошелся по другой стороне улицы, искоса посматривая на мои окна.

Ну, тут я удержаться не мог, распахнул раму:

–?Здорово! Кого ищешь?

–?Во! – Он сделал вид, что я кстати. – Выйдь на минутку.

–?Не пускают, – важно покачал головой.

–?И чего?

–?Болен, – весело сообщил я. – Воспаление легких.

–?Надолго? – загрустил он.

–?Доктор обещает на все лето!

–?Не повезло, – огорчился он.

–?Кому?

–?Тебе. – Дурак дураком, а нашелся.

И сразу слинял с нашей улицы, будто его и не было. Явно на разведку ходил. Теперь хоть доволен, что не нужно понапрасну меня караулить. Ясно, не выйду. Значит, мне пока что можно выйти свободно.

Я взял пару котлет из кастрюльки, сбегал и кинул через забор черному Жуку. Питнись! Тебе еще предстоит за меня постараться. По-моему, впервые я так заранее задабривал.

«Жук-Жучок, и ты, черный Жук, и вы, жучата маленькие, где бы вы ни были, – все вы сделайте так, чтобы с завтрашнего дня, с такого-то числа, меня не тронул ни Степанчиков, ни Соколов, никто из их компании. А если меня все-таки бить будут, пусть все нормально обойдется, без крови и переломов! Пусть они от меня отвяжутся хотя бы только на каникулах! Вы уж постарайтесь, родненькие…»

Слишком непосильной задачи я им никогда не давал. Наверно, потому, чтоб и дальше в них верить…

Утром на следующий день я решил сходить в кино, на первый же сеанс, пока другие по-каникульски дрыхнут. Из кино – на речку, куда-нибудь подальше, где своих не бывает. А потом, где ползком, где перебежками, домой. В кого хочешь верь, а сам не плошай. Не лезь на рожон.

Тогда я опять – бедняга Кривой! – пожалел, что его со мной нет. Зашел бы к нему, вдвоем и пошли бы… Был у меня еще один старый приятель, Колька. Но он далеко жил, возле моей прежней школы. Когда я переехал, первое время мы ходили друг к другу по привычке. А потом бросили. С глаз долой, из сердца вон. А в это утро я вдруг вспомнил и подумал про него прямо с нежностью. В одиночку все каникулы провести мне не улыбалось. Решено: сначала за Колькой, а уж с ним и в кино, и на реку.По-моему, еще восьми не было, когда я помчался к нему. Люди только начинали лепиться очередями к магазинам, и татары-дворники повсюду махали метлами. И как раз перед улицей Кирова внезапно нарвался на Степанчикова с компанией. Даже поворачивать было некогда, я наддал ходу, проскочив мимо них с таким отрешенным видом, будто лечу по меньшей мере в больницу.

За спиной крики, а я бешено несусь к спуску на Вторую Стрелецкую. Только у лестницы обернулся – висят у меня на хвосте, Степанчиков впереди. Слетел с холма по лестнице и молнией к Колькиному дому. Сзади топот, точно десять ковров лупят разом. Удачно нырнул под развешанные простыни, на ходу увидал замок на Колькиной двери, чесанул за сараи на косогор, очутился в проулке и снова бегом: мимо Ворошиловского исполкома, по площади, за Кольцовский сквер – прямо в кинотеатр «Спартак».

С ходу купил билет, чуть кассу не протаранил. Никуда не оглядываясь, шнырнул ко входу в фойе – тут кто-то кепку мне сразу, рраз, на уши! Ничего не вижу, удары, еще, еще, настигли-таки. Вдруг женский крик: «Ах вы хулиганье!» Меня выпустили, я завертелся, еле сдернув кепку с себя почти с бровями. Вижу: толстая билетерша, растопырив руки, теснит Юркину бражку на улицу, а те все рвутся под локтями ко мне, как гончие псы. А она: «Да я вас!.. Щас милицию позову!» Боевая попалась. Отстояла.

Недаром я вчера Жуку котлеты носил…

Отсидел, не помню какой, фильм и ушел не через выход (дураков нет), а через вход. Та же сердобольная билетерша меня выпустила.

–?Вылитые урки, – по-хорошему предупредила она. – Держись от них подальше.

Куда уж дальше!

Так прошло несколько дней – все время начеку. Только вера в собачек и поддерживала меня…

У вас летом кепки носили?.. У нас тоже. Кепки или тюбетейки. Без головного убора никто не ходил. Даже неприлично.

К чему это я? Сейчас поймешь…

С тем Колькой, приятелем со Второй Стрелецкой, мы снова покорешились. Вдвоем теперь бродили. В тот раз, когда я его дома не застал, он с родичами на огород уезжал – тогда у каждой семьи за городом своя делянка была. Не сады, а огороды – в основном под картошку. У нас тоже такой был. Весной сажали, а осенью по десять чувалов картошки копали на зиму. А всю ботву сжигали. Знаешь, тот осенний запах горящей ботвы мне навсегда запомнился. Она уже вялая, наполовину сухая, на огуречные плети похожая, разгорается медленно, густо дымит, пыхает, летит искрами и пахнет печеными клубнями. Н-да. В общем, он, Колька, со своими на огороде был – там дел всегда хватает.

Стоим мы как-то с ним – в кепках, конечно, – у рынка, грызем семечки. Здесь я никого не опасался, слишком людное место. Подходит знакомый пацан, из моей школы. В руках три пирожка с мясом.

–?Питнемся? – предлагает.

Чуяло ведь сердце, неспроста такой добрый. Я еще заметил: он украдкой оглядывался, но не придал значения. А вообще, меж знакомых было принято делиться. Если что-то жуешь, другому предложи. Да и попросить никто не стеснялся. Все поровну. Закон…

Мы его семечками угостили. Приканчиваю я себе спокойно пирожок, мальчишка вдруг исчезает, Колька орет: «Атас!» – и тоже пропадает, а меня – хвать! – могучая баба-продавщица в переднике. Заграбастала, сальными пальцами раскрыла мне рот и чуть голову туда не засунула, как дрессировщица Бугримова в распахнутую пасть ко льву.

–?Вон они, крошки-то, мои, – заголосила она на весь рынок, – и фарш!

Сорвала с меня кепку и зашагала обратно к своему ларьку. Я за ней:

–?Отдайте кепку! – Ничего не понимаю.

Она скрылась в будке и с треском раскрыла ставни.

–?Три пирожка прямо с прилавка слямзили, черти, – пожаловалась она зевакам. – Я и охнуть не успела. Спасибо, мне вон тот оголец подсказал кто!

Я невольно глянул, на кого она показывала. В толпе мелькнуло лицо Степанчикова и пропало. Подстроил!

–?Отдайте, – снова заныл я. – Не брал ничего, вы ошиблись…

–?Пускай родители за ней приходят. Пускай оплотят ворованное, тогда и отдам!

Боже, что со мной было… Я стоял возле ларька, все смотрели на меня, а я ревел. Не мог же я вернуться домой так. Новая кепка, недавно купили, в ней еще картонный обруч для формы. Я без нее точно голый среди одетых. И денег стоит!

Как я отцу скажу? Да он меня за то, что ворую (ведь не докажешь), зажмет голову в коленях и офицерским ремнем так отполирует, неделю не сядешь. И главное, ни за что. Мне уже было за чинарики, даже пряжкой бил. Правда, с той поры я очень долго не курил – отшиб, что ли, тягу. Но если уж за курево я чуть дух не испустил, то что ж мне за воровство будет!

А баба не умолкает:

–?И пускай он тех двоих назовет. Одна шайка! Пускай за все три пирожка расплачивается!

–?Может, не он? – вступился за меня кто-то.

–?Не о-он? – вскинулась она. – Да у него еще крошки на зубах не остыли. Раскрой ему хавальник! Умный, да? Добренький? Ходют тут, а они за мой счет штевкают.