Будни отважных - Белов В. В.. Страница 29

— А почему мы должны знать, что вы вправду решили честно народу служить? Если действительно хотите, докажите это. Живым или мертвым доставьте Вербицкого.

Сказал и подумал: «А что, если не придут снова? Расстрелять их есть за что!» И тут же остановил себя: «Эх, Степан, как тебя партия учит? В каждой дряни хоть кусочек человеческого, а живет. Надо это человеческое в подлой душонке отыскать да на белый свет вытянуть. Вот так-то!».

Ровно через неделю братья Ковалевы доложили: нет больше в живых Вербицкого. И это оказалось правдой. Тогда-то и окрепло в комиссаре решение еще раз попытать счастья с Андриановым.

— А что, если Андрианов не поверит? — Председатель окрвоенсовещания Советкин взглянул на Степана: — Понимаешь, чем может кончиться?

— Двум смертям не бывать, одной не миновать! Чувствую, поверит.

— Ну что ж, до утра недалеко. Отдохни на дорогу. Кого с собой возьмешь?

— Доценко.

Советкин посмотрел в сторону темноволосого, крепко сбитого начальника милиции.

— А ты как смотришь?

Из-под широких, кустистых бровей озорно блеснули глаза.

— А мы с Андриановым — старые «приятели». Он за мою голову давно награду обещает. Поеду, долги сквитаю.

...Комиссар очнулся от мыслей. Дорога круто свернула за пригорок и сразу открылся хутор, будто припрятанный в поросшей кустарником лощине. У плетня стояло несколько привязанных лошадей. Одни бандиты чистили оружие, другие спали под акацией. Два полуголых, устроясь на брошенных на землю седлах, играли в карты. Как только всадники въехали во двор, их сразу окружила толпа.

— Эгей, да никак «снегири»?! — взвизгнул чубатый бандит по-бабьи высоким голосом. «Снегирями» население прозвало серые с красным верхом форменные кубанки, которые носили работники милиции.

— Демьян, отколь такой богатый улов?

— Замолкни ты.

Из окна на шум высунулась заросшая голова, широкие плечи, упакованные в офицерский френч, из-под которого снежно белел воротничок сорочки. Знакомо и удивленно стрельнули темные глаза.

«Андрианов!».

— Бона, какие куропаточки в гнездо к орлу пожаловали! — с видимым удовлетворением протянул он. — А ну, ко мне «дорогих гостей», на красную скамью!

Внутри у Степана что-то холодно сжалось. В просторной, хорошо обставленной горнице было светло и чисто. Атаман сидел у стола. Лицо его было искажено злобой. Он успел уже надеть на голову папаху, поверх френча затянул широкий армейский ремень, на котором поблескивали маузер и шашка в серебряной оправе.

— Ну, сказывайте, зачем еще пожаловали? Или жить надоело?

— А тебя, видать, не учили, как гостей встречать! — усмехнулся комиссар, глядя прямо в острые глаза Андрианова. — Нас к тебе серьезное дело привело, не безделица. А расстрелом не пужай. Этого и в царских тюрьмах не боялись. Так что — будет разговор? Или коней поворачивать?

Улыбка покривила губы атамана.

— Уж так и поворачивать! Давай потолкуем. Только с глазу на глаз, без свидетелев. Эй, Костенко, — крикнул он одноглазому бандиту, торчавшему в дверях, — проводи-ка начальника в соседнюю горницу. Вишь, плакали твои денежки, сама главная милиция сюда пожаловала.

Дверь за Доценко закрылась.

— Гляжу я, смелый ты, комиссар. А что, если я кликну сейчас своих ребят да в расход тебя? Нам есть за что сквитаться...

— Нет, ты этого не сделаешь.

— Что так решил? — насмешливо сощурился атаман.

— Знаю! Ты ведь только во гневе дурак, когда с плеча рубишь. А так голова у тебя хорошо работает, — с хитринкой польстил Степан. — Я к тебе не счеты сводить явился. В тот раз ошибка вышла. Всех твоих уже выпустили, наверное сам знаешь. Одумайся, тогда простят и тебя, и твоих людей.

Андрианов вскочил и схватился за маузер. Лицо его потемнело от злости.

— Не пугай! — закричал он. — Я и пуганый, и стреляный!..

Степан спокойно выжидал, пока у Андрианова пройдет приступ гнева, пока выкричится. Теперь Степан уже знал твердо, что возьмет верх. Из двери напротив в горницу вошла молодая баба. Румяная, тугая коса змеей на затылке. Атаман осекся, грузно сел, стащил с головы папаху. Она взглянула на незнакомца, удивленно вскинув крылья бровей, и плавной, чуть качающейся походкой ушла обратно. «Хороша», — невольно про себя подумал Степан и тут же услышал:

— Что, комиссар, приглянулась? Слыхал я, до сих пор не женатый ты. Так вот случай, может, и окрутим? А?..

Усмехнулся про себя Степан, подумал: «Сообразил, что разорался зря, теперь напряжение снимает». И в тон Андрианову отшутился:

— Да нет. Пообвык уж я в холостяках-то. Так оно сподручнее. — И сразу посерьезнел. — Твои вот без тебя, небось, мытарствуют. Не жаль детей? Сколько их у тебя? Жена, наверное, все глаза проплакала?

— А ты не исповедуй, не священник, — зло огрызнулся атаман.

— Это верно! Только я не исповедую. Посоветовать хочу. Про Ковалевых слыхал?

Андрианов молчал, курил, собрав гармошкой кожу на крутом лбу.

Степан раздумчиво продолжал:

— А почем знать, что и твои завтра с тобой вот так же не сделают... Сам понимаешь, швах ваше дело. Маслак на том свете горшки чистит, приятели его разбрелись. Дароган и Сыч последние деньки догуливают. Это точно тебе говорю. А нас, как видишь, сколько вы не били, не убывает. Так что пораскинь мозгами, собирайся, едем. Меня прислали сказать, что военное совещание ждет тебя в Великокняжеской. Самого.

— Ждет... Не врешь?

Комиссар пожал плечами. Андрианов напряженно задумался.

— Пожалуй, я поеду. Мне есть о чем с вами потолковать, — хитро улыбнулся. — Но ты с начальником тут останешься. Если что...

Степан выслушал, подумал, предложил:

— Пусть Доценко ждет здесь, пока ты не вернешься, а мне лучше поехать с тобой. Для тебя безопаснее.

Атаман выпрямился:

— Хорошо, едем! Эй, Андрюшка, черт мазаный, седлай моего коня. За меня здесь останешься. Да гляди, коли хоть один волос упадет с головы начальника, своей башкой поплатишься...

Летят годы над степью. Быстро летят. Та она, степь, и уже не та. Давно умерла тревога, которой она полнилась в те далекие времена. Темными ночами не слышно больше выстрелов. Разве что забредший охотник пальнет когда по шарахнувшейся птице или зайцу. Спокойно спит ночами степь. И только травы помнят. Вечерними зорями по-прежнему шепчутся они на взгорках, поверяя друг другу, уже как легенды, были тех лет: о том, как искупил свою вину перед народом бывший бандитский атаман Андрианов, как привел он с повинной своего дружка Дарогана вместе со всей шайкой, как помог уничтожить банду Сыча и других выродков, которые не хотели сдаваться на милость народу-победителю.

О многом помнят и могут нашептать травы, если послушать их хорошенько. Помнят многое и люди, те, кому довелось работать в первом наборе милиции молодой Советской республики. Как драгоценные реликвии хранятся в их семьях «снегири» — серые кубанки с красным верхом и маленькой алой звездочкой. А стены все еще украшают старые сабли и шашки, потускневшие от времени, участницы жесточайших схваток за то, чтобы новорожденное государство могло жить, дышать, расти, здороветь.

НА ХУТОРЕ КУРАЧЕЙ

Горе гнездилось под каждой крышей. И журавли в тот год не приносили счастья.

Хлеб... Он снился по ночам. О нем грезили наяву. О, как божественно пахла крошечная, всего в пятьдесят граммов, черная горбушка! Солнце, обычно доброе и ласковое, словно решив сжечь дотла орошенную кровью грешную землю, палило нещадно. Погорели посевы. С горя земля как-то состарилась, вся изрезанная морщинами глубоких трещин. И только ветер-суховей злорадно подвывал в степных оврагах: угу-у, угу-у... Голод душил города и каждый день прибавлял свежие холмики на станичных погостах. Бедняки ели сухую траву, кору с деревьев, древесные опилки. И мерли. Самое страшное зрелище представляли дети. Нестерпимо горели их измученные голодом глаза. Они погибали быстрее взрослых.