По затерянным следам - Левин Борис Наумович. Страница 19

— Мальчик, ты что здесь делаешь?..

Обернувшись, Генка увидел странного человека — приземистого, толстого, почти одинакового в ширину и высоту. Круглое лицо его выражало любопытство. В руках он держал увесистую суковатую палку. Генка невольно попятился.

— Я не один пришел… Я с дядей Гришей.

— С Григорием Захаровичем?! Тогда будем знакомы. Николай Ананьевич Крысюков. Запомнил? А ты кто?

— Я? Геннадий Сребницкий. Гена. — И, подумав, что сказанного для первого знакомства недостаточно, добавил: — Ученик 6 «А», из двенадцатой школы.

— Понятно. Ну, как, нравится у нас? — Крысюков дружелюбно похлопал мальчика по плечу.

— Да, очень!

Генка удивленно посмотрел в невыразительные с красными жилками на желтоватых белках глаза Крысюкова. Но Крысюков больше ничего не сказал и, словно бочонок, покатился на своих коротких ногах в другой конец арены. Генка тут же забыл о Крысюкове. С жадным любопытством он разглядывал тигров. Под светом юпитеров шкура их блестела темной медью. Один тигр делал стойку. Другие два лежали в стороне, выгнув могучие спины. Укротитель поднял руку с хлыстом и не громко, но настойчиво сказал «ап». Тигр вскочил на тяжелую круглую тумбу. Вытянув лапы, он положил на них большую, почти квадратную голову, широко раскрыл пасть, в которой легко поместился бы целый арбуз. Глаза его отливали холодным зеленым светом.

Тигр не хотел делать стойки и угрожающе рычал. Тогда дядя Гриша подошел ближе и коснулся своим хлыстом широкой сильной спины зверя. Тигр вскочил, хищно оскалил большие желтые зубы. Но стойки не сделал. Укротитель не отошел от него, снова провел хлыстом по блестящей спине зверя. Так повторялось несколько раз, пока тигр не встал на задние лапы.

Генка удивлялся силе и выдержке укротителя. Мальчик невольно позавидовал ему и вспомнил, как не раз и отец и мать говорили: «Без терпения узелка не завяжешь».

Вокруг клеток ходили какие-то люди, внимательно следили за происходящим на манеже. Генка заметил среди них и Крысюкова. Его, одного из всех, казалось, ничто не интересовало, он стоял вполуоборот к клетке и жевал что-то с безразличным видом.

Генка боялся за дядю Гришу: уж очень страшными были тигры. Но вот, наконец, дядя Гриша что-то сказал, и звери стремительно один за другим умчались с манежа по зарешеченному ходу.

Минуту спустя появились бурые медведи. Один из них тяжело и неуклюже кувыркался, другой, запрокинув голову, пытался выпить молоко из бутылки. Это ему никак не удавалось, он сердился, белые струйки стекали по бурой клочковатой шубе, пока, наконец, с помощью укротителя он не опрокинул бутылку к себе в пасть.

Дрессировка закончилась. Люди, стоявшие вокруг манежа, начали разбирать клетку. Дядя Гриша, вынув платок, старательно вытер лицо, ставшее влажным…

— Пойдем со мной — сказал он Генке.

За манежем слышались тяжелая возня и приглушенный рев. И здесь в одной из клеток Генка увидел медвежонка.

— Миша! — позвал укротитель.

Медвежонок поднялся на задние лапы и подошел ближе. Дядя Гриша почесал у него за ухом.

— Гостинца? Ну, бери.

В раскрытую пасть полетели один за другим два пряника. Зверь замотал головой.

— Хватит. Уже нет.

— У меня есть, — шепнул Генка.

— Дай… только осторожно.

Мальчик достал конфеты и дрожащей рукой положил их в протянутую лапу. Миша принял подарок и трижды наклонил голову.

— Благодарит, — объяснил укротитель.

Разумеется, Генке больше всего понравился медвежонок.

На следующий день Сребницкий рассказал в классе обо всем, что видел. Многие откровенно завидовали ему и просили, если можно, взять и их в цирк.

— Что вы! — удивился Генка. — Нельзя всем. Вот когда открытие будет — пожалуйста.

— Мы тогда и без тебя пойдем, — сказал Генкин друг Коля Щеголь…

Почти каждый день Генка бывал в цирке. Проходил он прямо к медвежонку. Миша сразу же узнавал его, подбегал к краю клетки и, высунув морду, тянулся к нему.

— Миша! Стойку! — кричал Генка и делал несколько шагов вдоль клетки. Переваливаясь с ноги на ногу, медвежонок шел за ним, поворачивая чуть-чуть набок голову, и глаза его, маленькие, хитрые, светились, как два уголька. Генка радостно смеялся и угощал «артиста» конфетами и пряниками…

Мальчик заметил: как только появлялся Крысюков, Миша забивался в дальний угол клетки и не выходил оттуда, пока «бочонок», — так Генка назвал Крысюкова, — не уходил. Однажды медвежонок не отошел, и «бочонок» ударил его палкой по лапе. Генка искал в это время конфеты в сумке и видел только мелькнувшую палку и слышал жалобный рев зверя. В первое мгновение мальчик не понял, что произошло, но когда палка поднялась еще раз, он схватил Крысюкова за руку.

— Не надо! — вскричал Генка и встретился со взглядом Крысюкова, полным холодного любопытства.

— Почему? Тебе жалко?

— Не надо! — упрямо повторил Генка и с такой силой потянул к себе палку, что Крысюков выпустил ее.

— Да ты сильный… ну, ладно, отдай.

Крысюков не уходил. Несколько смущенный, он хотел, видимо, объяснить свой поступок.

— Ты еще мал, товарищ Геннадий из 6 «А». Вырастешь, тогда узнаешь — зверя палкой учат… Если бы не я, они бы уже давно твоего дядю Гришу разнесли…

Сказав это, Крысюков спохватился: зачем открывать душу перед каким-то мальчишкой? Он ведь не поймет, а услышанное переврет… Разве кто-нибудь сумеет оценить старания Крысюкова? Никто. А ведь он мечтал стать таким же, как Григорий Захарович Зубов. Но не хватало терпения, не нашлось смелости. Да, именно, смелости. При одном виде страшной раскрытой пасти, зеленых глаз тигра Крысюкова вгоняло в холодный пот. Он остался только надсмотрщиком, даже не помощником укротителя…

— Понял меня, мальчик?

— Н-нет, — неуверенно ответил Генка. Задумчиво смотрел он на Крысюкова, плотно сомкнув пухлые кубы.

— И нечего понимать. — Крысюков, махнув рукой, ушел.

По дороге домой Генка рассказал обо всем этом дяде Грише.

— Ерунда… — ответил дядя Гриша. И помолчав, почти весело добавил: — В жизни еще встречаются такие, да что нам? Тигров укрощаем, а Крысюкова не сумеем?.. Справимся… Как ты думаешь?

Мальчик кивнул в знак согласия. Он всё время забегал вперед, чтобы лучше слышать дядю Гришу.

Генка так увлекся цирком, что несколько раз подряд не подготовил уроков. Один раз его не спросили, второй раз он с трудом ответил физику на тройку, а сегодня учитель географии Петр Никодимович поставил ему двойку.

— Что ж, цирк — дело занятное, — едко сказал Петр Никодимович. — Только и географию знать не мешает, иначе, брат, далеко не уедешь…

Генка виновато опустил голову. В дневнике впервые в учебном году появилась двойка и — что обиднее всего — за месяц до окончания года…

Домой он решил прийти попозже, смутно надеясь, что мать уйдет куда-нибудь по делам и всё как-нибудь обойдется. Но вышло так, что и мать и отец были дома. Отец уже переоделся в чистую рубаху, как обычно после работы, и теперь сидел у стола, застланного поверх клеенки белой скатертью. Мать была на кухне.

Вскоре пришел и дядя Гриша.

Генка вышел на крыльцо. Может быть, о нем забудут, пообедают без него, он поест позже. Но, как нарочно, дядя Гриша начал рассказывать о генкиных успехах в цирке, и мальчику через раскрытое окно всё было слышно.

— Терпение у него завидное, — слышалось в столовой. — В его годы — это удивительно. Вы знаете, медведь по его приказанию делает стойки… Удивительно!

— Он и в школе не последний. Видели его дневник? Генка, — позвал отец, — иди-ка сюда, сынок. Где ты там?

— Здесь я…

И вот Генка у стола. Лицо у него — смуглое, загорелое, как у отца-литейщика. Глаза опущены. Мелкие росинки пота блестят на подбородке. Отец, невольно любуясь сыном, попросил показать ему табель. Генка не двинулся с места.

— Ну, что ж ты?

— У меня двойка сегодня. — Генка залился краской; покраснели не только пухловатые щеки, но и подбородок, шея, чуть оттопыренные уши. Особенно стыдно перед дядей Гришей, которому он дал слово учить уроки и, выходит, не выдержал.