Мишка, Серёга и я - Зелеранский Ниссон Яковлевич. Страница 7
Это была пытка. Еще немного, и я признался бы, что мы с Марасаном ограбили квартиру.
— Гарик, — сказала мама, за подбородок поворачивая к себе мою голову. — Если ты не расскажешь мне всего, я немедленно позвоню папе.
(Наказывал меня только папа. Мама лишь говорила ему, когда меня нужно наказать. Папа всегда с ней соглашался. Я не помню, чтобы он когда-нибудь с ней не согласился. И еще папа никогда не откладывал кару. Если он говорил, что я не пойду в театр, так тут же рвал билеты. А мама прятала их и в конце концов возвращала мне.)
Я смотрел на маму исподлобья и медленно краснел от злости и обиды. Когда меня обижают, я всегда краснею и смотрю исподлобья.
— Я жду, — неумолимо сказала мама. — Гарик, я опаздываю на работу.
— Можешь ждать хоть до вечера! — закричал я со слезами и вскочил, уронив стул.
Всхлипнув, я убежал в свою комнату и захлопнул за собой дверь. Я чувствовал себя ужасно одиноким. У меня оставались только мои любимые Станиславский и Блок. Да еще, пожалуй, Марасан. Единственный, кто меня понял и даже хотел защитить.
VIII
На следующее утро я, как обычно, шел в школу.
Город начинал свой день. Нестерпимо блестели стекла в верхних этажах домов. Было солнечно, ясно, ветрено. На лужах уже хрустел первый, ломкий ледок.
Я люблю такие ясные, звонкие утра. Мне кажется, что перед ними могут сниться только хорошие сны. И люди, еще не успев остыть от этих снов, бывают особенно приветливыми.
Однажды я рассказал об этом Мишке. Он удивленно посмотрел на меня и задумался. Потом спросил с любопытством:
— Слушай, как это у тебя получается?
— Что?
— Как ты это придумываешь?
— Видишь ли, — сказал я, — не помню, в какой книге написано, что человек искусства должен до тех пор смотреть, ну, скажем, на наш плафон, пока не увидит его как-то по-новому. А у меня это вошло в привычку. (Тут я заметил, что девочка из нашего класса — Аня Мальцева — с интересом прислушивается к разговору.)
— А на парту можно? — загоревшись, спросил Мишка. — Если долго с задранной головой сидеть, шея заболит.
— Можно и на парту, — согласился я.
— Значит, пока не придумаешь, на что она похожа? — озабоченно спросил Мишка.
— Ну да.
Целый урок после этого Мишка с Серёгой пялились на парту и шепотом переругивались. На перемене они подбежали ко мне, и Сперанский сказал:
— Гарик, кто прав? Я придумал, что на верблюда. Горбатая она.
— А по-моему, — сказал Серёга, — на корабль.
— Почему? — оторопело спросил я.
— Ну, сидим. Плывем к знаниям, — смущенно сказал Серёга.
Мы рассмеялись.
— Нет, — проговорил Мишка. — У обоих барахло.
Больше они не пробовали тягаться со мной. Зато часто рассказывали другим то, что придумал я. И даже гордились моей способностью видеть вещи по-своему.
Вспомнив все это, я немного пожалел, что лишился таких благородных слушателей. Но я твердо решил отныне разговаривать с одноклассниками вежливо и сухо: «Здравствуйте. До свидания. Да. Нет. Пожалуйста».
Однако в глубине души мне было стыдно. Я убеждал себя, что стыдиться должны ребята, напавшие все на одного. И все-таки стыдно было мне…
Особенно я боялся встречи с Аней Мальцевой.
IX
Аня Мальцева. Мальцева Аня.
Она появилась в нашем классе в середине сентября. (В моей записной книжке есть календарь. Там этот день обведен кружком. А дни, когда я разговаривал с Аней, отмечены крестиками.)
Мальцева тогда только вернулась из Монгольской Народной Республики. Ее отец строил там какой-то завод.
Аня понравилась мне сразу. Она вошла в класс за минуту до звонка. Шум затих, все уставились на нее. Немного покраснев, она сказала застенчиво:
— Здравствуйте. Куда мне можно сесть?
Я и сейчас вижу, как она стояла тогда в дверях: тоненькая, легкая, смущенная тем, что ее рассматривают. (Потом ребята из старших классов, провожая ее взглядами на перемене, потихоньку расспрашивали нас о ней.)
Андрей Синицын — мой сосед по парте — подтолкнул меня и, показав глазами на Аню, многозначительно поднял большой палец. Я сказал ему: «Дурак!» — и отвернулся.
Синицын старше нас всех. Он два года сидел в шестом классе. Ребята его презирают, а девочкам он нравится. Андрей убежден, что он неотразим, потому что красив и носит отцовские костюмы. Иногда на уроках Синицын пишет записки девочкам. Но прежде чем отправить очередную записку, он подсовывает ее мне и просит:
— Проверь насчет ошибок.
Едва начался урок, Синицын сочинил записку Ане.
— Проверь, — сказал он, подвигая мне узенький листок.
Я заметил обращение: «Дорогая незнакомка!» — и строчку из Есенина: «Я красивых таких не видел», которой Андрей всегда начинал свои послания.
— Проверяй сам! — сказал я, отбросив записку так, что она упала на пол.
Андрей удивленно посмотрел на меня и, подняв листок, передал его Ане.
На перемене, когда мы собрались выходить из класса, Аня громко спросила:
— Мальчики, кто из вас «А. С.»?
— А что? — заинтересовался Серёга, подходя к ней.
— Ты? — спросила Аня. — Это ты мне написал, да?
Ребята с любопытством прислушивались. Мы-то знали, кто это «А. С.».
— Стихи там есть? — спросил Аню Серёга.
— Есть.
— «Я красивых таких не видел»? — в восторге спросил Мишка.
— Значит, ты? — растерянно сказала Аня.
— Не, — ухмыльнулся Серёга. — Он малограмотный.
Стихов не запоминает.
— Ребята, — сказала Аня. — Передайте этому «А. С.», что «поухаживать» пишется через «и». А то неловко все-таки. Это ведь не диктант.
Андрей вспыхнул, прищурившись, оглядел Аню, заложил руки в карманы и неторопливо пошел к двери. А я почувствовал себя таким счастливым, что изо всех сил застучал крышкой парты.
Мальчишкам нашего класса Аня понравилась. Мишка Сперанский на другой же день будто случайно познакомил ее с секретарем комсомольской организации; Серёга Иванов здоровался с ней, как с парнями: делал вид, что поплевал на ладонь, и со всего размаху хлопал по руке.
Аню это, по-моему, немного смущало. Но все-таки она каждый раз сама протягивала Серёге руку. При этом у нее был гордый и немного опасливый вид. Словно она пожимала лапу хищнику.
Зато наши девочки невзлюбили Аню. Мы уверяли их, что они просто завидуют. Ведь Мальцева самая красивая в классе!
Однако девчата возмущенно возражали, что дело совсем не в этом. Просто Мальцева задается. Подумаешь, была в Монголии!
Только Ира Грушева быстро подружилась с Аней и даже села с ней на одну парту. Но Ира легко попадала под чужое влияние. В прошлом году она познакомилась с какой-то спортсменкой и, подражая ей, остригла волосы «под мальчика». Теперь она во всем старалась подражать Ане, Ира рассказывала девочкам, что шьет себе платье, совсем как у Мальцевой. Скоро они будут ходить, как две сестры. Жаль только, волосы медленно отрастают и их пока нельзя уложить в такую же прическу, как у Ани.
От Иры Грушевой мы узнали, что Аня живет с отцом и домработницей. Когда к отцу приходят гости, хозяйничает за столом Аня. Случается, что она убирает со стола вино и говорит взрослым:
— Довольно. Вы уже сегодня достаточно выпили…
Гости приносят ей цветы и не начинают есть, пока она не сядет за стол. Кто-то даже привез ей из Парижа духи «Шанель», и Аня ими душится. (Это особенно поразило Иру. Ей на день рождения подарили духи «Черный ларец», но мама убрала их в шкаф и сказала: «Станешь взрослой, тогда…»)
Я очень жалел, что у меня нет закадычного и благородного друга. Он рассказал бы Ане всю правду обо мне. Когда я после этого вошел бы в класс, Аня взглянула бы на меня удивленно, а может быть, и с восхищением.
Но моим приятелем был только Мишка да через него Сергей Иванов. Нечто вроде двоюродного товарища. А они меня не очень уважали. Серёга как-то заявил мне, что я напоминаю ему голову профессора Доуэля: думаю много, а больше ни к чему не пригоден.