Вовка Грушин и другие (сборник) - Сотник Юрий Вячеславович. Страница 32

– Что это еще у тебя? А ну-ка сними! Композитор не шевельнулся.

– Я кому говорю? Сними сию минуту!

– Оно не снимается, – чуть слышно сказал Антон.

– Это гипс… Он… он прилип… – пролепетала Аглая.

Гошина мама оглядела нас большими глазами и бросилась в переднюю.

– Аркадий! Иди сюда! – крикнула она. Появился папа композитора, очень высокий и толстый. Над ушами у него курчавились волосы, а на темени поблескивала лысина. Брови у него были такие же густые, как у Гоши. Он мне понравился гораздо больше, чем мама. Он вышел вместе с ней на площадку, посмотрел на Гошу и сказал только одно слово:

– Любопытно!

Мама гневно зыркнула на него глазами, но промолчала.

– Он не отлипает, этот гипс… – снова залопотала Аглая и повернулась к маме: – Мы хотели маску сделать… чтобы вам… ко дню рождения…

– А как он дышит? – спросил папа.

– Вот… трубочки, – показал Антон.

Папа нагнулся, посмотрел на трубочки и, взяв своего сына за плечи, повел его в квартиру.

– Заходите, пожалуйста, – сказал он нам. В комнате Аглая с Дудкиным невнятно объяснили ему, что у Гоши прилипли волосы на лбу и возле ушей, что брови тоже, может быть, прилипли… Папа сел на стул и, поставив Гошу между колен, слегка подергал маску.

– Неплохо тебя упаковали!

– Тебе все шуточки! – сказала Гошина мама. Скрестив руки на груди, она сидела на краешке письменного стола.

Папа встал, вынул из ящика стола лезвие от безопасной бритвы и снова вернулся к Гоше.

– Теперь не вертись, а то порежу. – Осторожно сунув лезвие под край формы, он стал подрезать прилипшие к ней волосы.

– Я не могу на это смотреть, – сказала мама и ушла из комнаты.

Минут пять папа занимался своей работой. Наконец он вынул лезвие и передал Дудкину.

– Ну, а брови, наверное, пострадают. Держись! – Он дернул за форму, и та осталась у него в руках. В ней темнели волосы из Гошиных бровей, но их было немного.

Все мы смотрели на Гошу. Он стоял, крепко зажмурившись. Лицо его, сначала бледное, постепенно розовело. Вот он приоткрыл глаза и тут же снова зажмурился (как видно, он отвык от света). Но вот он снова их открыл и больше не закрывал. Мы думали, что он набросится на нас с кулаками или, по крайней мере, заплачет, но он ничего этого не сделал. Он посмотрел на форму, на всех нас, на папу и тихо спросил:

– Получится?

– Несомненно, – сказал папа и позвал, разглядывая форму: – Томочка! Операция окончена.

Мама быстро вошла в комнату.

– Мама, получится! – сообщил ей композитор.

Она присела перед своим сыном, разглядывая, повертела его в разные стороны.

– Выкиньте эту гадость! – сказала она, кивнув на форму.

– Что ты, голубушка! Твой сын такие муки перенес, и теперь, когда главное сделано… Нет, это дудки!

Антон принес гипс к Люкиным, и мы отлили две маски. Гошина мама очень смеялась: с каждой маски на нас смотрела такая сморщенная, такая перекошенная физиономия с зажмуренными глазами, что в школу ее неловко было нести.

С Сеней мы долго не разговаривали. Повстречавшись с нами, он обычно круто сворачивал и обходил нас, делая большую дугу.

1961 г.

Внучка артиллериста

Кончился урок. Зоя Галкина первой выскочила из-за парты и закричала:

– Второе звено, никуда не уходить! Обсуждаем вопрос о Леше Тучкове!

Затем она стала спиной к двери и приготовилась отпихивать от нее тех из нашего звена, кто попытается улизнуть. Впрочем, никто и не пытался: Зоя была маленькая, худющая, но очень сильная.

Меня еще никогда не обсуждали, и с непривычки у меня было довольно скверно на душе.

Когда посторонние ушли, звеньевая стала за учительский стол и обратилась ко мне:

– Ну, вот объясни теперь, почему ты до такого дошел? Третьего дня арифметику не приготовил, вчера тоже столбом стоял, и сегодня… Вот объясни: какие у тебя причины?

В глубине души я чувствовал, что причина у меня только одна: мама давно не просматривала мой дневник и я позволил себе немного отдохнуть в середине учебного года.

Но говорить об этой причине мне как-то не хотелось, поэтому я сидел, водил указательным пальцем по парте и молчал.

– Даже ответить не может! – сказала Зоя. – А двенадцать человек из-за него сидят после уроков. У кого есть предложения? Нету предложений? Тогда у меня есть: мы должны пойти и подействовать на Лешкиных родителей. Вот!

Я помертвел. «Действовать на родителей» было самым любимым занятием Зои и еще трех девочек из нашего звена. Все мальчишки в звене уклонялись от этого дела. Аглая и Зина Брыкина тоже не принимали в нем участия, но я по слабости характера однажды не смог отвертеться и отправился с четырьмя девчонками «действовать» на родителей Петьки Будильникова.

Мы явились, конечно, вечером, когда Петины отец с матерью были дома. Нас пригласили в комнату, предложили сесть, но мы не сели. Стоя перед Петькиными родителями, Зоя вытянула руки по швам, склонила голову набок и заговорила тоненьким, не то чтобы вежливым, а даже каким-то жалобным голоском:

– Здравствуйте! Вы извините нас, пожалуйста, но мы пришли вас просить, чтобы вы поговорили с вашим Петей.

– Понима-а-аете, – простонала Тоня Машукина, – у Пети уже целых две дво-о-ойки по чтению и три по истории, и он каждый день нарушает дисциплину.

– Он все-е-е звено-о тянет назад, – запела третья.

Так они высказывались поочередно все четверо. Петькин папа стоял перед ними со стаканом чая в руке, постепенно краснел и свирепо поглядывал то на Петьку, то на его маму. Сам Петька, тоже красный и злой, смотрел, набычившись, куда-то в угол.

Когда девчонки закончили свое выступление, Петькина мама закричала, указывая пальцем на сына:

– Вот! Вот до чего докатился! Свои же товарищи потеряли от него терпение. И не стыдно тебе в глаза-то им смотреть? Олух несчастный!

На следующее утро Будильников снова нарушил дисциплину. Хотя я во время нашего визита молчал как рыба, он девчонок почему-то не тронул, а меня поймал на улице и отлупил. Но я на него даже не обиделся. Теперь я представил себе, как эти четверо стоят у нас в квартире и «действуют» на мою маму и на моего папу. Меня такая тоска взяла, такое отчаяние, что я стал дергать носом, готовый расплакаться.

И вот тут поднялась Аглая.

– Зойка! – сказала она. – Ты, может быть, очень даже сознательная, а вот чуткости в тебе ни на столечко! Ты сначала спроси человека, почему он стал плохо учиться, а потом уж…

Зоя вытаращила глаза:

– Что-о-о? Я не спрашивала?! Я не спрашивала? Граждане, вы слышали?! Я его не спрашивала!!!

– Не кричи, – пробасила Зинаида. – Спросить спросила, а ответить человеку не дала.

– «Не дала»! Его спрашивали, а он молчал…

– Он очень стеснительный, вот и молчал, – сказала Аглая. – И вообще, Зоя, мы с ним в одном дворе живем, и уж нам лучше знать: Тучков не такой человек, чтобы без причины двойку получить.

– Ну факт! – подтвердил Антошка Дудкин.

Теперь даже Тоня из Зоиной четверки вступилась за меня:

– Зой! А может, и правда, тут нужно чуткость проявить! Может, у него условия какие-нибудь тяжелые или что-нибудь еще…

Зоя помолчала, глядя на меня, потом спросила уже другим тоном:

– Правда это? У тебя что, условия плохие?

Я молча кивнул и стал напряженно думать, какие у меня могут быть плохие условия.

Зоя тоже кивнула.

– Ну, так! А что тебе мешает заниматься?

– Шу… Шумка, – прошептал я.

– Что? Шум?..

– Шумка, – повторил я громче.

– Какая Шумка?

– Ну, собаку ихнюю так зовут, – пояснила Аглая, а Зина добавила:

– Ее небось за то и прозвали Шумкой, что от нее шум ужасный!

– Лает очень? – спросила меня Зоя.

Я снова кивнул. Шумка действительно временами тявкала.

– Чего же твои родители смотрят?.. – начала было Зоя, но ее перебила Таня Высокова – очень ехидная девчонка:

– Между прочим, как-то странно! У нас целых две собаки и кошка, а я, между прочим, двоек не получаю.