Счастливая карусель детства - Гайдышев Александр Григорьевич. Страница 13

Рассказывал он нам очень убедительно, объяснял про стоимость разных бутылок и места, где их принимали. Выходило все просто и логично.

— А у вас вообще велосипеды имеются! Крутишь себе педали и по сторонам посматриваешь! Гляди да собирай — дело нехитрое, всяко на мороженое ваше с лимонадом к вечеру наберете. Так бутылку лимонадную-то опять не выбрасывай и на возврат готовь. Вона жизнь, какая простая и хитрая одновременно!

И так он добродушно и искренне улыбался, что не могли мы не смеяться в ответ. Чувствовалось, что нравится ему очень нас учить и давать свои мудрые житейские советы. Но и мы были слушателями благодарными и его не перебивали, перенимая мудрости его с открытыми от удивления ртами.

Переняли мы с Танькой его советы и решили попробовать. Прав ведь был Иванов, все равно часами педали велосипедные крутим по Зеленогорску, а тут еще и польза от этого выйти может. И действительно пошла польза быстро, и на свое дополнительное мороженое мы скоро начали зарабатывать. Но не все брали мы бутылки — пивными все же брезговали. Считали, что они очень грязные. Самой большой же для нас радостью было отыскать лимонадные бутылки, были они все как на подбор чистенькими и светлыми.

А военной тайной про пивные находки делились мы с Ивановым и был он нам очень признателен за это. Мы действовали по принципу: «лучше меньше, но чище».

Но однажды в соседней к нашей даче рощице случайно нашли мы такие удивительные бутылки необычных форм и этикеток с заграничными надписями, что не смогли удержаться и принесли несколько самых красивых домой, чтобы разузнать о них от деда побольше. Вдруг за редкости такие можно будет потом выручить большие деньги — кто его знает? Поставили мы бутылки эти на стол наш уличный по росту и позвали деда за консультацией с веранды. А дед вместо удивления так зыркнул и фыркнул на нас с бутылками, что чуть дара речи мы не потеряли.

— Мерзость какая! Совсем вам нечего делать? Помойку иностранную в дом тащить! Это же надо, чтобы мои внуки по помойкам рылись! Выбросить немедленно!

Не хотел я сдаваться и выбрасывать такую редкость.

— Дедушка, да ты посмотри, какие необычные бутылки, может быть они очень ценные? Прочитай, что на них написано, ты же умеешь!

— С первого раза учись понимать, больше повторять не буду. И чтоб не касаться вообще никаких бутылок! Мерзость какая! Дожили! Уж не от вашего ли Иванова наущения идут? Нечего вам с ним общаться, ничему он вас научить не может! Все, разговор окончен!

Прав был дед, конечно, но Иванова тоже не хотелось бросать. Жалко мне его было очень. Возникало впечатление, что этот взрослый, не очень опрятный и недотепистый человек был очень одинок и искренне радовался, что в его жизни появился хоть кто-то, кто интересовался его судьбой. Он постоянно говорил нам какие-то несуразности, радовался, что мы его слушаем, никогда не перебиваем, и много улыбался, демонстрируя свои золотые зубы.

— С вами хоть поговорить можно спокойно, вы хоть меня понимаете и не ругаетесь. Не то што другие!

Махнул он рукой в сторону своего «Энергетика» и устало выдохнул. И вдруг неожиданно и с вниманием посмотрел он на меня, вытер правую руку о пиджак и протянул ее мне. Рука была не очень чистой, слегка дрожала и с грязными ногтями, но в глазах его была такая надежда и щемящая грусть, что не мог я не пожать ее. Он жадно обхватил мою ладонь и начал ее трясти с благодарностью. И вдруг Иванов весь затрясся, наклонился и заплакал, как маленький ребенок. Он убрал руку, снял свои очки-инвалиды и, закрыв лицо, отвернулся.

— Спасибо!

А следующей весной в один из выходных дней мы с папой впервые после зимы приехали в Зеленогорск для проверки дачи. Убедившись, что ничего существенного с домом за зиму не произошло, папа стал растапливать печь, а я отпросился у него прогуляться до залива. Все начинало оживать и медленно наливаться красками и соками после долгого сна. Проходя мимо знакомой конюшни, я увидел, что дверь в ней открыта, и уже готов был громко крикнуть нашего знакомого, которого не видел почти год, как вдруг из дверей вышел совершенно незнакомый человек в ватнике.

— Простите, пожалуйста, вы не подскажете, как найти товарища Иванова?

Человек захлопнул дверь и начал закрывать ее на амбарный замок.

— Ишь ты, товарища Иванова! А кто он тебе и зачем ты его ищешь?

— Да так, хороший знакомый, прошлым летом я к нему часто приходил на конюшню.

Человек в ватнике слегка осекся, достал из кармана пачку сигарет и закурил. Пауза затягивалась, а он внимательно глядел мне в глаза и о чем-то размышлял.

— Помер твой знакомый этой зимой, допился горемычный. Вот так-то вот!

Едва сдерживая слезы, я повернулся и побежал к тому месту, где год назад мы с Таней нашли его паспорт. Я добежал, вокруг не было ни души. Пытаясь найти точное место, я понял, что дорога за зиму изменилась до неузнаваемости, и следы прошлогодней засохшей лужи исчезли навсегда. Я тихо заплакал. Я не мог и отказывался верить, что никогда теперь больше не увижу моего «недотепу». Как мне хотелось вернуться назад — в прошлое лето, мы ведь даже и попрощаться тогда в конце августа как следует с ним не смогли, буркнули что-то друг-другу, махнули руками и разбежались по сторонам. И вот теперь он уже никогда не вернется в мою жизнь, в наш Зеленогорск, на конюшню к своей лошади. И кто теперь будет помнить человека, которого и при жизни-то мало кто замечал и помнил?

Нет! Так нельзя! Я буду помнить его, это мне нужно!!!

Суровая природа Карельского перешейка пробуждалась после долгой зимней спячки и на глазах наполнялась жизнью. Птицы, чувствуя скорое приближение лета, радостно состязались в пении, деревья и кусты постепенно начали покрываться привычными для лета красками, цвели и радовали глаз подснежники. Жизнь продолжается! Как жалко, что мой товарищ Иванов не сможет больше любоваться этой красотой!

Юный политик

Если ты не интересуешься политикой, то она когда-нибудь заинтересуется тобой. Примерно так звучала поговорка, популярная у советской интеллигенции во второй половине двадцатого века. И хотя услышал я эту пословицу впервые только в студенческие годы, но интерес к политике у меня появился и прививался в семейном кругу еще с детсадовского возраста.

Совсем еще маленьким помню я первые свои ощущения. Проникаюсь я трагедией, постигшей чилийский народ, когда уничтожено было множество «благородных борцов-революционеров». Понял я, что эти борцы попытались построить у себя на родине справедливое и светлое общество наподобие нашего Советского Союза, но им этого сделать не дали и жестоко уничтожили. Я услышал необычное для моего детского уха слово «хунта», с которым обычно произносилось не менее странное — Пиночет.

Оказалось, что Пиночет этот — вооруженный до зубов генерал, который со своими головорезами-преспешниками не захотел, чтобы богатства страны были распределены по справедливости между всеми жителями Чили, и решил все забрать себе и хунте своей. Помню, как мама очень проникновенно и искренне переживала за смерть чилийских социалистов и доходчиво мне все объясняла:

— Сынок, ты подумай, какое чудовищное преступление! Убили Сальвадора Альенде — благородного и интеллигентного человека, который думал не о себе и не о богатых, а обо всех простых жителях своей страны! И эта фашистская хунта Пиночета, не считаясь с народом, расстреляла его и его товарищей без суда и следствия, а потом они захватили власть в стране.

Я смотрел на маму и чувствовал, что начинаю глубоко сопереживать судьбе чилийских социалистов, которых так жестоко убил фашист Пиночет. Слова же «фашист» было уже вполне достаточно, чтобы ненавидеть мне всей душой хунту эту. И еще я тогда ощущал гордость за свою страну, где революция победила царя и белых генералов и все устроено по справедливости.

Мама так искренне расстроилась из-за судьбы Альенде, что я, глядя на нее, даже заплакал. Она усадила меня на колени, прижала к себе и начала гладить по волосам, и из глаз ее тоже потекли слезинки. Так мы и сидели с ней, обнимаясь, плача и успокаивая друг друга.