Счастливая карусель детства - Гайдышев Александр Григорьевич. Страница 6

Нельзя сказать, что у деда не было чувства юмора, но понять простые детские игры и шалости он все же не мог и явно считал их «пустой затеей и тратой времени».

Вершиной же нашего мировоззренческого конфликта стало посещение Русского музея, когда после двухчасового похода по залам музея мы стояли возле памятника Пушкину на Площади Искусств и вели светскую беседу о мире прекрасного. Закончив свою культурную и высокопарную речь четверостишьем из творчества великого поэта, дедушка поинтересовался:

— Ну а теперь позволь полюбопытствовать, что из просмотренного сегодня тобой запомнилось и понравилось тебе больше всего? Не торопись и постарайся обосновать свое мнение.

Очень хотел я заслужить его похвалу и отличиться независимым и свежим взглядом на мир прекрасного. Говорил мне дед, что важнее всего иметь собственное и оригинальное суждение, но было это сделать непросто. Расхвалил ведь он уже передо мной все серьезные и значимые вещи музея, а повторять за ним — значит не иметь собственного и оригинального мнения. С другой же стороны, указывать на «незначимые» вещи — тоже дело рискованное. Можно получить обвинение в «дурном вкусе» и мещанстве.

Я уже готовился было рассказать деду про монументальные полотна Репина, Сурикова или Айвазовского, которые и в самом деле произвели на меня сильное впечатление, но тут совершенно случайно бросил взгляд на серую дворовую кошку, вальяжно лежащую прямо под памятником Пушкину среди цветов. Кошка, не обращая ни малейшего внимания на происходящее кругом, с самым независимым видом облизывала себе лапы и зевала, как бы давая понять, что авторитетов из мира искусств она совершенно не признает. Она являлась для меня в этот момент живым олицетворением победы сил природы над холодной помпезностью рукотворных человеческих произведений. Заметив, что не только я один восторгаюсь поведением гордого и свободолюбивого животного, а даже и иностранные туристы и дети весело смеются и указывают на нее руками, я получил дополнительный ресурс к моему еще не до конца сформировавшемуся отношению. В последнюю минуту я окончательно забыл про картины и залы Русского музея и с искренним восторгом указал дедушке, ожидавшему от меня мнений об увиденном сегодня, на кошку.

— Дедушка, посмотри, какая великолепная кошка, какая она смелая и забавная!

Произнося эти слова, я смотрел на восхитившее меня животное и весело улыбался. Было мне радостно и свободно на душе. Но через какое-то время, не услышав дедовой реакции, я взглянул на него и понял, что произошло непоправимое.

Стоял он, не шелохнувшись, словно внезапно установленный на Площади Искусств второй памятник. Лишь только по его глазам, в которых читалась холодная грусть, переходящая в отчаяние, можно было понять, какое впечатление на него произвели сказанные мною слова. Я не решался прерывать его молчания и стал смиренно дожидаться своей участи.

— Неужели это все, что ты мог сказать??? Находясь в таком месте, после такого дня — и вдруг кошка! Это неслыханно, у меня нет слов!

Дед сокрушенно отмахнулся от меня рукой, развернулся и молча пошел по направлению к Невскому проспекту. Я безропотно поплелся за ним. Больше в этот день он со мной не заговаривал. Правда, иногда я ощущал на себе его тяжелый и изучающий взгляд. Похоже, он пытался определить для себя, насколько его внук безнадежен. Я же безропотно ушел в мифы древней Греции из дедовой библиотеки и провел за ними все оставшееся время. Моя детская интуиция подсказывала, что любые резкие телодвижения с моей стороны могли окончательно сделать меня безнадежным в его глазах. Я сидел на соседнем кресле в такой же позе «нога на ногу» и осторожно покачивал носком, призывая его последовать моему примеру. Дедова нога была неподвижна.

И, конечно же, эта история с кошкой стала всеобщим достоянием нашей семьи, более того, само слово «кошка» стало нарицательным и неоднократно использовалось дедом в качестве напоминания об уровне моего культурно— эстетического развития, когда его взгляды на мир искусства вступали в конфликт с моими. Справедливости ради нужно сказать, что в отличие от дедушки большинство взрослых выразило полное понимание моей реакции на кошку, жаль только, что это понимание было высказано ими мне с глазу на глаз, а не в присутствии моего грозного оппонента, с которым никто не хотел связываться и вступать в дискуссию.

Каждый день, вне зависимости от нашей культурной программы, мы с дедушкой отправлялись на прогулку в Приморский Парк Победы или ЦПКиО. Обязательной частью наших прогулок было кормление уток и лебедей, обитающих в водоемах как одного, так и другого парка. Дедушка с неизменным постоянством покупал четвертинку ржаного хлеба и на мои неоднократные призывы об увеличении птичьей хлебной нормы всегда отвечал примерно следующей фразой:

— Нечего их, проституток, баловать, все им будет мало.

Примитивные водоплавающие существа, с оглушительным кряканьем борющиеся за право первыми ухватить в клюв кусочки ржаного хлеба, не могли оставить равнодушным даже дедушку, в глазах которого читался азарт спортивного болельщика, наблюдающего за выступлениями своих фаворитов в открытом поединке с противниками.

— Ты смотри, что выделывают проститутки этакие!

Неоднократно употребляемое дедушкой в адрес уток слово никак не могло найти перевода в моем детском лексиконе и требовало разъяснений. Веселость, активность и беззаботность — вот какие качества казались мне естественными для описания его смысла. Когда же дед в очередной раз стал именовать уток известным словом, я решил прояснить ситуацию и расставить все точки над «i».

— Дедушка, а кто такие проститутки?

Неожиданно вздрогнув, дед отвлекся от уток и посмотрел на меня как-то странно и изучающе. Последовала пауза.

— Это женщины особого типа. Падшие они! И довольно об этом.

Резким жестом руки он показал, что тема эта для дальнейшего обсуждения закрыта. Но совсем он даже и не прояснил ситуацию, а окончательно ее запутал, и вопросов у меня стало теперь даже больше чем ранее. Я решил, что следует внимательно понаблюдать за падающими и падшими на землю женщинами, чтобы подметить схожесть их с шаловливыми утками. Но на улице была осень, и редко кто мог оступиться и упасть, и пришлось мне перенести свои наблюдения до наступления гололеда.

По недоступной мне логике дедушка в дальнейшем больше не употреблял в адрес уток этого непонятного слова.

Правда, желание выглядеть образцово-культурным внуком в глазах деда все же меня снова скоро подвело. Случилось это так: после продолжительного телефонного разговора с кем-то из своих многочисленных подруг бабушка возбужденно вошла в комнату, где мы с дедом читали книги, и сообщила: «Петр, ты подумай, Ирина Матвеевна так неудачно упала, что теперь полгода будет в гипсе лежать». Дед, обычно мало проявлявший интерес к новостям из жизни бабушкиного окружения, нехотя оторвался от книги и с легкой тоской поглядел на нее. И тут внук, видя дедово неудовольствие, неожиданно пришел ему на помощь.

— Ишь ты, что выкинула проститутка этакая!

Мне казалось, что я произнес эту фразу с той же интонацией и выражением, как если бы сказал ее уткам дед. Я был доволен собой, но не мог не заметить повисшего в воздухе напряжения.

— Петр, это что же такое происходит? Саша, кто научил тебя такой гадости?

Бабушка, схватившись за щеки, порозовела и с беспомощностью переводила взгляд с деда на меня.

— Сашка, шельмец, марш из комнаты, живо! После поговорим!

Дед властно выкрикнул и указал на маршрут моего движения. Я не понимал, что происходит, но чувствовал, что в чем-то виноват. Направляясь к выходу, я с радостью заметил, что носок дедовой ноги быстро покачивается. Значит, не все потеряно. Примерно через десять минут бабушка вышла от деда. Казалось, она еще не до конца отошла от смущения и странно на меня посматривала.