Утро Московии - Лебедев Василий Алексеевич. Страница 3

– Ну?.. – Толпа качнулась к самому крыльцу и замерла.

– Подхожу и вижу: убили-то не царя!

– А кого же? – спросил Кузьма Постный.

– Не знаю кого, только не царя.

– А царь?

– А царь, видать, скрылся тогда.

– Постой, постой! – замахал руками Чагин, желавший, как всегда, полной ясности. – А как ты узнал, что там лежал не Дмитрий-царь?

– Этого только слепой не уразумел бы. Когда тот лежал на столе посередь площади, у него был волос нечесан, пальцы грязные и ногти длинные на ногах! А теперь, – сказал Рыбак, поразив всех своим рассказом, – теперь скажите мне: может быть у царя нечесаный волос, грязные пальцы и длинные, как у мужика, ногти?

– Не может! – твердо сказал Чагин.

– Так вот теперь и помыслите, люди добрые, кто снова идет своего маестату [23] требовать…

Дверь из съезжей избы приотворилась – выглянул подьячий Онисим Зубарев. Посмотрел, повел сизым, отмороженным ухом.

Стало тихо.

– Вы тут гиль-то не разводите! А ты, Рыбак, зело много знаешь… А ты, Кузьма, вместо молебствования гилевщикам прямишь?

– Я-а? – ощерился Кузьма. – Я – вот те крест святой! – за веру голову сложить готов! А вот ты, Онисим, через женитьбу на дщери воеводской ныне в съезжей избе сидишь, на всех сверху глядишь да своеволие творишь, яко татарин!

– Уймите его! – распахнул дверь Онисим. – Это я ли вам, православные, не прямил? Я ли не радею для вас?

– Верим тебе, Онисим! Верим!

Кузьму оттеснили и забыли о нем. Все потянулись к подьячему.

– Помоги нам, Онисим, век не забудем добра твоего! Скажи: чего нам делать, чего ждать?

Онисим Зубарев молчал. Всем казалось, что он обдумывает, что ответить, но он смотрел через головы людей в переулок, по которому бежал стрелецкий десятник. Не дожидаясь его, Зубарев повернулся с порога и громко сказал внутрь избы губным старостам:

– От воеводы бегут. Поторапливайтесь!

Подьячий Зубарев и трое губных старост торопливо заперли съезжую избу на висячий замок и прошли сквозь толпу.

– Онисим, нас не забудь, кормилец! – взывали вслед.

– В долгу не останемся! – крикнул Чагин.

Зубарев не оглянулся. По переулку еще несколько раз мелькнули стрельцы, конюх Аким и несколько человек воеводской дворни. Они стучали в дома дворян, стрелецких начальных людей, пятиконецких старост [24], в ворота монастырей – весь высший круг Великого Устюга созывался на обед к воеводе и на ознакомление с царским указом.

Толпа сиротливо притихла.

– И почто человека доброго разобидели?.. – вздохнул Чагин.

– Да, да. Пошел и отповеди не дал никакой, – с горечью поддержали из толпы.

– А чего с него толку! – поднял было голос Рыбак, но Чагин тотчас его перебил:

– А того, что он, может, и есть наш заступник. Ведь как ни крути, а он с воеводой в одной мыльне парится. Слово какое за нас, непутных, замолвит – глядишь, московский-то начальный человек и уедет подобру-поздорову ни с чем. Так ли я думаю?

– Так, Чага, так! – закричали вокруг.

– Кабы не обидели мы его, он помог бы нам все дурна избыть, а теперь…

– Слово не воробей… – тоскливо оправдывался Кузьма Постный.

– Православные! – неожиданно воодушевился Чагин, вскинув сразу обе руки вверх. – Хочу я положити думу свою на ваш суд.

– Молви, Чагин!

И Чагин заговорил:

– Православные, то, что мы сейчас полаялись немного с Онисимом, это ничего. Он от нас за это не отвернется, а вот поможет ли? Станет ли из-за нас перед воеводой шапку ломать? Станет! Только – не мне вас учить, православные, – сухая ложка рот дерет…

– Истинно, дерет! – тряхнул Кузьма головой.

– А посему и думаю я так: а не собрать ли нам всем-то миром рублёв с двести!

В толпе охнули.

– И не поднести ли нам эти рубли от всего мира – от города и от уезда – Онисиму? Дело-то, пожалуй, надежнее будет. А?

Ни одна голова не шелохнулась в толпе. Тугая, подводная тишина установилась у съезжей избы.

– Двести рублёв на всех раскинуть – помногу не ляжет! – разбудил толпу голос Чагина.

И все заговорили. Многосильным ульем загудели голоса. Ничего было не понять, но настроение этих взволнованных голосов было одно: лучше собрать рубли, чем отдать по человеку с дыма на рать.

– Так как положим? – приостановил гудение Чагин.

– Рубли большие… – несмело возразил кто-то.

– Да и нас немало! Вон ведь мы ежегодь тяглом и податью даем в казну о-го-го сколько!

– Ладно говориши, Чагин! – вдруг раздался несильный, но уверенный голос.

Кто это сказал, было не видно, однако человека этого узнали: говорил молодой кузнец Ломов Андрей, большой мастер мелких поковок и золотых и серебряных, при случае, дел и литья – мастер на все руки, исправный мужик. Ему пришлось немного податься вперед, и всем стало видно его узкое умное лицо.

– Ладно говориши, только скоро такие рубли не собрать, а дело не терпит.

– Занять надо! – протянул Чагин темную ладонь в сторону Ломова, будто хотел нащупать невысокую фигуру молодого кузнеца, ученика самого Виричева.

– Верно! Занять в монастыре Михайлы Архангела! – тотчас колыхнулась толпа.

– Истинно, занять! – поддал жару Кузьма Постный.

Но Чагин рассудительно заявил:

– Нет. В Михайло-Архангельском монахи нам не дадут, а и дадут, так под большой рост. Такое нам неспоро…

– В Троице-Гледенский надо послать выборных, там рост меньше! – сказал Андрей Ломов.

– В Троице-Гледенский и напровадить!

– Да скорей надоть!

– Истинно, скорей!

– Кого направим? – спросил Чагин.

– Ты, Чагин, куделю начесал – тебе и прясть! [25] – сказал Рыбак.

Чагин слегка опешил, но ему не дали времени опомниться:

– Тебе, тебе плыть в Троице-Гледенский монастырь!

– Ладно. Давайте выборных от мира, – согласился кузнец, не рассчитывавший на такую потерю дорогого времени.

– Возьми Андрюшку Ломова, Ивана Хабарова из посадских, да еще возьми крестьянина Ивана Погорельца, да Кузьму-дьячка, Постного…

– Не годен Кузьма на это дело! – тотчас выкрикнули из толпы. – Там, у монахов, к крестному целованию вас приводить будут, для покою христианского, а от него, от Кузьмы Постного, вонь идет на все на четыре стороны: он табак фряжский пить [26] пристрастился!

Дьячок Прокопьевской церкви побледнел, потряс бороденкой, но не возразил.

– Еще возьми Шумилу Виричева – вот кого! Иди, Шумила, с ними, твой батька решетку Царских врат ковал для монахов – тебе поверят!

– Послать бы еще соцкого [27] или выборных судеек! – предложил кто-то.

– Хватит Виричева Шумилы! – возразил Рыбак. – Его батьку во все храмовые праздники в Троице-Гледенском чуть не первым поминают о здравии!

– Надо поминать: врата Царские в церкви без платы выковал!

– Выборных домой не распускать: сразу ехать надо! – торопился Чагин. – Пошли к лодкам! От Дымковской слободы пеши пойдем: три версты [28] не ломовой путь. Пошли!

Шумила тронул Андрея Ломова за локоть, и приятели пошли по переулку к реке. Они немного отстали от выборных.

– Приходи ввечеру, покажу чего-нибудь, – чуть тронув тонкие губы улыбкой, пообещал Андрей Ломов.

– Домыслил! Тебя, как батьку моего, на часомерье [29] тянет.

– А тебя?

– А у меня чего-то терпенья пока не хватает, уж больно мелкое дело: пальцем не ухватишь.

– Привычка нужна, – добродушно заметил Андрей.

Крупный высокий человек, Шумила Виричев почти совсем заслонял собой приятеля, шедшего чуть позади по весенней растоптанной грязи.

– Поторапливайтесь! – крикнул им Хабаров, обтопывая от грязи лапти и обтирая их о прошлогодний репейник, что рос на склоне берега.