Томка и рассвет мертвецов - Грачев Роман. Страница 26
– Убили человека? – переспрашивает Маша. Глаза ее похожи на кошачьи. – Как?!
– Так… Можно ведь убивать не только руками, оружием, палкой. Есть миллион способов.
– Подробности будут? – интересуется Славка. На него сообщение Изгоя тоже произвело впечатление. Безучастным выглядит только Макс. Точнее, почти безучастным. Он разглядывает недогрызенный ломтик огурца, лежащий в блюдце. Взгляд сощуренных глаз – хищный.
– Можно и подробности, – отвечает Изгой. – Но сначала горлышко бы промочить, а?
– Еще!
– Ребята, вы не волнуйтесь, я угощаю. В конце концов, вы меня сегодня приютили. Я могу сходить в магазин, закупиться, как полагается. Мне бы только чью-нибудь куртку натянуть, а то свою я, похоже, оставил в ресторане.
– Не надо.
Славка встает из-за стола, открывает шкафчик буфета. Вскоре на столе водружается еще одна бутылка, правда, початая, но ее содержимого вполне достаточно, чтобы «промочить горло» и продолжить рассказ – самую тяжелую часть рассказа.
– Это тебя оросит, пилигрим?
Изгой кивает. Маша в свою очередь тоже отходит к холодильнику, достает остатки колбасы, сыра. Вскоре стол вновь накрыт. Вторая обеденная смена в пионерском лагере.
Изгой смотрит на наполненную рюмку. Он знает, что не имеет никакого смысла напиваться дальше. Одна – хорошо, две – замечательно, три – прекрасно, но когда счет идет на десятки, организм уже не реагирует и жизнь легче не становится. Тем более что сейчас на него вновь нахлынули воспоминания, от которых обычно хочется вздернуться на ближайшей лампочке…
Кафель. Рука, обмотанная вафельным полотенцем. Перекошенное лицо Кузнечика. В глазах – искреннее недоумение: «Почему я здесь и почему все это со мной происходит?!».
Ответов нет.
Так предначертано, старина.
Кузнечик
Кафель. Рука, обмотанная вафельным полотенцем. Льющаяся из крана вода. Заунывное «вжик-вжик» – кто-то из «слонов» надраивает штаны, сидя на полу. Один из самых черных дней в жизни.
Худой и невысокий Кузнечик сгибается пополам, ловя ртом воздух, словно окунь на понтоне.
– Дыши, – говорит Ястреб. – Дыши, только попробуй тут загнуться у меня!
Кузнечик старается изо всех сил. Удар в солнечное сплетение был очень сильным – казалось, жизнь закончилась, будто кто-то выдернул из розеток все провода сразу. Еще несколько мгновений, и парень рухнет на пол. В какой-то момент и сам Ястреб осознает, что переборщил, поэтому в его обычно развязный и агрессивный тон подмешиваются нотки испуга.
– Дыши, сынуля, э!
Кузнечик опускается на одно колено. Несколько рывков, и из горла вырывается хрип. Он справился.
– Вот, уже лучше! – со вздохом облегчения констатирует Ястреб. – А теперь я не слышу ответа!
– Спа… – выдавливает Кузнечик, но тут же срывается в кашель.
– Не слышу!!!!
– Спаси… пасибо, как дома…
– Что «как дома»?!
– Как дома побывал…
– А теперь всю фразу целиком! До трех считаю! Раз…
Кузнечик всхлипывает, но из последних душевных сил (физическими его и так бог обидел), выдает:
– Спасибо, как дома побывал.
Ястреб опускает свободную от полотенца руку на его плечо, крепко сжимает. Он хочет, чтобы парнишка поднялся на обе ноги.
– Как самочувствие, боец?
Кузнечик молчит. Он не знает ответа на этот вопрос, потому что вопрос выбивается из сценария. Этому их не учили.
– Не слышу!
Кузнечик бросает полный скорби взгляд на Павла. Он ищет в нем доброго полицейского. Напрасен труд.
Паша отворачивается к зеркалу. Наткнувшись на свое отражение – малопривлекательное отражение человека, который позволяет своему сослуживцу и земляку издеваться над тщедушным интеллигентом – предпочитает перевести взгляд на «слона», сидящего на карачках возле мойки с одежной щеткой в руках. В этой чертовой комнате одни зеркала, как в каком-нибудь доме культуры, балетного станка не хватает.
– Самочувствие, боец!!!
– Нормально…
– Не нормально, а хорошо! Повторить упражнение?
– Не…
– Что?!
– Не надо.
– То-то.
Кажется, экзекуция подходит к концу. На Кузнечике лица нет, но он понимает, что на сегодня всё, можно вернуться в расположение и лечь в кровать. Этот день, мать его, закончился, завтра будет другой… такой же дрянной, но этот – закончен. Сколько таких дней придется ему перетерпеть и переждать? Девяносто – сто? Надо собраться, взять себя в руки.
Все это читается в его глазах. Легкий бриз облегчения.
Это не ускользает от внимания Ястреба.
– Мы чему-то радуемся, боец?
Кузнечик поспешно мотает головой.
– Тогда вали отсюда… и позови кого-нибудь из своих.
Кузнечик останавливается у двери, оборачивается с испугом.
– Кого?!
– Любого. Кого не жалко. Кажется, у вас еще парочка некрещеных осталась, нет? Давай, давай, шевели сухожилиями!
Когда Кузнечик уходит, Ястреб разматывает полотенце, осматривает костяшки пальцев.
– Чертовы доходяги, руки об них переломаешь. – Он протягивает полотенце Павлу. – Развлекись на следующем.
Павел отрицательно качает головой.
– Чего ты?
Павел отходит к одному из умывальников, ополаскивает лицо, снова смотрит на свое отражение, уже с короткого расстояния. Какие-то маленькие подлые глазки глядят с другой стороны зеркала. Павел никогда не думал, что ему придется отводить глаза от себя самого.
Стыд? Трусость?
Рядом появляется еще одно лицо. В той паре глаз нет ни тени сомнения.
– Рефлексируешь, старина? Забыл, как тебя здесь отметелили полгода назад?
– Помню.
– А чего тогда?
Павел предпочитает не отвечать. У него нет ответа. Точнее, все ответы дерьмовые. Проявлять великодушие и благородство здесь не принято. Не по-пацански. Здесь совершенно другая среда, чуждая для него, едва не сожравшая на первых месяцах службы, но он как-то приспособился, слился с местностью. Старался быть как все, чтобы сберечь себя и вернуться домой прежним. Худо-бедно выбрался, преодолел, наступив на горло своим песням. Получал под-дых и сапогом в зад, бегал, крутился, маскировался под одеялом, когда пьяные деды бузили ночью в казарме… теперь все позади, теперь уже собственная стометровка до дембеля стартовала. Он заслужил свое право не вмешиваться и не участвовать, он просто хочет дотащить эту чертову солдатскую лямку до финиша и вернуться домой. Вернуться к себе самому.
Ястребу всего этого не объяснишь.
– Слушай, земеля, – тот кладет руку ему на плечо. – Ты не прав. Думаешь, я не вижу, как ты им потакаешь? Злой полицейский, добрый полицейский… Ты мне дисциплину в роте разлагаешь, добряк. Они о тебя скоро ноги вытирать начнут. Нам это надо?
Павел не может бесконечно отмалчиваться.
– Нужно, чтобы они обязательно боялись?
Ястреб замирает с раскрытым ртом. Поворачивает Павла к себе. Но прежде чем сказать хоть слово, скашивает взгляд в сторону «слоника», надраивавшего свои штаны. Тот уже начинает прислушиваться к разговору, утомительное «вжик-вжик» щетки замедляет темп.
– Серый, погуляй.
– Я не могу все бросить, – подает голос «слон».
– Я в тебя сейчас что-нибудь брошу, душара.
– Я не душара!
Боец нехотя поднимается на ноги и удаляется в расположение.
– Кузнечика там поторопи! – бросает ему вслед Ястреб. – Борзые все стали, давно не летали по казарме.
Парни остаются в умывалке одни. Им никто не мешает. Ястреб приближается к Павлу, их лица разделяют сантиметры.
– Паша, Паша… Не мешай мне, если не хочешь вспомнить молодость.
Павел краснеет, отводит взгляд. Смотрит на лямку ястребовской майки-алкоголички. Он никогда не выдерживал прямые взгляды, и даже сейчас, стоя перед земляком одного с ним призыва, одного роста и телосложения, чувствует уязвимость и даже никчемность.
– Они должны бояться. Как мы боялись. Круговорот воды в природе.
– И последние станут первыми…
– Чего ты там бормочешь?