Кусатель ворон - Веркин Эдуард. Страница 16
– Это Пятахин, – напомнил я. – Действительно поэт. Он в конкурсе победил…
– «Звонкий Пьеро», – напомнил Пятахин.
– «Звонкое Перо», – подтвердил я. – Практически Франсуа Вийон, между прочим, многие обратили внимание. В «Знамени» предлагали опубликоваться, сказали, что рупор поколения.
– Интересно как. Может, потом что-нибудь прочитает.
– Непременно, – заверил я. – Поэму «Апрельский пал».
– «Апрельский пал»? – Жмуркин шевельнул бровями. – Однако…
Жмуркин сунул руку в карман, я почему-то подумал, что там у него кастет. Отбиваться от талантливой молодежи поэтического направления.
– Я ищу новые формы, – сообщил Пятахин.
– Это видно. Продолжай, у тебя получается.
Жмуркин поощрительно похлопал Пятахина по плечу, Пятахин кивнул и направился к немцам. Я хотел его остановить, но передумал, пускай. Немцам полезно будет, посмотрят, как мы тут живем, в следующий раз три раза подумают, прежде чем по утрам к нам соваться.
– Он как-то не похож все-таки, – сомневался Жмуркин. – На поэта.
– Есенина тоже не сразу приняли, – сказал я. – И ничего. Вообще-то он хороший поэт, стихи свои читать не любит.
– Это достоинство поэта? – спросил Жмуркин.
– Самое главное. Когда поэт начинает читать свои стихи… Одним словом, это хуже ядерной войны. А наш поэт молчит. Это надо ценить. Ну, если, конечно, попросить, он, может, и читанет что…
Завизжала Александра, Пятахин загоготал. Видимо, он сейчас демонстрировал нашим иностранным друзьям свое яростное искусство.
Автобус опять подпрыгнул, Пятахин громко закашлялся. Александра уже закричала что-то вроде «хильфе-хильфе-помогите».
– О, придурок-то! – провозгласил громко Дубина. – Сейчас сдохнет!
Со своего места Лаура Петровна поднялась и направилась к месту инцидента. Пятахин хрипел.
– Одаренная молодежь, – вздохнул Скопин-Жмуркин. – Я знал, что так и будет. Разберись, а?
Жмуркин устроился в кресле и натянул на голову шапочку с наушниками и наглазниками. Я подумал, что зря не захватил мотошлем, это очень удобная вещь для отсечения: надеваешь – и уже ничего не слышишь, не видишь, – нет, зря оставил.
Пятахин хрипел. Я пошел разбираться.
Ко мне подбежал красный от смеха Гаджиев.
– Пятахин лягушку сожрал, – счастливо сообщил он. – Колесо в канаву попало, он и проглотил!
Гаджиев захохотал. По татаро-монгольски, хлопая себя по коленкам и подпрыгивая от удовольствия.
Пятахин стоял по центру прохода и краснел лицом. Александра смотрела на него с ужасом, Дитер и Болен с тевтонским интересом. Лаура Петровна растерянно.
– Она там шевелится… – прохрипел Пятахин. – Я не хотел.
– Дебил, – констатировала Лаура Петровна и вернулась к своему креслу.
Пятахин осторожно потрогал себя за живот.
– Его сейчас стошнит, – прокомментировал Гаджиев.
– Что происходит? – вопросила Александра. – Зачем он скушал лягушку?
– Он, наверное, француз, – предположила Снежана.
– Французы жареных любят, а он сырую слопал, – возразил Дубина.
Иустинья Жохова отложила чтение, строго посмотрела на нас.
– Она шевелится, – повторил Пятахин.
– Животное, – сказала Жохова осуждающе.
– Зачем? – повторила Александра.
– Загадочная русская душа, – объяснил я. – ЗРД, если короче. Настасья Филипповна, помнишь такую?
– ЗРД, – кивнула Александра. – Кушать лягушка… Пятахин – это Настасья Филипповна?
– В какой-то степени да…
Александра вдруг побледнела, схватилась за живот и кинулась к туалету.
А Жмуркин говорил, что закаленная.
– Пятахин! – позвал Жмуркин. – Пятахин, тебе сегодня сухой паек не выдаем!
И все засмеялись.
– Скотина, – презрительно сказала Жохова. – Тупая бессмысленная скотина.
– Говорят, лягушки могут целый час не дышать, – вспомнил Гаджиев.
– Она что, целый час теперь будет шевелиться? – захныкал Пятахин.
– Да не дергайся, – успокоил Дубина. – Она минут через пять уже перевариваться начнет, затихнет.
Пятахин икнул.
Баторцы в дискуссии участия не принимали.
Пятахин снова икнул.
– Я же говорил – переваривается…
Пятахин кинулся к туалету. Дернул за ручку.
– Занято, – ответила изнутри Александра.
– Остановите автобус! – простонал Пятахин и принялся дергать ручку туалета сильнее. – Остановите!
– Найн! – прохрипела из кабинки Александра. – Не надо!
Пятахин кинулся в корму автобуса.
– Остановите! – велел Жмуркин. – Дядя Леш, останови, а то поэт нам всю амуницию заблюет.
Штурмпанцер нажал на тормоза, автобус остановился. Пятахин со стоном облегчения выскочил из двери и поторопился в кущи.
– Пять минут – остановка, – объявил Жмуркин. – Мальчики – налево, девочки – направо.
– А Пятахин направо побежал, – капризно заметила Иустинья.
– Ну, если так хочешь, можешь идти налево, – разрешил Жмуркин.
Иустинья отвернулась, насупилась и стала читать журнал «Лествица Спасения». Остальные поспешили на воздух, ну, Лаура Петровна, правда, осталась, тоже стала читать журнал «Методический день».
Я вышел.
Солнце светило и даже припекало, автобус был уже несколько забрызган грязью, мимо меня, подпрыгивая, прошагал Лаурыч, налево спешил, бедолага, а не надо было лимонадом упиваться. А вообще хорошо. Упоительно далеко от дома, чувствуется свобода, хочется лететь куда-нибудь…
Я огляделся.
Конечно же, как иначе – Франсуа Пятахин-Вийон проглотил свою лягушку напротив ломи. В прошлом году тут смерч проплясал, наш, кстати, городишко тоже по касательной лизнул, а здесь вообще деревьев не осталось – поломало, как карандаши, угнетающее зрелище. И величественное. И лесу много под шумок попилили…
Из автобуса выскочил Дитер и тут же принялся это все зарисовывать, а Болен попер в кусты, на девчачью, кстати, сторону, я не стал его останавливать, в конце концов, немец, что с него взять.
Показалась и Жохова.
– А, между прочим, эта ваша немка в туалете уже полчаса сидит, – сварливо сообщила она. – А она, между прочим, не одна, тут еще некоторые люди имеются.
– Устинья, посмотри, как много перед тобой природы, – я обвел рукой ломи. – Она вся твоя, пользуйся.
– Я не с тобой разговариваю. – Иустинья сморщилась в мою сторону, поглядела на Жмуркина.
– Ну, мне как-то неудобно… – замялся тот. – И потом действительно природа…
– Значит, нам – под кустом, а им удобства? – еще сварливее осведомилась Иустинья.
На это Скопин не нашелся что ответить.
– Ну-ну, – Иустинья покраснела и стала звонить по телефону.
Из валежника показался Болен с большим мухомором, и сразу же Пятахин с куском коры, похожим на ракету. Живой. Я снял это на камеру, добавил заметку «Путешественники помогают колхозникам убирать бурелом с полей», пусть человечество смотрит, как у нас тут все беспощадно.
Пятахин почему-то прихрамывал, но выглядел, в общем, счастливо и освобожденно. Немного перемазан грязью.
– Живая, между прочим, была, – сообщил Пятахин. – Я ее в лужу выпустил – только так поплыла! Слышь, Устька, она не переварилась еще…
Жохова фыркнула и отошла в сторонку, одной рукой держала трубку, другой четки перебирала.
Болен понюхал мухомор.
– Не, – помотал головой Пятахин и отобрал у немца гриб. – Сырыми нельзя, надо сначала в молоке вымочить, а уже потом жарить.
Болен закивал.
– Зачем вы ЭТО взяли? – спросила Жохова у Жмуркина.
Жмуркин промолчал, а Пятахин нет, подмигнул Жоховой, усмехнулся.
– Не надо так на меня смотреть, Устенька, – сказал он. – Джизас не одобрит.
Жохова удалилась в автобус.
– Пятахин, а ты действительно скотина, – сообщила, высунувшись из окна, Снежана.
– Я поэт, между прочим, а ты сама…
Но назвать Снежану дурой Пятахин благоразумно не осмелился.
– Нам пора, – напомнил Жмуркин. – Трогаемся! Все по местам!
Вернулись в автобус и поехали дальше.
Александра не показывалась из туалета, судя по звукам, она там вовсю рыдала. Мы проехали двадцать километров, а она все рыдала и рыдала, я заволновался, спустился по лесенке и постучал.