Оглянись! Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович. Страница 41
— Как это? — удивилась Катя.
— Очень просто. В акватории большим судам не развернуться и к причалу не стать… — И Столбов принялся рассказывать про то, как работает большой порт, куда заходят океанские корабли.
«Знает он много, — думал, глядя на Петьку, Кусков, — а всё равно дурачок. И чего в нём Катя нашла?»
Машина подпрыгивала в разбитых колеях просёлочной дороги, пассажиры подскакивали на сиденьях. Кусков невольно касался Катиного плеча, и каждый раз его словно электрическим током дёргало.
«А с чего я взял, что он ей нравится? — подумал он. — Просто тут никого ребят нет, вот она с ним и вынуждена дружить. Как дед Клава говорит: «В поле и таракан — мясо!»
Кусков, скосив глаза, посмотрел на Катины руки, розовые от первого весеннего загара, увидел шрам от прививки оспы, похожий на след маленького человечка, и ему захотелось дотронуться до Катиной руки ладонью.
«Хорошо, когда у тебя есть такая девчонка, когда с ней обо всём можно поговорить и она всё поймёт… А этот-то дурачок всё про корабли рассказывает…»
— А вы водили гостя в Староверовку? — спросил шофёр. — Сводите обязательно. Это наша обязанность, можно сказать. Долг, значит. Чтобы все видели! Все знали!
— Во! — сказал Петька. — Мы же мимо поедем. От развилки можно дойти. Катя, я, понимаешь, не могу, а ты отведи Алика, а?
— Давайте все вместе, — робко попросила Катя.
— Да чего такого! — сказал Петька. — Мне нужно к директору срочно, он мне время назначил, а вы быстренько…
Кусков даже растерялся. Это ж надо такое везение! Он остаётся с Катей вдвоём!
«Эх ты, лопух! — подумал он, глядя на кудлатую голову Петьки. — Если бы я дружил с такой девчонкой, как Катя, я бы никогда её одну не оставлял».
У развилки Катя и Кусков вышли.
— Вы сильно не задерживайтесь! Скоро обедать позовут! — крикнул из машины Столбов.
— Хорошо! — ответил Лёшка каким-то странно осипшим голосом. Они пошли по дорожке, обсаженной тонкими свечками белоствольных берёзок. Молодые пахучие листочки, словно зелёный туман, окутывали их. Было как-то необыкновенно светло.
Катя шла чуть впереди, и когда она оглянулась, то Лёшка невольно сказал словами Вадима:
— Как это здорово по цвету!
— Что? — спросила Катя.
— Всё! Берёзы, ты и твои волосы!
— Вот уж! — улыбнулась девочка, перекидывая толстенную косу на спину. — Только что густые! А так рыжие и всё! Вот были бы чёрные…
— У тебя волосы золотые! — сказал Кусков. «Вот возьму сейчас и поцелую её», — подумал он, и ему вдруг стало жарко.
— Вот у Пети волосы очень красивые! Кудрявые! — Словно ушатом холодной воды, обдала его этими словами Катя.
— Чего там красивого… — вздохнул Лёшка, привычно возвращаясь к мыслям о том, что он всем лишний. — Кудлатый, как пудель!
— Нет. Не скажите. Он очень симпатичный.
— Он тебе нравится?
— Он всем нравится, — сказала Катя и вдруг закружилась, схватив рукою тонкий ствол берёзы.
— Что там может нравиться? — раздражённо крикнул Лёшка.
— Он умный! Очень много знает.
— Начитался книжек, вот и всё! Разве это умный?
— Не скажите! Он, наверное, учёным будет… Великим учёным… Или обыкновенным, но всё равно учёным… У него ум такой!
— У него нет ума, — сказал Лёшка. — Был бы ум — он бы тебя со мной не отпустил.
— Нет! — сказала Катя тихо, и на глазах у неё выступили слезинки. — Он умный! И он всех вокруг себя умными считает! И верит всем!
— Ну и лопух! — И с этими словами Кусков шагнул вперёд и обнял девочку, совсем близко перед ним мелькнуло её испуганное лицо. Кусков попытался поцеловать её…
Так всегда было в фильмах: стоило сильному гангстеру или шерифу поцеловать какую-нибудь красавицу, она больше ни на кого смотреть не могла и становилась верной ему до гроба, как рабыня!
— Пусти! Пусти! — вырывалась Катя. — Дурак.
Сильнейший удар в солнечное сплетение заставил Лёшку согнуться пополам!
— Дурак! Дурак! — всхлипывала девочка.
Кусков повалился на траву. Катя отбежала в сторону и настороженно смотрела на него.
— Ты что! — просипел, стараясь выдохнуть словно раскалённый воздух из груди, Кусков. — Кто же в поддых бьёт!
— Нечего было рукам волю давать, — прошептала девочка.
Кускову стало стыдно.
— Фу! — сказал он, чувствуя, что готов сквозь землю провалиться. — Ну ладно, чего там. — Он старался говорить как можно небрежнее, как будто ничего не произошло, но чувствовал, что лицо у него полыхает огнём. — Пошли, куда ты меня вела!
— Никуда я с вами не пойду, — вздрагивая от сдерживаемых всхлипываний, сказала девочка. — Сами идите. А я с вами никуда не пойду!
— Ха! — развязно сказал Кусков. — А я дороги не знаю.
— Не заблудитесь! Вот прямо, а обратно когда пойдёте, так по шоссе налево!
Катя закрыла лицо руками и побежала по лесной дороге, её сарафан замелькал между берёзами.
«Надо бы извиниться, — подумал Кусков и тут же решил: — А чего я такого сделал? Подумаешь, недотрога! Небось со своим Петькой целуется!»
Но, хотя довод и выглядел вполне убедительным, Лёшке не стало легче, ему хотелось хлестать себя по щекам или раздеться догола и кататься по крапиве.
— Ну и подумаешь! — крикнул он вслед девочке. — Думаешь, прощения побегу просить… И не подумаю…
«Думаю, умаю, ю…» — замирая, ответило эхо.
Кусков повернулся и зашагал между берёзами. Он попытался насвистывать, но губы дрожали, из них ничего, кроме шипения, не исходило…
«Тоже мне нашла себе парня. Пентюха какого-то! Я чемпион города, а он трепач, да и всё! — утешал себя Кусков. — И если она этого не понимает, то ей же хуже!»
Он снова вызвал в воображении замечательную картину, как приедет на машине, теперь уже в посёлок, вместе с Вадимом и научной экспедицией, чтобы обследовать крепость на болоте, как будет сидеть в президиуме, а в сторону Кати с Петькой, что притулятся где-нибудь в самом дальнем уголке зала, и не посмотрит.
«Вот тогда она поймёт!» Но что именно должна понять Катя, Кусков не успел придумать. Он вздрогнул от неожиданности — из-за поворота навстречу ему вырос огромный пятиметровый чёрный крест.
Здесь дорожка круто поворачивала, и казалось — крест пытается схватить путника широко раскинутой перекладиной и не пустить дальше.
— Как бы не так! — сказал Лёшка, обходя крест стороной. — Подумаешь, убежала, да я и сам дорогу найду.
Но вперёд он двинулся медленнее. Шагов через сто он вышел на поляну с аккуратно подстриженной травой. (Кусков ещё подивился, что здесь в лесу кто-то стрижёт траву, как на городском газоне.)
В центре зелёной весёлой полянки стояла труба. Лёшка подошёл поближе и увидел, что это печь. Такая, как была в доме у деда Клавы, такая, как в той деревне на Владимирщине, где родился сам Лёшка. Только те печи были белёные, иногда с голубым изразцовым бордюром, а эта была чёрная, словно обгоревшая. Вокруг неё пламенели искусно посаженные тюльпаны.
«Здесь была деревня Староверовка», — было написано на бронзовой доске, что закрывала под вместо заслонки.
Вторая доска — больше и массивнее, эта была укреплена на боку печи.
«Вечная память павшим за Родину!»
Дальше шли в два столбца фамилии. «Партизаны», — было написано над одной колонкой. «Заживо сожжённые жители деревни».
Кусков перечитал эту строчку несколько раз.
«Заживо сожжённые… заживо сожжённые…» Торопливо пробежал он глазами фамилии… Андрей Пророков, Марфа… Алексей… Касьян… Матвей… Алёна и рядом приписка: 5 лет… Серёжа — 3 года…
Лёшке вдруг стало трудно дышать.
«Пять лет… три года… Кольке пять лет…» Он вспомнил сынишку Ивана Ивановича, вспомнил, как он трусил ручонкой соль в его тарелку…
Никогда Кусков не любил всякие торжественные парады, собрания, смотры… Он терпеть не мог отдавать рапорт, когда дежурил на тренировках. «А, — говорил он, — кому это надо! Показуха!» Но сейчас, не в силах оторвать глаз от страшной доски, Лёшка торопливо стянул с головы свою фирменную джинсовую кепочку, которую подарил ему отец, и замер.