Дзын (СИ) - Востоков Станислав Владимирович. Страница 11

Понял Дрын, что против этой "дубинушки" чушкинских мужиков, его железяка слабовата будет и поднял вверх руки, за которые его, впрочем, тут же и отвели куда надо.

— В этом есть кому разобраться, — сказал Костя и, стряхнув с себя снег, пошел в дом.

А "видак", между прочим, привез себе из Африки агроном Яблочкин.

Душа-булыжник

— Материя. Везде материя, — говорил слесарь Златорукий, сидя на лавочке у сельсовета. — Она мне душу теснит. Воздуха не дает.

"Материей" слесарь Златорукий назвал радиоприемник "Весна", который держал на коленях.

— Ураган разрушительной силы обрушился на побережье Флориды, — сообщил мужской голос из радио.

Златорукий окаменел, вслушиваясь в радиослова. Есть ли жертвы? Велики ли разрушения?

— Есть жертвы, — подтвердило радио. — Разрушения значительные.

— Во дела! — горестно закачалась голова Златорукого и, видимо, в знак сочувствия жертвам, плюнула в снег. Причем плюнула-то она слюной, а в снег уже упала сосулька.

Не понятно, что потрескивало в воздухе, то ли радио "Весна", то ли крепкий тяжелый мороз.

— Материя тяжелее души. Потому что материя это матерьял, а душа, это дух. То есть дыхание. А уж матерьял завсегда тяжелее дыхания.

Это сказал однорукий почтальон Кадыков, который сидел на лавочке рядом со слесарем. В военной плащ-палатке он был похож на солдата-разведчика.

В доказательство своих слов он выдохнул в морозный воздух. Из почтальона, словно из кипящего чайника, вылетела струя крутящегося теплого пара. И сразу полетела в небо, по которому, как по замороженному окну, расползались узоры недвижимых облаков. Сразу стало видно, что дух Кадыкова легче его материи, которая продолжала сидеть на расчищенной от снега лавочке и вроде никуда лететь не собиралась.

— Леса Австралии охвачены пожарами, — задумчиво и грустно сообщил мужской голос. — Пожарным не удается остановить распространение огня.

Мимо лавочки с коромыслом на плече прошла Матвеевна. "Хрусть, хрусть", — говорил снег под ее валенками. "Бряк-бряк", — стучали ведра на коромысле.

— Слышь, Матвеевна, — сказал Кадыков, — Австралия горит. Пожарные не справляются.

— Им плотют, наверное, мало, — ответила Матвеевна. — Платили бы много — справлялись бы.

И пошла дальше. У нее были дела поважнее австралийских пожаров. Нужно было замесить тесто на пирог и выстирать рубашку брата Василя, местного участкового.

— Нет в людях сочувствия к ближнему, — огорчился Кадыков. Хотя до Австралии от этой лавочки было не менее шести тысяч километров.

Златорукий, соглашаясь, снова плюнул в снег да так точно, что второй плевок попал в первый. "Дзынь!" — раздалось из-под ног мастера.

— В республике Буркина Фасо вспыхнул межнациональный конфликт, — сказала "Весна".

— Не могу! Душу давит! — Златорукий схватил себя за грудки. Казалось, он сейчас начнет на себе что-нибудь рвать. Однако одет он был в крепкую черную телогрейку, которая с годами становилась лишь крепче. — Душа ноет! Веришь?

Кадыков приобнял слесаря за крепкое плечо, скрытое под черной телогрейкой.

Если бы у него имелась и вторая рука, то он, конечно, обнял бы Златорукого покрепче.

Показалась возвращающаяся от колодца Матвеевна. "Хрум, хрум" — говорил снег, на который теперь, кроме веса Матвеевны, давило двадцать литров воды. Ведра молчали как убитые.

— Обымаются! — ахнула она. — Там к колодцу снега намело, не пробраться, а они обымаются! Тьфу на вас. "Хрум, хрум. Хрум, хрум" — пошла дальше Матвеевна. Видимо, даже двадцать литров колодезной воды не имели давления на ее крепкую душу.

— Не понимает! — горевал Кадыков. — Горя разделить не хочет!

С подвыванием скрипнули замороженные петли сельсоветской двери, и из-за нее показалось японское национальное одеяние. Это вышел хоть и киотский, а все же местный монах Костя Крыжовников.

Снег под босыми ногами Крыжовникова был совершенно беззвучен. После Кости оставались только неглубокие следы с отпечатком крупных больших пальцев. Можно было подумать, что в сельсовет заходил снежный человек.

— Кость, — сказал Кадыков. — Мир гибнет! Люди страдают! Даже и жертвы имеются.

— В штате Пенджаб землетрясением разрушены сотни домов, — подтвердила "Весна". — Много пострадавших и раненых.

— Слышь, пострадавших много.

— И раненых, — глухим голосом добавил Златорукий, сплюнув. "Дзынь!" — раздалось из снега.

— Материя на душу давит!

— Что же делать? — Кадыков схватил себя за грудки, но понял, что одной рукою солдатскую плащ-палатку порвать сложно.

— Дай-кось радио, — сказал Крыжовников.

Сомневаясь, Златорукий протянул "Весну" Косте. Если материя давит, надо запасы духа увеличивать, — сказал Крыжовников, покачивая "Весну" на ладони. — Духом на материю надавливать.

— Как это?

— Просто.

Вдруг Костя закрутился на месте, как метатель диска и, выдохнув с громким звуком: "Й-е-а-е-х!", выпустил радио. Словно птица вылетело оно из рук Крыжовникова и, махая ремешком, будто черным крылом полетело в сторону сельсовета.

— А теперь о погоде… — крикнул на прощание приемник и, врезавшись в угол здания, брызнул по сторонам какими-то проводочками и катушками.

Стало видно, что никакого диктора внутри нет. Там, где детали вонзились в снег, сугробы подтаяли, получились квадратные и многоугольные проталины. Видимо, не зря радио называлось "Весна". Златорукий мигом вскочил с лавочки. Даже, вроде бы, взлетел.

— Ты че? — закричал слесарь. — Радиоприемники ломать?

— Если они давят на душу, — ответил Крыжовников, — надо ломать.

— Ты чего сказал? А ну повтори! Да у меня душа — булыжник. Ее даже телевизором не возьмешь. А ты об угол!

— На кой ж тебе душа-булыжник? С такой душой ты никуда и не улетишь. На земле останешься.

— Кто не улетит? Я не улечу? — спросил слесарь и почему-то шепотом добавил: — Куда не улечу? — Однако он понял, куда не улетит. И еще он понял, когда не улетит и, самое главное, почему.

А Крыжовников отправился домой, напевая песню-хвалу киотским высоким горам, которые в Японии почему-то называют "ямы".

Человек с головой-трубой

Костя Крыжовников был хорошим слесарем. Только Златорукий был еще лучше. Потому что Крыжовников простой слесарь, а Златорукий — мастер. Он такие штуки на станке выпиливал, что потом сам удивлялся.

— Золотые руки у нашего Златорукого, — говорила Василиса Липовна, Костина тетка. — Не руки, а крылья!

И верно, взмахнет своими крыльями Златорукий, и готова тракторная полуось. Еще раз взмахнет — получайте карданный вал. Ездите на здоровье! Рулите-разруливайте!

Но хоть и махал он крыльями, а летать все ж не умел. Зато Костик мог. Про это все чушкинцы давно знали. А помогали в этом Косте тайные способности, раскрытые в годы учения в далеком горном японском монастыре.

— Полетай-кось, — просят чушкинские ребята, братья-близнецы Яблочкин и Багратион да дочка Златоруковская Маша.

Костик тут же поднимается над крышами и летает, и летает!

А так-то он целый день детали для трактора "Кировец" точил. Только он не все время их делал. Иногда и обед случался.

— Шабаш! — говорил тогда Златорукий и жал в бок станка, где имелась красная кнопка с надписью "Стоп". А потом садился на табуретку. Как раз под плакатом с надписью: "Не забыл ли ты о правилах безопасности?".

Но Златорукий, конечно, об этих правилах помнил хорошо и во время работы надевал специальные защитные очки, которые глаза от железной пыли защищали. И руками в станок не лез.

А на табуретке он ждал, когда дочка прибежит, еду принесет. Обед то- есть. И Машка всегда вовремя прибегала. Конечно, когда не опаздывала. Тогда она немного задерживалась. Но всегда помнила, что на работе отец голодный под плакатом сидит, потому все же поторапливалась.