Говорящий ключ - Кирюшкин Виктор Владимирович. Страница 20
— Шамана купили? Да ведь он человек! — воскликнул Афанасий.
— Зачем человек, бык породистый на молочнотоварной ферме.
— Значит, настоящего шамана уже нет?
— Почему нет? Тоже есть. Только он сейчас сторожем на нашей метеорологической станции работает и давно уже не шаманит. Такой плутоватый седенький старичок, совсем непримечательный. — Инга на секунду о чем-то задумалась, в глазах погасли озорные огоньки. — Почему вас интересует шаман, медвежий праздник?.. Все, о чем мы уже забывать стали, а вот библиотеку, школу и даже электростанцию вы оба не заметили, — сказала она.
— Библиотека, школа... да мы все это знаем, видели много раз, сами учились, а живого шамана не встречали.
— И не встретите больше. Разве в книгах да в кинофильмах о прошлом. Сегодня у нас в Качанде вспыхнет электрический свет. Вот наша электростанция, зайдемте.
Они вошли в здание. В помещении было довольно светло от нескольких керосиновых ламп. Посредине его поблескивала новыми частями паровая машина. Рядом с нею стоял генератор, а против него, у стены, новенький распределительный щит с рубильниками и приборами. Высокий эвенк, лет тридцати, в праздничном костюме нетерпеливо поглядывал на стенные часы. Двое других работали у машин. В топке гудело пламя. Механик стоял у распределительного щита. Увидев гостей, он, радостно улыбаясь, сказал:
— Еще один час потерпите, товарищ Инга... Всего часик. Ведь целые века обходились без электричества, обойдемся как-нибудь и в этот последний час. Правда?
— Каким образом вы доставили сюда через тайгу, горы, бездорожье это оборудование? — удивилась Нина.
— Дорога у нас есть... зимой. Райисполком дал трактор, а мы послали людей, чтобы расчистить путь где надо, — ответил механик. — Каждую зиму наш колхоз отправляет в район до трехсот оленьих нарт с мясом, меховым сырьем и меховыми изделиями, ведь у нас тысяч семь оленей. Обратным путем эти нарты доставляют продукты, товары. Вот таким обозом и шел трактор... Я сам ездил. Да разве одну электростанцию мы привезли? А лесопильную раму, а радиоузел? Да еще целую библиотеку в три тысячи книг. Теперь у нас не колхоз, а настоящий университет. — Последние слова механик произнес с видимым удовольствием.
Нина подумала, что, пожалуй, он прав, и таежное село Качанда становится для эвенков университетом новой жизни.
Клуб, самое большое здание села, был переполнен. На праздник пуска электростанции собралось все взрослое население Качанды. На стенах просторного помещения и столах, покрытых белыми скатертями, горели керосиновые лампы. Сегодня они были еще нужны, а завтра заботливые хозяйки поставят их куда-нибудь в дальний угол, по соседству с жирником, отжившим свой век еще раньше. Ломились столы от обильного угощения, хозяева и гости в ожидании начала торжества вели задушевную беседу. Большаков, Юферов и Воробьев занимали почетные места за первым столом, где разместились знатные люди колхоза. У многих на груди виднелись ордена и медали, заслуженные в дни Отечественной войны и в мирном труде. Председатель Хабаров, еще более подтянутый, чем днем, и по-особому торжественный, поднялся на трибуну.
— Сегодня мы зажигаем лампочку Ильича, — сказал он просто, и его голос был слышен в самом дальнем углу клуба. — Мне хотелось бы бросить взгляд в прошлое, чтобы еще ярче увидеть не только настоящее, но и будущее. Наш заведующий клубом пишет книгу об истории эвенков. Попросим его прочитать несколько страниц.
Откинув назад падающие на глаза волосы, из-за стола поднялся высокий человек. В зале воцарилась глубокая тишина. Перелистав первую страницу, он стал читать громко, отчетливо, на русском языке, чтобы было понятно и гостям.
— В тысяча шестьсот тридцатом году красноярский казак Иван Москвитин открыл Ламское (ныне Охотское) море и основал Усть-Ульинский острожек. Через тридцать лет весь Охотский край был присоединен к России. Первые русские землепроходцы застали здесь кочевые племена, жизнь которых даже бывалым казакам показалась особенно отсталой. Наши предки одевались в звериные шкуры, промышляя зверей с помощью лука и стрел. Со времен Москвитина до Октябрьской революции прошло почти триста лет. Путешественники, посетившие Охотское побережье перед Октябрем, увидели ту же отсталость эвенков, что и Москвитин. Кочевые племена за это время вымерли на две трети. Там, где стоит наше село Качанда, до революции находилась церковь да два деревянных дома, принадлежавших попу и скупщику пушнины. Наши отцы и деды, из которых многие сидят здесь, жили в юртах и приезжали в Качанду лишь для продажи мехов да на праздники. О школе, больнице, клубе, конечно, понятия не было. В дореволюционной энциклопедии было написано, — Громов открыл заранее заложенную книгу. «… Громадное большинство тунгусов живет очень бедно. Случаи голодной смерти среди них чаще, чем среди какой-либо из других сибирских народностей, и нередко гибнут не только отдельные лица, но и целые семьи и даже маленькие роды.
Причиной этого является их бесхозяйственность».
Вывод «ученого» о «бесхозяйственности» эвенков показался присутствующим настолько нелепым, что в зале долго стоял смех. Да и как было не смеяться людям, у которых на груди были ордена и медали, полученные за доблестный труд, если колхоз имел миллионные доходы от своего обширного хозяйства, если каждый из колхозников был зажиточным.
Дав стихнуть веселью, вызванному мрачными выводами энциклопедиста, Громов продолжал:
— В восемнадцатом году у эвенков появились первые местные Советы. Но борьба советской власти с бандами белогвардейцев, скрывающимися в тайге, закончилась только к лету двадцать третьего года. В том же году в Качанде был открыт кооператив, а еще через несколько лет появились школа, изба-читальня, больница. В тридцатом году был создан колхоз имени Ленина. Начался переход к оседлой жизни. Сейчас Качанда — богатое колхозное село. За время советской власти нами пройден во много раз больший путь, чем за триста лет.
Века — за годы! Вместе со всем народом Советского Союза эвенки строят новое коммунистическое общество.
Внезапно вспыхнул ослепительный свет. Яркие лампы загорелись под потолком клуба, осветив сцену, убранную хвоей, из десятков уст вырвались восторженные возгласы. Многие впервые видели, как горит электрическая лампа. Чей-то звонкий девичий голос запел:
Песню подхватили другие. В нее вливались все новые и новые голоса.
Оленеводы, охотники, рыбаки, доярки, хозяева и гости пели от души на двух языках, и песня от этого казалась еще прекраснее:
...Столы отодвинуты, молодежь кружится в веселом танце. Большаков и Юферов потихоньку выбрались из клуба. И без того светлая северная ночь показалась им днем. На всех столбах горели лампочки, заливая ярким светом улицы Качанды. В одиночку и группами по улице ходили люди, останавливались у столбов, прислушивались к гудению проводов, удивляясь ослепительному свету. Они еще не привыкли к тому, чтобы ночью на улице села было так же светло, как днем. Только в переулке, где привязан медведь, света не было. Проходя по переулку, Большаков и Юферов услышали чье-то невнятное бормотание. Большаков остановился, прислушался и сразу узнал голос Марченко.
— Эх! Михаил Потапыч, родненький, выпить у нас больше нечего... доконали. Споем, что ли? Споем, миша! «Когда б имел златые горы... » Пой, коли Марченко поет. Ты думаешь, он напрасно в тайгу попер, шишки... Пой, миша! Эх, где наша не пропадала, пой! «Так наливай, брат, наливай».