Король бродяг - Стивенсон Нил Таун. Страница 24

– Простите, что прерываю, но я подумываю отправиться с паломниками в Иерусалим – туда и обратно на карачках – и хотел убедиться, что не задержу отъезд…

– Тс-с! Доктор пытается принять очень трудное решение, – сказала Элиза.

– Я всегда говорю: надо решаться, и всё, от думанья легче не станет, – посоветовал Джек.

У доктора на коленях лежала рукопись; он занёс над ней перо, на кончике которого уже собрались чернила, готовые сорваться кляксой. Доктор поводил головой из стороны в сторону (или это парик так подчеркивал движения), вновь и вновь вполголоса перечитывая один и тот же отрывок. Всякий раз выражения его лица сменялись в новой последовательности, словно у актёра, который разбирает двусмысленный стишок. Должен ли он читать как пресыщенный педант? Как унылый школьный учитель? Как скептик-иезуит? Судя по тому, что доктор сам написал эти слова, причина была в другом: он пытался понять, как воспримут их разного сорта читатели.

– Может, прочтёте вслух?

– Это на латыни, – сказала Элиза.

Снова ожидание. Потом:

– Так что надо решить?

– Опускать или не опускать рукопись в окошко на вон той двери. – Элиза указывала на одно из зданий.

– А что написано на двери?

– «Acta Eruditorum» – «Ученые записки». Журнал, который доктор основал два года назад.

– Я не знаю, что такое журнал.

– Газета для учёных.

– А, так он хочет это дело опубликовать?

– Да.

– Если журнал его, то чего он мается?

– О! Все учёные Европы прочтут слова на этих страницах – они должны быть безукоризненны.

– Так пусть бы взял их с собой и довёл до совершенства. Здесь явно не место.

– Они закончены годы назад, – проговорил доктор необычно скорбным голосом. – Надо решить: печатать ли их вообще?

– А что, занятный рассказец?

– Это не история, а математическая метода, столь новая, что лишь два человека в мире её понимают, – сказал доктор. – Будучи опубликована, она в корне изменит не только математику, но и все виды инженерного дела и натуральной философии. С её помощью будут строить машины, которые полетят по воздуху, как птицы, и достигнут других планет. Самая её мощь сметёт старые, обветшалые системы мышления в мусорное ведро.

– И вы её придумали, доктор? – спросила Элиза, поскольку Джек был занят: крутил пальцем у виска.

– Да – семь или восемь лет назад.

– И до сих пор о ней никто не знает, кроме…

– Меня и того, другого.

– Почему же вы не поведали о ней миру?

– Потому что, сдаётся, тот другой придумал её десятью годами раньше меня – и хранит молчание.

– Ой.

– Я ждал, пока он что-нибудь скажет. Однако он придумал эту методу почти двадцать лет назад и не выказывает ни малейшего намерения поделиться ею с человечеством.

– Вы ждали восемь лет… почему сегодня? Уже сильно за полдень, – заметил Джек. – Забирайте бумаги с собой – подумайте-ка над ними ещё года два-три.

– Почему сегодня? Я не верю, что Господь отправил меня на землю и дал мне лучший или почти лучший разум в сегодняшнем мире, чтобы я тратил жизнь, клянча деньги у таких, как Лотарфон Хакльгебер на очень большую дыру в земле, – сказал доктор. – Не хочу, чтобы моей эпитафией стало: «Он снизил стоимость добычи серебра на одну десятую процента».

– Верно. По мне, это и есть решение. – Джек сунул руку в карету, взял рукопись, донёс её до искомой двери и опустил в окошко. – А теперь в горы!

– Ещё одно небольшое дельце в книготорговом квартале, – сказал доктор, – раз уж я начал нарываться на неприятности.

Книготорговый квартал выглядел и жил так же, как весь остальной Лейпциг, только здешним товаром были книги: они вываливались из ящиков, громоздились шаткими кипами, укладывались в стопки, которые рабочие заворачивали, обвязывали и складывали одну на другую. Согбенные грузчики таскали их в заплечных корзинах. Доктор, всё делавший неторопливо, несколько минут выстраивал свой караван перед самым большим и чистым входом на книжную ярмарку. В частности, он учтиво попросил Джека сесть на Турка и занять позицию между каретой и книгопродавцами. Джек добродушно согласился, поскольку всё равно потерял надежду выехать из города засветло.

Доктор расправил плечи, разгладил различные подсистемы одежды (сегодня на нём был камзол, расшитый такими же, как на карете, цветами) и вошёл на книжную ярмарку. Дальше Джек его не видел, но слышал: не голос доктора, а то, как его появление подействовало на ярмарочные шумы. Эффект был такой, как будто в готовую закипеть воду бросили щепоть соли: сперва шипение, затем низкий, нарастающий гул.

Доктор выбежал – вполне резво для человека на высоких каблуках. За ним гнались книгопродавцы из [17] Кенигсберга, Базеля, Копенгагена, Антверпена, Севильи, Парижа и Данцига; почти сразу за первым эшелоном следовал второй. Доктор юркнул мимо Джека, заметно опередив преследователей. При виде верхового с языческой саблей торговцы затормозили и удовольствовались тем, что принялись швырять в него книгами: любыми книгами, которые попались под руку. Они перехватывали грузчиков, разрушали выставочные экспозиции, переворачивали ящики, чтобы добыть свежие метательные снаряды. Воздух вокруг Джека потемнел от книг, как если бы над головой пролетала птичья стая. Книги падали на мостовую, из них высыпались гравюры: портреты великих мужей, изображения осады Вены, чертежи горных машин, карта какого-то итальянского города, внутренности в разрезе, таблицы чисел, воинские учения, геометрические построения, человеческие скелеты в вызывающих позах, зодиакальные созвездия, рангоут и такелаж иноземной баркентины, схемы алхимических печей, яростные готтентоты с костями в носу, тридцать разновидностей барочных оконных рам. Вся сцена происходила почти без крика, как будто изгнание доктора для книгопродавцев – дело самое заурядное. Когда кучер щелкнул бичом, они напоследок бросили по книжке-другой и вернулись к тем разговорам, которые прервал доктор. Джек со своей стороны занял позицию почётного арьергарда за телегой с багажом доктора (к которому теперь прибавилось несколько случайно залетевших книг). Звонкое цоканье копыт и скрип колёс по булыжной мостовой райской музыкой ласкали его бродяжий слух.

Разъяснения Джек получил лишь несколько часов спустя, когда они, порядком отъехав от северных ворот Лейпцига, остановились в гостинице по дороге в Галле. К этому времени Элиза совершенно прониклась докторовым взглядом на события, равно как и его мрачной обидой. Она остановилась в комнате для дам, Джек – в комнате для мужчин; встретились в общей гостиной.

– Он родился в Лейпциге, здесь учился самоучкой, здесь ходил в школу.

– Так он самоучкой учился или в школе?

– И так, и так. Его отец, университетский профессор, умер, когда он был совсем маленький. Он выучился латыни в том возрасте, в каком ты висел на ногах у висельников.

– Забавно. Знаешь, я ведь пытался выучиться латыни, но сперва Чума, потом Пожар, всё такое…

– За неимением отца он читал отцовские книги, а потом пошёл в школу. А ты сам видел, как с ним обошлись.

– Может, у них есть серьёзные основания. – Джек скучал, а дразнить Элизу было развлечение не хуже любого другого.

– У тебя нет никаких причин кусать доктора за пятки, – сказала Элиза. – Он из тех мужчин, которые способны завязать глубокую дружбу с особами прекрасного пола.

– Видел я эту дружбу, когда он указывал на твои прелестные груди Лотару фон Хакльгеберу.

– На то, вероятно, была причина – доктор плетёт ковёр из множества нитей.

– И что за нить привела его на книжную ярмарку?

– Несколько лет они с Софией убеждают императора в Вене учредить большую библиотеку и академию для всей империи.

– Кто такая София?

– Ещё одна из подруг доктора.

– И на какой же ярмарке он её подцепил?

Элиза отвечала шёпотом, едким, как царская водка: