Нежнорогий возвращается в лес - Будрис Римантас. Страница 31

Птица стоит в снегу и не просто любуется зарей. Куропатке во что бы то ни стало надо знать, не притаился ли поблизости рябой разбойник — объявился он тут осенью и на всю зиму обосновался в здешнем лесу. И хитрющий же он, этот ястреб: кружит низко над землей и с разгона, нежданно-негаданно камнем кидается на беззащитных куропаток, занятых поисками мелких зернышек.

У куропатки на груди подкова. Кому неизвестно, что подкова приносит счастье. У куропатки, что стояла в снегу с поджатой ножкой, этот знак был особенно широк. Поэтому она и вышла высматривать ястреба. Озирается осторожно, нет ли рядом когтистого разбойника, а заодно и любуется солнечным восходом. По краям сугробы перестали розоветь, засияли белизной, заискрились. Сугробы набегают друг на друга снежными волнами и не видно, где кончается это бескрайнее море. И ястреб как будто сгинул. А вдруг он замерз, закоченел, сидя на суку в ожидании жертвы, бултыхнулся в снег, лежит там и никогда-никогда не явится взимать с куропаток страшную дань… Как же, дождешься! Говорят: пока ястреб замерзнет, всем воронам конец придет. А вороны носятся в морозном воздухе, даже в город не удрали, зимуют в поле. У куропатки-разведчицы это уже не первая зимовка, у нее есть опыт, и она не станет обольщаться надеждой, что ястреб закоченел, обезврежен. Затаился где-нибудь, высматривает! Не эту куропачью стаю, так другую.

Малые золотистые пташки — овсянки — слетелись на ольху, чуточку попрыгали по веткам, сверкнули золочеными подбрюшьями на солнышке и умчались к людским жилищам. Там отыщут себе крошек. Раз уж овсянки терпят стужу, то ястреб и подавно…

Куропатка юркнула в шалаш.

В сумраке жмутся одна к другой дружные курочки. Клювы и черные глазки устремлены к возвратившейся с поля Подкове Счастья. Ни одна вслух не спрашивает, но и без того всем ясно, о чем пойдет речь.

— Не видать, — говорит Подкова Счастья и забирается в середку куропачьего семейства, где потеплей. Какое уж там тепло — просто не так донимает мороз, как снаружи.

— Прилетит. Что ему сделается… — простонала из темноты курочка Трепетное Крылышко, у которой, когда стая снимается с места, шумнее, чем у остальных, работают крылья.

Трепетное Крылышко, как и все курочки в стае, жуть как боится ястреба. И мечтать не смеет, чтобы хищник оставил их в покое.

— Давайте убежим отсюда! Здесь страшно!

Куропатки зашевелились. Кто-то произнес эти слова, и всем они показались очень мудрыми. Конечно, надо бежать отсюда. И поскорей.

— Надо лететь, — решила Трепетное Крылышко. — Вылетать немедленно. До вечера мы далеко умчимся. Может, там будет теплей, а как знать, вдруг и надежнее…

— Нет, нет и нет, ни за что не лететь! — всколыхнулась Огненный Хвост, прозванная так за то, что у нее в хвостике были самые яркие рыжие перья. — Поднимемся, и сразу нас отовсюду увидят. И ястреб, и кто угодно! Никак нельзя нам лететь, надо идти пешком. Ноги у нас крепкие, резвые. До вечера далеко уйдем. Вдруг там будет сытней, а как знать, может, и спокойнее…

— Поверху!

— Понизу!

— Пешком!

— Бегом!

— Лётом!

Куропатки не на шутку рассорились. Препирались, горячились, очень устали. Даже согрелись чуточку. То ли от спора, то ли оттого, что солнце, несмотря на трескучий мороз, все-таки греет. Когда курочки затихли, Подкова Счастья заговорила:

— Куда нам лететь? Куда уходить? Кто знает место, куда нам надо лететь или идти?

Курочки молчали: ни одной такое место не было известно. Тогда Подкова Счастья сказала:

— Летели птицы за орехами — золотыми, величиной с птичью голову. Но никто еще не видел, чтобы они возвращались. Улетали птицы от ястреба, а доставались хорькам да лисам… Уходили птицы в дальние края, где колоски и зимой наливаются, а нашли снег да лед… Но мы отмечены знаком счастья! Еще с той поры, когда птицы крылья делили. Помните, как тогда все было? В долине, где бьют родники жизни, у ключей, которые не замерзают, не высыхают. Там собирались птицы. Был день, назначенный пернатым, и каждая птица могла из целой горы всякой всячины выбрать то, что ей нравилось. Тут было полно крыльев, лап, когтей… Выбирали, примеряли на себя. Многим хотелось крепких клювов, быстрых, острых крыльев, но не всем хватило. Наши пращуры выбрали крылья быстрые, но не слишком сильные. Сняться с места снимаемся, а далеко отлететь нам невозможно. Нам достались крепкие, быстрые ноги, вот мы и умеем долго бегать, обходим много полей, пока подбираем зернышки, водим за собой птенцов-куропчат. Клюв мы себе взяли обыкновенный, легкий. Зачем нам заостренный крюк или увесистая дубинка? Мы не воюем с другими пернатыми, кору долбить нам ни к чему, а наш клювик как раз подходит для того, чтобы склевывать семечки, мелкие зернышки. Но больше всего нам повезло, что наши предки заметили в сторонке от сваленного в кучу добра подкову. Отличную подкову, которая приносит счастье. Остальные птицы даже позавидовали нам. А мы по сей день носим знак подковы у себя на груди. Морозная зима, трудное время, приходит и уходит. А мы остаемся. Ястребы да лисы — все стараются нас добыть. А мы, только отступят морозы, снова зовем друг друга в полях, а немного погодя у нас уже и гнездышко заложено… Куда нам уходить, еще растеряем в пути подковы счастья…

Курочки слушали, и у них пропадала охота улетать, не хотелось и пешком уходить.

— Живут ведь овсянки, а какие малюсенькие! Продержимся и мы, — вздохнул кто-то в стае. — Были бы зернышки.

Подкова Счастья чуть высунулась из тайника и тут же нырнула обратно в шалашик. Шепотом оповестила остальных:

— Они здесь! Приехали!..

Отец достает из саней тугой мешок, несет его к другому куропачьему шалашу. Вот он приподнял несколько разлапистых веток и опрокинул мешок прямо в шалаш.

— Папа, а куропатки любят полову? — спросил сынишка, старательно ступая в отцовский след.

— Не полову они любят, — ответил отец. — Они из нее выклевывают зернышки, семена всяких трав. Видишь, все кругом под снегом, трудно им зимой кормиться.

Скрипнули полозья. Куропатки выбрались из шалаша, побежали к другому тайнику угощаться.

— Недаром у нас подковы! — напомнила Подкова Счастья и осторожно осмотрелась.

Ястреба по-прежнему не видать. Широкими волнами убегают вдаль снежные сугробы, и морозно переливаются мириады искр.

Март. День, когда вода пела лебедиными голосами

Это должно было свершиться. И свершилось.

Никто не знал, когда это будет, но все ждали. Ведь все знали, что это обязательно, во что бы то ни стало произойдет.

Черный дрозд беспокоен. Он уже не первый день мечется в клетке. Она кажется ему тесноватой. Дрозд не хочет оставаться в клетке, ему не спится ночью. Он мечтает о прозрачных, переливчатых ночных звездах, о темном ельнике, притихшем в смутном ожидании. В полудреме дрозду видятся еловые ветки — чем светлее утро, тем чернее они проступают.

И зяблик утратил покой. Его радостное от природы сердечко, его милые крылышки охвачены какой-то тревогой, он скачет по перекладинам, просовывает головку через прутья клетки.

Волнение приятелей мне вполне понятно. Дело идет к весне. Стрелки часов природы подошли к той цифре, когда соплеменники дрозда и зяблика вдали от родины, на теплом, благодатном юге, начинают томиться желанием вернуться домой. Набатом гудит зов природы, и птицы опять собираются в путь. То, что мои дружки зимовали под крышей, рядом с человеком, не имеет значения. Зов природы одинаково слышен всюду. Неспокойно моим друзьям. Им тоже хочется куда-то лететь, спешить.

Погодите еще чуть-чуть. Поживите пока у меня, спойте мне что-нибудь весеннее. А потом, так и быть, расстанемся как добрые друзья. Я-то еще поживу здесь, а вы отправляйтесь обзаводиться собственным домом, какой вам больше по вкусу.

Смятение моих пернатых жильцов тоже говорило: это произойдет. Уже скоро. Вот-вот…

В дюнах уже нет снега. Кое-где отдельные пятна белеют в затененных ложбинах в лесу. На ледяном покрове залива местами встали лужицы, а ледяные бугры уже кажутся некрепкими, помутнели.