Партизанка Лара - Надеждина Надежда Августиновна. Страница 9

В ночь с четверга на пятницу чёрные мундиры нагрянули к Синицыным. Но дом был пуст. Семья Синицыных куда-то исчезла.

Соседи клялись, что в эти дни никто к Синицыным не заходил. И только бабке Арине почудилось, что в четверг вечером под окнами синицынского дома кружила серая тень.

— И метель кружит, и «он» кружит, — рассказывала бабка Арина. — А потом шмыг в учительский дом! Тут я, милые мои, и догадалась, что это душа Николая Максимовича приходила и увела родню с собой.

У Лары было совсем другое мнение насчёт того, кто увёл семью Синицыных. И поделиться своими мыслями она побежала к Фросе, брат которой, Петя, уже два месяца томился в немецком лагере.

На усадьбе у Кондруненко мелькнул цветастый платок. Но Лара не окликнула подругу, и платок скрылся в сарае. Так даже удобней. В сарае они и поговорят.

С крыши сарая свешивались сосульки, короткие и острые, как зубья бороны. Лара потянула тяжёлую дверь: заперто. Ну и трусишка Фрося: средь бела дня заперлась.

— Открой, это я.

За запертой дверью молчали.

— Ты что же, своих не узнаёшь?

В сарае зашелестело сено и кто-то чихнул. Громко, по-взрослому. Видно, Фрося нашла себе подружку постарше, а на тех, кто моложе, ей наплевать.

— Если ты сию же минуту не откроешь, между нами будет всё кончено. Поняла?

Дверь неохотно приоткрылась, но как только Лара вскочила в сарай, засов снова задвинулся.

— Тише! — У Фроси сегодня было удивительно неприветливое лицо. — Ну, чего шум подняла?

— А ты любишь потихоньку секретничать. Кто здесь чихал?

— Чудачка же ты, Лариса! Это корова чихала. Простыла наша корова. Я тёплого пойла ей принесла.

Лара недоверчиво огляделась. В левой стороне сарая серебрилось сложенное сено, справа за дощатой перегородкой виднелся пегий коровий бок. Фрося покачивала в руках закрытое крышкой ведро.

— А я и не знала, что коровы чихают. Ну хорошо. Пусть чихает себе на здоровье. Фрося, я должна рассказать тебе очень важное.

— Сейчас больно некогда. Забеги вечерком.

— Нет, откладывать нельзя. Здесь нас никто не подслушает?

Фрося пожала плечами. Она смотрела не на подругу — на сено. Как будто сено ей интереснее всего.

— Я пришла к тебе первой потому, что у тебя брат в немецком лагере. Теперь ему уже недолго сидеть. Партизаны спасли Синицыных, скоро они освободят Петю.

Фрося вздрогнула. То ли от Лариных слов, то ли оттого, что в сарае раздалось громкое «апчхи!». Нет, это не корова чихала. Сено зашевелилось и зелёной лавиной хлынуло вниз. В сене было устроено что-то вроде медвежьей берлоги, из этой берлоги, отряхиваясь, вылезал человек.

Может, и правда на свете бывают привидения? Как попал в сарай Петя Кондруненко? Да и он ли это? Худой, бледный… Прежними остались лишь глаза.

— Тише! — предупредил девочку Петя. Теперь Лара поняла, почему Фрося не позволяла шуметь. Вот кто умеет хранить тайну! Прячет у себя в сарае беглого брата, и ничего по ней не узнаешь. Всё такая же спокойная, ровная, как была. Петя потянулся, расправил плечи.

— Столько лежать — затекёшь: руки будто не свои. Присаживайся, Лариса.

Девочка нерешительно присела на ворох сена, но потом, осмелев, стала придвигаться всё ближе и ближе и дотронулась до Пети рукой.

— Проверяешь, я или не я? Можешь не сомневаться.

— Ох, Петя, даже не верится! Как же тебе удалось сбежать оттуда?

— Неважно как, важно, что удалось. А теперь рассказывай всё, что знаешь про партизан.

— Хочешь уйти к ним?

— Хочу жить по-русски, по-советски, а не по-немецки. А за это надо сражаться, жизни не жалея, иначе войну не выиграешь. Не для того я бежал из лагеря, чтоб в сарае сидеть.

— Ишь расшумелся! — рассердилась на брата Фрося. — И зачем вылез! Но раз уж вылез, изволь горячего поесть. Тебя, Лариса, я дома покормлю, и бабушке отнесёшь.

Фрося сняла с ведра крышку и вытащила чугунок с картошкой. А ведь говорила, что пойло корове…

Пока Петя ел, а Лара рассказывала ему про исчезновение семьи учителя, Фрося сторожила во дворе, для вида расчищая снег. Но вот она замурлыкала песенку. Это означало: на деревенской улице появились люди, надо прекратить разговор.

— И вообще у меня к тебе просьба, Лариса, — сказала Фрося, навешивая на дверь замок.

— Да, пожалуйста. Всё, что хочешь.

Лара смотрела на подругу с восхищением. Какая выдержка! Даже зависть берёт!

— Пока он здесь, не ходи к нам: можно на след навести. Будет время, я сама к тебе забегу. Ты не обиделась?

— Нет.

Как Ларе ни было грустно, но она понимала, что Фрося права.

Два дня мела метель. Будку Дружка занесло по самую крышу. Люди сослепа спотыкались о заборы: в метель, как ночью, дороги не разберёшь.

Только на третий день утихло. В небе засияла просинь, словно кто-то продул в толще облаков дырочку, как это делают ребята, дыша на замёрзшее окно.

Из голубой щёлки на землю смотрело солнце. Лара вышла во двор и зажмурилась. Тысячи крохотных алмазных радуг сверкали на снегу.

В кустах сирени серебряным бубенчиком звенел птичий голос. Лара узнала уже по-весеннему длинную песню большой синицы. Бабушка научила девочку понимать синичий язык.

«Коли синица запела, недолго морозу лютовать, — говорила бабушка, — весну несёт солнышко. Оно и снег топит, и ночь коротит. И синица раньше всех чует, что день прибыл. Слышь, как она выговаривает: свет, свет, свет!»

На кусте сирени пела синица, а чуть поодаль, увязая в глубоком снегу, по усадьбе пробирался кто-то низенький, кругленький, в цветастом платке.

— Фрося!

— А ты не видишь? — о Ларино плечо ударился снежок.

— Ах, так! Ну, погоди!

В ту же минуту весь Фросин полушубок был залеплен снежками.

— Хватит. Ну хватит, Лариса. Я на минутку. Хотела тебе сказать…

— Ушёл? — догадалась Лара.

— Ага. Нынче в ночь. Там и два Ивана, и Синицыны…

«Свет, свет, свет…» — вызванивала синица.

И в душе у девочки пело по-синичьи: свет, свет! Как бы ни было трудно, свет победит тьму, победит свет!

Прошло больше года. Опять наступила весна, вторая весна с тех пор, как дядя Родион стал печенёвским старостой. Тогда ему казалось, что война кончилась: деревней завладели немцы и надо к ним приноравливаться, надо думать о себе.

Но теперь он видел, что война не кончилась, она стала войной народа. В партизаны уходили и девушки и старики.

Как они не боялись? Этого он не мог понять. Сам он жил между двух огней, в вечном страхе. Не донесёшь — немцы узнают, казнят. Но если партизаны узнают, что он донёс, — партизаны его не помилуют.

Весной разнёсся слух, что в деревне, где-то неподалёку, партизаны застрелили предателя-старосту. Дядя Родион стал ходить по улицам оглядываясь. Его пугала собственная тень.

Ночью он вскакивал с постели.

— Даша! У нас под окнами кто-то ходит.

— Ничего не слыхать. Приснилось тебе.

— Слышь, ставень дёрнули: меня выглядают. Но я никого не выдал. Петька Кондруненко приходил повидаться с матерью. В немецкую форму переоделся, наглец. Я виду не подал, что узнал Петьку. На всё глаза закрываю. За что же меня казнить?

— Да ты совсем хворый, Родя! Что мне делать с тобой!

Тётя Дарья отправилась в церковь в Неведро, поставила свечу перед иконой Николая-угодника, заказала молебен за здравие болящего раба божьего Родиона. Но и молебен не помог.

И тогда тётя Дарья решилась на последнее средство. Насыпала в кулёчек муки и впервые за два года пошла навестить свекровь.

Она нарочно выбрала время, когда мужа не было дома: печенёвский староста с утра уехал в Тимоново — решил обновить велосипед, запрятанный в сарае в начале войны.

— Здравствуйте! — с порога нежно пропела тётя Дарья. — Думаю, надо бы заглянуть к родным. А вы всё по-городскому желаете жить — с цветочками.

Она понюхала стоявший в консервной банке букетик подснежников.

— Как пахнут! Ну прямо мёд. И где же ты эти первоцветики насобирала?