Томка и блудный сын (СИ) - Грачев Роман. Страница 25

Одну из них опубликовали в местном издательстве.

Серега так и остался сидеть со вздернутыми бровями. Восхищение было неподдельным. – Да-да, мой юный друг, жизнь порой делает такие виражи, что дух захватывает.

– Не жалеете?

Я не ответил. Поднялся, подошел к кромке воды. Озеро лениво плескалось у ног, журчало, мурлыкало.

– Жалею, не жалею… что ж теперь задаваться пустыми вопросами. Жизнь пишется набело, без черновиков. – Я обернулся. – У тебя, Сереж, есть место, где ты абсолютно счастлив? – Не знаю. Где-то мне бывает хорошо, но чтобы так, как вы описали… – Тебе хорошо в компьютере, правда?

Он виновато развел руками.

– Комфортно, не спорю. Наверно, это плохо, но я ведь не был избалован вниманием. Все время с матерью, а с ней всегда было непросто. Потом появился Игорь… с этим вообще не пошло…

Сложная гамма чувств отразилась на его юношеском лице. Я его понимал. Уж если меня, взрослого мужчину, Игорь Устьянцев поразил несоответствием формы и содержания, то уж парнишку он озадачил по полной. – Цифровой мир проще, – добавил Сергей. – Нолик-единица, нолик-единица… и никаких полутонов.

– В черно-белой гамме долго не протянешь.

– Знаю.

Я вернулся к скамье, сел рядом. Мяса уже не хотелось. Наверно, придется оставить на завтрак. Я открыл предпоследнюю бутылку пива, попутно обратив внимание, что Сергей все еще тянет вторую за весь вечер. – Вот посмотри, падаван, на это бегающее по понтону маленькое чудо с сачком. Смешная?

– Да, колбаса та еще.

– Когда она родилась, я был в страшной депрессии. Да-да, не удивляйся, у мужчин тоже бывает послеродовая депрессия, хотя они не носят детей в пузе девять месяцев и не тужатся на родильном столе. Я испугался. Я понял, что моя жизнь мне больше не принадлежит, что я не смогу больше делать то, что делал раньше. Все теперь подчинялось совершенно другому ритму и распорядку, теперь главный человек – она, орущая, сопящая, писающая и какающая козявка. Плевать она хотела на мои трудности, на мое самочувствие, на мои самобичевания и самокопания. Намок подгузник в три часа ночи – изволь подняться, поменять на сухой, снова укачать, чтобы уснула, а то еще и на руки взять и походить с ней по квартире, пока не захрюкает от удовольствия. Иногда, проснувшись, сидел с ней весь остаток ночи, потом в шесть утра сдавал выспавшейся жене и ехал на службу. В восемь я уже был весь в делах, а вечером дома начиналось все сначала. Не помогало ни кофе, ни коньяк…

Сергей притих. Сидел и слушал, боясь даже вздохнуть. Где-то рядом чирикнул сверчок.

– Первый год жил как в тумане, будто постоянно с похмелья. Вспомнил, каково спать четыре часа в сутки, как в армейском наряде, наслушался истерик и криков по самое не балуйся. Томка, правда, не была проблемным ребенком, как многие другие, но шума все равно хватило с лихвой. И вот теперь… знаешь, не представляю своей жизни без нее. Параллельная реальность. Мамы вот у нас практически нет, так уж сложилось, но папа – вот он. Я ведь сам рос без отца. Он ушел от нас, когда я был подростком, а мать так и не вышла замуж. Гордая женщина. Лишь совсем недавно я понял, чего был лишен: не было рядом мужика, когда я взрослел, когда дрался во дворе, учился работать отверткой или ножовкой. Принимал первые в своей жизни важные решения, прислушиваясь только к себе, и некому было помочь советом, подсказать не спешить или, наоборот, форсировать. Столько шишек набил – ужас. Вот потому и получился таким, наполовину филологом, наполовину мясником, разломил натуру надвое, попер против природы.

Я сделал паузу. Томка уже легла пузиком на понтон и опустила руку с сачком по локоть в воду. Кажется, девчонка увидела добычу в темной пучине.

– Зачем вы мне это рассказываете? – спросил Сергей.

– А затем, брат, что жизнь до ужасного быстротечна. Вынимай иногда башку из монитора и смотри по сторонам, иначе пропустишь что-то очень важное. Отчим у тебя нормальный. Сложный, конечно, и немного странный, но неплохой.

– Ага, – буркнул Серега, – только ссытся и глухой.

– Чего?

– Я говорю, сиденье на унитазе никогда не поднимает, а так все нормально, конечно.

Я хмыкнул.

– Ладно тебе ворчать. Все-таки первый хороший компьютер тебе подарил именно он, а ради этого можно и потерпеть мокрый унитаз. Впрочем, это все лирика, давай к делу.

Я протянул руку к сумке, лежавшей рядом на песке. Там покоился ноутбук Сергея.

– Мои спецы кое-что выяснили. База, которую тебя попросили взломать, вроде и не совсем пустышка, как нам показалось вначале, но и ничего серьезного собой не представляет. Скажем так, это было сырье, полуфабрикат, недоделка, которую забросили, а потом достали с полки, решив использовать в качестве тренажера. О том, что же на самом деле представляет для них интерес, сможешь поведать только ты. Ваш выход, маэстро.

Парень пристально вглядывался в далекую линию противоположного берега. В тишине снова чирикнул сверчок. Со стороны коттеджей донеслись крики подвыпившей компании. Кто-то направлялся к берегу.

Казалось, пауза будет вечной.

«Давай, давай, – мысленно подбадривал я, – тебе же легче будет».

Сергей сделал один большой глоток из бутылки и начал рассказывать…

21

– Сергей! Ты меня слышишь или нет?!

До сих пор, на семнадцатом году жизни своего отпрыска, мама не понимает, что отвлекать его во время полного погружения не просто вредно, но и бессмысленно. Он все равно ничего не слышит и не видит. Он пребывает в мире цифр, символов, знаков, звуков. Да еще и аська с деловыми контактами.

– Сережа!!

Мать нервничает. Сергей молчит. Он в наушниках. Он знает, что его зовут, потому что в ушах у него не «Металлика», а Альбиони, тихое и печальное адажио. Но он все равно не отзывается. Вызволить парня из плена цифр – еще куда ни шло, но от Альбиони отрывать может только изувер, не слыхавший в жизни ничего прекраснее Киркорова. В какой-то степени мама и есть изуверка.

В конце концов, она появляется на пороге. Уперев руки в бока, плотно сжав губы, готовая разразиться ругательствами, смотрит на Сергея. Сын сидит спиной к двери, лицом к окну. Он видит мать в отражении на темном участке монитора. Ждет. – Ну, Сереж…

Дальше препираться смысла нет. Когда мать делает так – вздыхает, в бессилии опуская руки, изображая измученную сердечными ранами старуху – добра не жди. С буйной мамой еще можно договориться, но с мамой «убитой» любые переговоры превратятся в перекидывание дерьма совковой лопатой из сидячего положения. Возможно, Сергей прятался в своем мире именно из-за матери, из-за ее депрессивного сознания, не позволявшего радоваться простым житейским вещам, как-то: солнце утром встало на востоке, сын вышел к завтраку, живой и здоровый, трезвый муж чинит в доме сантехнику, в воскресенье можно сходить в кино на мелодраму, а в будни любым свободным вечером можно опуститься в кресло на кухне, накрыть колени пледом и почитать книжку.

У матери ничего не получалось. Она старалась, но прошлое, застрявшее в груди клубком использованного скотча, не давало выдохнуть. Поначалу Сережа «велся» на ее жалобы, старался слушать и успокаивать, но с годами понял: советы не помогают, попытки успокоить, погладить и утешить лишь расслабляют ее и приводят к новым слезам. Осознав тщетность, Сергей ушел в себя. Ушел в компьютер. Надел виртуальные наушники, чтобы никогда их больше не снимать.

– Сережа, послушай.

Он видит ее отражение в мониторе. Отражение не сулит ничего хорошего.

– Да? – Сергей ставит Альбиони на паузу, но наушники не снимает. Оборачивается.

– Опусти эти штуки, когда я с тобой разговариваю.

Сергей отрицательно качает головой. Ольга Круглова проходит в комнату, садится на диван. – Сереж, ты уже взрослый… «О, господи!» – думает Сергей.

– …ты должен понимать, что жизнь твоя сложится так, как ты ее построишь. Я вот что хочу сказать тебе… – Мам! – Он крутанулся на стуле. – Давай к делу.

– Вот никогда не послушаешь меня! Я ведь очень давно хочу с тобой поговорить…