«Еду я на осле!» и другие смешные истории (сборник) - Тополь Эдуард Владимирович. Страница 8

Недавно я получил вот такое письмо: «Здравствуйте, Эдуард Тополь. Прочла в газете ваши рассказы и очень посочувствовала вам, что вы, любя животных, лишены радости общаться с ними».

Я очень обиделся. Кто сказал этой тёте, что я лишён радости общения с животными? Ну и что, что я в эмиграции? Разве в эмиграции нет зверей или всяких других животных, с которыми можно общаться, а точнее, говоря нормальным русским языком, дружить?

И вот я решил рассказать о тех, с кем я подружился с самых первых дней эмиграции.

Дело было так.

Когда я приехал в Нью-Йорк, поселили меня, как и других эмигрантов, в огромном отеле в Бруклине. Мне дали комнату под самой крышей, на двадцать первом этаже, и это была даже не нормальная комната, а какая-то голубятня – маленькая комнатушка в башенке, у которой все стены и потолок прогревались солнцем. Короче, жара там была такая, что, когда я первый раз открыл дверь в свою комнату, я прямо отскочил в коридор – такая жара там стояла.

Поэтому я поставил в комнату свой чемодан и ушёл гулять: я решил, что к ночи, когда солнце спрячется, комната остынет, и я смогу в ней хотя бы ночевать. И вот я гулял по Нью-Йорку, по набережной Гудзона, по грязным и не очень грязным тротуарам, и очень мне этот Нью-Йорк не нравился. Во-первых, жара ужасная, духота, во-вторых, я по-английски ничего не понимаю, и, в-третьих, как быть с работой? Кому тут нужен писатель, который по-английски писать не умеет?

И вот, злой и голодный, прихожу я поздно вечером в гостиницу, поднимаюсь на свой двадцать первый этаж, открываю комнату, включаю свет и – батюшки, что же я вижу!

По столу, по стенам, по моей сумке с вещами ползают тараканы – прямо сотни тараканов, тысячи!

Тут со мной просто истерика случилась, нервный припадок – стал я этих тараканов бить. Честное слово! Так я распсиховался, так обиделся, что схватил свою тапочку и стал бить тараканов почём зря – и на стене, и на столе, и на подоконнике. А потом упал на кровать и заплакал. От злости. Думаю, зачем я в эту Америку приехал? С тараканами жить?

И так уснул.

Утром проснулся и пошёл искать себе работу. Как раз меня НАЙАНА, это такая организация, которая помогает новоприбывшим иммигрантам, послала в тот день в большой книжный магазин «Харпер энд Роу» – сказали, что там есть для меня замечательное место – грузчиком. О’кей, грузчиком так грузчиком, я человек не гордый. Пришёл в этот «Харпер энд Роу», вижу: действительно в самом центре Манхэттена замечательный книжный магазин и даже издательство в двадцать этажей, где печатают разные книжки. «Ну, – думаю, – это как раз для меня: сначала буду книжки таскать, а потом как-нибудь познакомлюсь с хорошим редактором и свою книжку напечатаю».

И вот иду я к директору магазина, говорю:

– Здравствуйте, гуд афтернун, меня к вам НАЙАНА послала грузчиком работать.

А мне говорят:

– Здравствуйте, гуд афтернун, хау ар ю, ду ю спик спаниш?

Я очень удивился – при чём тут «спаниш», как я могу по-испански разговаривать, если я по-английски еле-еле?

– Нет, – говорю, – ай кант спик спаниш, ай спик инглиш э литл бит.

А они говорят:

– Икскьюз ми, извините то есть, нам нужен грузчик, который на двух языках разговаривает: на английском и на испанском.

Короче, не взяли меня на работу грузчиком в магазин «Харпер энд Роу». Что было делать? Купил я булку в магазине, йогурт и помидоры и пошёл в свою гостиницу. Сижу в своей жаркой комнате, ем помидоры с булкой, йогуртом запиваю. Тут, вижу, из-под кровати таракан выползает. Осторожно так выползает, как на разведку. Остановился и смотрит на меня своими тараканьими глазками. Я и говорю ему: – Ну что, – говорю, – Шурупик, ду ю спик спаниш?

Почему я его Шурупиком назвал, сам не знаю, а только он на эту кличку сразу отозвался – пошевелил усиками, как будто носом шмыгнул, и пополз к крошкам от булки, которые я на пол просыпал.

Так мы с ним и подружились, и он стал моим самым первым другом, которого я повстречал в Америке. Таракан Шурупик.

Что бы со мной ни случилось: на работу ли меня не взяли, в сабвее ли я заблудился, писем долго нет из Израиля от моей племянницы Аси или в НАЙАНЕ меня обидели – я уже не унывал, не отчаивался, как раньше, а знал, теперь я уже не одинок, есть у меня друг в гостинице, который ждёт меня не дождётся, таракан Шурупик.

Я приносил ему самую вкусную еду – печенье, булки, макароны, но больше всего мы с ним любили овсяные хлопья. Я в Советском Союзе очень любил овсяную кашу, которая там называется «Геркулес», и здесь я тоже нашёл свою любимую овсянку – она по-американски называется «оутс». И тут я выяснил, что у нас с Шурупиком совершенно одинаковые вкусы: он так полюбил эти овсяные хлопья, что, если бы я не закрывал банку с оутсом, он бы там поселился, наверно.

Во всяком случае, прихожу я как-то домой, открываю дверь, смотрю, а у меня на подоконнике, где обычно стоит банка с овсянкой, просто пир горой! Мой Шурупик созвал друзей со всей, наверно, гостиницы и угощает их моей овсянкой. А всё потому, что я забыл банку закрыть, как полагается. Вот они и устроили народное тараканье гулянье на моём подоконнике, как на Пятой авеню. Чёрные тараканы, рыжие, маленькие какие-то букашки – кого только нет! А Шурупик у них самый главный, сидит верхом на банке, усами размахивает и как будто приглашает:

– Налетай, братва, всех угощаю!

Посмотрел я на это дело и говорю:

– Эх ты, Шурупик, Шурупик, добрая душа! Другой бы какой-нибудь таракан на твоём месте один эту овсянку ел, втихомолку, а ты, наоборот, всех друзей позвал – и знакомых, и незнакомых. Молодец! Сразу видно – американец! Ладно, – говорю, – гуляйте, я ведь теперь тоже американец, добрый и щедрый. Тем более, – говорю, – Шурупик, что это наш прощальный вечер, завтра должен я съезжать из гостиницы, больше меня тут НАЙАНА не держит.

Сел на кровать и стал смотреть, как тараканы мою овсянку едят. Но то ли их электричество напугало, то ли мой голос не понравился, только разбежались они кто куда, один мой Шурупик остался. Сидит на подоконнике, смотрит на меня пристальным взглядом и усами шевелит, как будто спрашивает: неужели ты меня, лучшего друга, бросишь в этой гостинице?

– Нет, – говорю, – Шурупик, дорогой мой друг, как я могу тебя бросить, разве друзей бросают?

Посадил я его в банку из-под овсянки, сложил чемодан, взял свою пишущую машинку и пошёл по Нью-Йорку искать себе пристанище. У одних знакомых прожил два дня, у других – три, у третьих – целую неделю. Вижу, нигде моему Шурупику не нравится, сидит себе в банке, не вылезает, как будто говорит: пора, мол, нам свою квартиру иметь, самостоятельно жить, а не у чужих людей. У них, мол, своих тараканов хватает.

Ладно, чего не сделаешь для лучшего друга, нашел я квартиру на Вашингтон-хайтсе, возле самого Гудзона, – светлая, просторная, чистая квартира. Принёс свои вещи, открыл коробку из-под овсянки и говорю:

– Ну вот, Шурупик, будем мы с тобой в этой квартире жить. Нравится?

Смотрю – вылез мой Шурупик из банки, осмотрелся по сторонам, пошевелил усами и – пополз на кухню, обследовать. Сначала всю кухню обследовал, потом гостиную, потом спальню и выбрал себе место в самом углу за газовой плитой.

Вот так поселились мы с Шурупиком на новом месте, и длинными вечерами я с ним подолгу разговаривал на самые разные темы. О жизни, об эмиграции, об Америке. Поговоришь, бывало, отведёшь душу, «Голос Америки» послушаешь и ложишься спать.