Кнут-Дударь, проказник - Топелиус Сакариас (Захариас). Страница 3
— Лежи тут и помирай с голоду до тех пор, пока не насытишься маковой росинкой и ножкой комара, — твердили эльфы.
— Послушайте, малютки-эльфы, — взмолился Кнут, — я могу довольствоваться маленьким кусочком тростника, что ношу в кармане курточки. Не будет ли кто-нибудь из вас так добр сунуть его мне в рот?
Эльфов неописуемо развеселило то, что такое ненасытное дитя человеческое станет есть тростник. Четверо из них залезли в карман его курточки и общими усилиями вытащили оттуда волшебную дудочку. С огромным трудом удалось им всунуть ее в рот мальчика. Затем они стали еще веселее танцевать вокруг него и на нем самом, да так рьяно, что когда они хохотали, на Лесном холме отзывалось эхо, словно от писка целого миллиона комариных роев.
Кнут не очень уверенно ощущал дудочку между губами, пока не начал дуть в нее. На сей раз дудочка заиграла: «Пи-и, пи-и! Хлип-хлип-хлип-п!» Сперва на Лесном холме замер веселый смех, а вскоре со всех сторон послышалась сотня тысяч всхлипываний, похожих на те звуки, что слышишь летом, когда дождь, как из ведра, льет над холмом. Кнут не видел своих крошечных врагов, но понял, что эльфы плакали, и ему показалось, будто почти грешно заставлять столь веселые существа так горько всхлипывать.
— Отпустите меня на волю, и вы снова будете смеяться, — пообещал Кнут эльфам.
Смеяться — величайшая радость эльфов, и летними вечерами они просмеивают всю свою короткую жизнь напролет. Немедленно сотни эльфов были готовы прогнать пауков, освободить пленника, распутать его руки и ноги и открыть его слипшиеся глаза. Кнут смог теперь увидеть своих крошечных врагов, он был все еще страшно зол и опять продудел: «Хлип-хлип-хлип-п!» О, как эти бедные малютки гримасничали и рыдали! Им так хотелось смеяться, а им все равно приходилось плакать из-за этого ужасного «хлип-хлип-хлип-п!». У Кнута не хватило сил дольше мучить их. Разнообразия ради он продудел: «Пю-ю, пю-ю! Ха-ха-ха-ха-а!», и тогда эльфы чуть не сошли с ума от радости. Они так высоко подпрыгивали, что чуть не превзошли жаворонков в небе, а некоторые падали прямо на Кнута, так что ему приходилось стряхивать их на землю. Он даже не заметил, как одна изэльф свалилась прямо в карман его курточки да там и осталась.
— Прощайте, крошки эльфы! — воскликнул Кнути быстро зашагал по лесной дороге.
«Мне надо остерегаться Лесного короля, — подумал Кнут, — он, должно быть, опаснее всех. Как там с моим уроком Катехизиса?»
«Что это значит?..» — вспомнил он Катехизис.
Вскоре Кнут подошел к поросшему морошкой торфяному болотцу у самой обочины дороги.
«Не худо бы, верно, сорвать мимоходом несколько ягодок, раз раньше четырех пополудни меня не накормят», — подумал Кнут. Там, на его пути, лежал огромный поверженный ствол ели, и чтобы добраться к болотцу, Кнуту пришлось перелезать через него. Но едва он очутился среди густых и пышных еловых ветвей, как Ствол Ели, к великому ужасу Кнута, поднялся и взревел грубым голосом:
— Гляньте-ка, Кнут-Дударь! Здравствуй! Отчего ты нынче так с лица спал?
Кнут так и остался висеть высоко над землей на верхушке ели, но, набравшись смелости, ответил:
— А как мне с лица не спасть, коли со вчерашнего обеда у меня во рту, кроме раскаленного железа, застывшего ртутного серебра, маковой росинки да комариной ножки, ничего не было?
— Да как ты смел помешать моему послеобеденному сну? — спросил Ствол Ели. — Разве тебе не ведомо, что я — Лесной король и владычествую над всеми деревьями и болотами на семь миль окрест? Видел ты мой замок? Разве худо я живу?
Кнут ничего не видал кругом, кроме дикой безлюдной вересковой пустоши, но все же отважился смиренно спросить, не дозволят ли ему спуститься вниз, к болотцу, и сорвать несколько ягодок морошки.
— Это еще что? Какие ягодки морошки? — взревел Лесной король. — Возьми сосну вместо поварешки и хлебни семь бочек болотной воды. Вот это, по-нашему, еда, это — мое любимое блюдо!
— А нельзя ли мне лучше съесть бочку яблочного пюре да одну — в меру полную — яму меда диких пчел? — спросил Кнут.
— Яблочное пюре? Да я из тебя самого яблочное пюре сделаю! Ты нарушил мой послеобеденный сон! Королевский орел, жалую тебе мальчишку, изруби его на гуляш для твоих орлят!
И увидел тут Кнут гигантского орла, что сидел на верхушке ели и глядел на него кровожадным взглядом. Вниз спрыгнуть он не мог. Ствол Ели крепко держал его руки и ноги; скоро его изрубят на гуляш…
Кнут-Дударь никогда в жизни не ел гуляш, но как ни любил он поесть, ему стало неуютно при мысли о том, что сам он может стать кормом для орла с орлятами. Жизнь Кнута висела на волоске. Но вдруг он ощутил, как что-то нежное, словно цветок, карабкается вверх по его руке, по воротнику его куртки, по его подбородку, а оттуда — прямо ко рту. Это была маленькая, забытая в кармане его курточки Эльфа. Теперь она с невероятным трудом тащила волшебную дудочку, что была в шесть раз длиннее ее самой.
— Играй! — приказала Эльфа.
Почувствовав во рту дудочку, Кнут начал дудеть.
И снова дудочка заиграла: «Баю-баюшки-баю!» Ствол Ели принялся зевать, потягиваясь всеми своими ветвями, бормотать что-то вроде:
— Нарушили мой послеобеденный сон!
После чего он бросился вниз и, падая, подмял под себя гигантского орла. Кнут пополз меж ветвями и услыхал, как храпит растянувшийся на мшистом покрове Лесной король. Казалось, будто сотня медведей ворчит один громче другого. И Кнут снова помчался вперед. Несясь изо всех сил, он подумал: «Ну уж теперь-то я буду осторожней. Здесь в лесу и вправду — опасно. Пойду-ка я лучше прибрежной тропой вдоль моря!»
Вскоре он проложил себе путь среди упавших столбов к изгороди, перелез через нее и очутился на прибрежной тропе. Его взору предстали широкие открытые морские просторы, куда более обозримые, нежели у Жемчужной отмели. Дул Западный Ветер, но не суровый и буйный, что частенько дует на море, а, скорее, такой легкий свежий бриз, когда лодка пляшет по волнам и какой любят мореходы. А эти мелкие волны, как пленительно милы они были, когда вздымали свои неровные холмистые гребни! Как весело прыгали, гоняясь друг за дружкой! Волны напоминали бы маленьких резвых ребятишек, что плещутся в лохани с водой, не будь они одеты в курточки цвета морской воды и в платьица, отороченные тонкими белыми кружевами на подолах.
Усевшись на склоне горы у обочины, Кнут почувствовал, как он устал, и начал разглядывать волны. Насколько он помнил, они всегда были ему по душе. Ведь он рос у берега вместе с ними. Ничего приятнее, чем наблюдать веселые игры волн, Кнут не знал. Это было почти так же чудесно, как самому плавать среди волн. Если б только не сводило так живот от голода!
«Будь у меня все те плоские камешки, которые я заставлял плясать на гребнях волн, и будь все они настоящими бутербродами, вот бы я наелся!» подумал Кнут.
Тут на берег обрушилась волна, да так далеко, что омыла голые ноги Кнута. Из пены морской показалось белое плечо, и тут же, вслед за этим, на склоне горы очутилась и уже сидела рядом с мальчиком прелестная маленькая девочка почти одного с Кнутом роста. На ней было светло-зеленое одеяние и серебряный браслет, в длинных золотисто-желтых волосах — золотой гребень, а над ним — венок из белейших кувшинок.
— Гляньте-ка, Кнут-Дударь! Ну, здравствуй, — молвила она голоском, подобным журчанию ручья весной, — Отчего ты нынче так с лица спал?
Удивленно оглядев девочку, Кнут ответил:
— А как мне с лица не спасть, ведь я со вчерашнего обеда, кроме раскаленных железных брусьев, замерзшего ртутного серебра, маковой росинки, ножки комара да семи ведер болотной воды, ничего не ел и не пил!
— Бедный мальчик! — сказала славная маленькая девочка, откидывая своей нежной ручкой волосы со лба Кнута. — Коли пойдешь ко мне, досыта наешься морской пены и настоящего жемчуга!