Голубые капитаны - Казаков Владимир. Страница 109

Батурин бросил остатки хлеба, медленно повернулся. Коричневые глаза смотрели грустно.

— Пару раз «общипанный» садился на подоконник, а как руку протяну — улетает.

— Поздравляю, Николай, с днем рождения! — Донсков вынул из коробки подарок: вырезанный из дерева вертолет. — Сам делал!

— Поставь на шкаф, — равнодушно сказал Батурин.

— Эге, а такой вещички у тебя не было! — увидев на шкафу белую пластмассовую лису, улыбнулся Донсков. — Кто?

— Наталья.

— Во сколько сбор?

— Никого не приглашал. И не собираюсь.

— А Наташа?

— Больше не придет, — уныло пробормотал Батурин.

— Вечером прибежит!

— Она больше никогда не придет сюда. Понял! — в го лосе злость.

— Поссорились, Коля?

— Честно поговорили! Открыли души и закрыли двери друг перед другом. Вот так!

— Поподробнее нельзя? — как можно мягче попросил Донсков.

— Отстань, сделай милость.

— Ну и ладно. За язык тянуть не буду. Давай пожуем чего-нибудь. Или в столовую? От несчастной любви помереть, конечно, можно, а с голоду зачем?

— Никуда я не пойду!

Донсков полез в холодильник. Достал и вскрыл банку с консервированным лососем. Разложил рыбу по тарелкам. Нарезал хлеб. Сифон с квасом зарядил новым баллончиком.

— Садись, бука… Мне с тобой посоветоваться надо… Садись же!

Присев к столу, Батурин стал нехотя жевать.

— Если разговор деловой, лучше отложить.

— Да нет, Николай… Мне интересно знать, что ты думаешь об Ожникове?

— Не хочу я о нем думать.

— Я вот почему спросил… — Донсков коротко рассказал о недавнем разговоре с Ожниковым.

— Договоримся: Степана больше не трогать. Не пьет. Жена с ребятишками вернулась. Работает, как в прежние времена… А что там про отца? — заинтересовался Батурин.

Когда Донсков рассказал все, Батурин долго молчал.

— Ожников — деловой человек, — наконец вымолвил он. — Пробивной. Не подхалим. Знает себе цену. Все отношения строит на принципе: кто и насколько может быть ему полезен, кого и как можно использовать. Ласковый и безжалостный.

— Выводы от плохого настроения или?..

— Опыт жизни, Владимир. И не только моей.

— Значит, ты не доверяешь Ожникову?

— Нет оснований… Только чувство. Больше того — я ему благодарен.

— Выручил в чем-то серьезном?

— Вчера он меня предостерег от совершения огромной глупости. Люди видят! Я ждал, кто мне скажет об этом первым. Сказал он. А должен был сказать ты!

— Поясни, Николай.

— Не надо, Володя! Узелок уже развязан.

— О Наташе?

— Сегодня, когда она принесла эту лису, я ей сказал все.

— Что, что ты ей брякнул, старый осел? — вскинулся Донсков. — Какие несуразицы слетели с твоего языка? Говори, какую дулю ты ей преподнес в день своего рождения?

— День рождения… Он-то и напомнил мне, что я уже давно не мальчик! — Батурин улыбнулся грустно. Ковырнул вилкой лосося. Осторожно положил вилку на край тарелки. — Володя, ты назвал меня старым ослом. Правильно. То же самое выложил и Ожников, только в более деликатной форме» В последнее время наши отношения с Натальей грозили зайти слишком далеко. Они стали серьезными… Мне казалось, что пришла неожиданная… Не хочу говорить эти слова! Слюни. Сентиментальность… Ты все видел и должен был предупредить меня от опрометчивого шага.

— Что сказал тебе Ожников?

— Открыл глаза… Наталья с Антошей Богунцом собрались ехать в Крым или еще куда-то… Я у нее запасной вариант. Антон — бабник, ненадежен. Девушка уже перезрела, ей надо спешить, искать благоустроенный аэродром для посадки на всю жизнь.

— Чьими словами говоришь?

— Своими. От Ожникова только факты.

— Эти же слова услышала от тебя Наташа сегодня?

— Только правду. Я для нее стар. Не собираюсь иметь семью. Не верю женщинам. Не могу любить.

— Ну и чушь! Говорил — верил?

— А почему нет? Разве мне чуждо человеческое? Разве урок личной жизни можно выразить лозунгами? Лично к себе полезно быть и грубым, и жестким. Очень полезно иногда подержать себя за шиворот.

— Пуганая ворона куста боится!

— Спасибо! Тебе больно и неловко за меня. Значит, ты друг. В крепкой дружбе, как и в любви, люди слепы. Хорошо, что есть еще посторонние, зрячие. Ожников звезд с неба не хватает, но если она упадет ему в ладошку — пальцы сожмет крепко.

— Не уходи в сторону! Что ответила тебе Наташа? — настаивал Донсков.

— Поставила лису на шкаф и удалилась.

— Хоть выражение лица ее запомнил?

— Стоял к ней спиной. Кормил «общипанного», — потерянно выдавил Батурин.

— Ты дурак!

— Старый дурак, Володя.

— А Ожников — подонок. Теперь я уверен! — Донсков вскочил и широкими шагами начал мерить комнату.

— Сядь! Не торопись. Ожников далеко видит. Не носит розовых очков. Умеет оценивать людей и ситуации. Не торопись с выводами, замполит!

— Какой из меня к черту замполит! Прислали приказ со строгим выговором за Руссова и поломку лопастей в лесу… — Донсков обнял за плечи товарища. — Я поговорю с Наташей, а, Коля?

— Тогда я буду звать тебя только по фамилии. А строгач влепили правильно.

— Ну и даешь! Высчитают деньги за лопасти — не возражаю! Государство не обязано расплачиваться за каждого. Но за упавший вертолет?

— Не путай. — Батурин, довольный тем, что сумел-таки отвести в сторону неприятный разговор о Наташе, улыбнулся одними губами. — Взыскание на тебя наложил не начальник управления, а его заместитель по летной службе. Чуешь разницу?

— У меня насморк.

— Разница большая. Тебя наказали как летчика за безграмотную посадку в лесу. Как летчика! В этом вина моя и Горюнова. Я скажу, где следует, но выговор пусть останется для науки.

— Не улавливаю, о чем речь?

— Ты приехал к нам из Азии. Знаю: летал и над морем, и в средней полосе. А у нас — нет. И мы не научили тебя, как надо садиться на хвойный лес.

— Лес — везде лес!

— Я говорю: хвойный! Любой наш пилот не поломал бы винта там, где садился ты. Все просто. Лиственница гибкая. Сосны и ели хрупкие. Если видишь, что при посадке они заденут за винт — поломай их.

— Я не ангел, чтобы порхнуть к ним с топориком.

— Ломать нужно шасси и брюхом вертолета. Подойдя сбоку, зависни, ударь колесом по верхушке сосны, и ты отколешь ее. Мало? Опустись ниже, ударь — и еще кусок отлетит. Так и очистишь воздушное поле для винта.

— Верхушка в сторону, а колесо куда?

— Если даже и поцарапаешь брюхо, повредишь шасси, оно в сто раз дешевле несущего винта. И сохраняется главное — возможность взлететь.

— Спасибо, Коля!

— Считай, что, хоть и поздновато, я расплатился с тобой за «посадку на флаг». Помнишь наш первый взлет? Тогда я должен был тебе рассказать. Так что полного выговора у тебя нет, а только половинка. Вторая пусть висит на мне.

— Ну, если ты такой добрый, то кое-что с твоей души должен снять и я. Постараюсь! — многозначительно сказал Донсков и, отправив в рот жирный кусок рыбы, аппетитно чмокнул…

Воробушек осмелел и влетел в комнату, прошелся по подоконнику, оставив на белой эмали угольчатые следы лапок и известкового червячка.

Нарядная, благоухающая духами Наташа Луговая ворвалась в квартиру Горюнова и не сразу увидела хозяйку. Та, с головой накрытая полосатым пледом, свернувшись калачи ком, лежала на кровати.

— Галина Терентьевна! — всплеснула руками Наташа. — В такое время спите!

Плед зашевелился. Наташа, пританцовывая, подошла и потянула его с Лехновой:

— Ваше Величество, у Батурина сегодня день рождения, а вы почивать изволите. Сорок два ему стукнуло! Надо осчастливить подданного!

Лехнова подняла нечесаную голову:

— Нечего мне там делать.

— Как это? А я? Меня без вас не пустят, именинник еще с утра выгнал! Немедленно одеваться! Я ведь не только свое желание, но и приказ выполняю.

— Какой еще приказ?

— Замполита. Явиться нам обеим, и в лучшем виде!

Лехнова нехотя поднялась. Ноги сунула в тапочки. Запахнула на груди халат. Шаркая подошвами, подошла к окну.