Голубые капитаны - Казаков Владимир. Страница 95

— Класс, Владимир Максимович!

Губы Донскова чуть дрогнули в потаенной улыбке, но не от комплимента еще зеленой пилотессы, а от воспоминания, неожиданно пришедшего, когда он увидел коричнево блестящие колени девушки…

— Владимир, у меня просьба, — сказал однажды Батурин, когда сумерничали за шахматами.

— Говори, — рассеянно ответил Донсков, продумывая ход.

— Насчет Луговой…

— Заменить второго пилота хочешь?

— Да не-ет, — тянул Батурин.

— Какие же претензии или предложения, Николай Петрович?

— Скажи, пожалуйста, ей, чтоб не летала в юбке.

Донсков чуть не выронил ладью.

— Это почему же?

— Мне мешают ее колени!

— Ну, и скажи сам! — по инерции ответил Донсков, но вдруг, все поняв, сочувственно посмотрел на товарища. — Чем же они тебе мешают?

— Стыдно говорить… все время хочется до них дотронуться.

— Но это же хорошо, Коля! Значит, ты живой!

— Не дури, Владимир!

Днем позже Донсков спросил пилотессу:

— Наташа, не удобнее ли тебе летать в брючном костюме?

— Вот еще! Мужиков тут и так мильон!

— А может быть, твоему командиру не нравится.

— Да что вы? Очень сожалею!

И после разговора стала летать в более коротких юбках.

До райцентра долетели быстро. Когда сели и увидели, как с балки и разъемных створок Ми-4 тонкими ручейками стекает вода, поняли, что «пьяный медведь» толкал в хвост.

Пока Наташа принимала с облезлого, помятого вездехода почту и посылки, Донсков разыскал по телефону заместителя председателя райисполкома.

— Привет, Хетте Иванович! Донсков говорит. Привез тебе гвозди… Да, Ожников побеспокоился… Согласен — мировой мужик! Квитанцию перешлешь почтой… Как «какую квитанцию»? За гвозди. Копию накладной с подписью о получении груза… Э, нет, шефы шефами, а социализм учет любит. Ну вот и ладно… И еще тебе деньги у начальника аэропорта оставлю — он привезет… Опять «какие деньги»! Был же у нас с тобой разговор!.. А это сам подумай, как оформить!

С деньгами Донсков, может быть, и перегнул, за что Хетте Иванович назвал его «комиссаром с голубой кровью». Дело в том, что неделю назад они летали в Беломорье на рефрижератор «Союз», где праздновалась одна из годовщин успешного плавания этого большого судна. Их хорошо приняли, угостили и не отпускали два дня.

Перед отлетом Донсков поблагодарил щедрых рыбаков за гостеприимство, за вкуснейшие креветки, великолепный набор массандровских вин, поданных в большом разнообразии и изобилии. Свою признательность он высказал и судовому коку, хмурому пожилому толстяку в очках с выпуклыми линзами, на котором лежала основная забота об удовлетворении совсем неплохого аппетита гостей. В ответ толстяк сказал, чуть кося в сторону:

— Вы думаете, рубали креветки и пили Массандру? Как бы не так, товарищ начальник! Он, — кок толкнул себя в мягкую грудь, — знает, что вы глотали. К сожалению, да-с! Вы съели пароварочный котел, бухту манильского троса и новую электроплиту, о которой давно мечтает мой камбуз!

— Как?

— А вот так! Вино-то и закусочка в накладной названы ширпотребом, товарчиком, который при нынешних временах повсеместно и широко употребляется. Приятного аппетита, молодой человек, если будут колики, не обижайтесь! Это я к слову — сейчас такое переваривают все.

Неприятный разговор Донсков передал Хетте Ивановичу, по чину возглавлявшему команду гостей, и попросил «съеденные вещи» купить на деньги из собственных карманов. Сейчас он во второй раз слушал доводы в пользу устроителей праздника, гневные эпитеты в сторону «кока — старого ворчуна», опять повторялось про «голубую кровь», обещания, что котел и плита будут стоять на своих местах и без его грошей, но согласиться снова не мог.

— Мне пора лететь, Хетте Иванович. Деньги в твой кабинет привезут. И не заставляй меня обращаться по такому поводу в райком. Неудобно как-то. Договорились?.. Ну вот и хорошо. Здоровья тебе!..

Теперь взлетала Наташа. Вертолет дернулся, но, укрощенный, мелко задребезжал металлическими скамейками, растянутыми вдоль бортов. Запрыгал груз, положенный на них. Затряслись щеки у обоих пилотов и ручка управления в руке Наташи.

— Додай оборотов и быстрее переходи трясучий режим, — подсказал Донсков. — Нужно чувствовать оптимал. Тебя что, командир не учит?

— Все больше по штурманской гоняет.

— Тоже нужно. После твоей промашки с запретной зоной. И особенно здесь! — Донсков кивнул в левое окно, в Хибинский хребет, где плато Расвумчорр краснело пятнами хламидомонадного [7] снега. В мае снег расцветает ярко-бордовыми заплатами, но и сейчас, в июле, он еще не потускнел, и хорошо было заметно, как на красные пятна валом наползает сизая густая дымка.

— Скучно с тобой летать, Наташа, все молчишь да молчишь.

— Я-то?

— Ты-то, — улыбнулся Донсков. — Расскажи какую-нибудь историю.

— У меня биографии нет.

— Неужели? Как родилась, так и в авиацию годилась?

— Я отчаянной всегда была. Из школы выгоняли.

— За двойки?

— Общественное лицо учителя измарала, авторитет его пыталась подорвать.

— О, серьезное обвинение!.. Одна подрывала?

— С мальчишками водилась. У меня даже кличка во дворе была: «Лужок»! Ребята делали все, что я хотела. Даже отвечать их научила по-военному: «Есть, Лужок!», «Слушаюсь, Лужок!»… И вот однажды я велела им наказать учителя физкультуры. Мастера спорта!

— Неужели твои мальчишки решились связаться с мастером спорта?

— Он мастером по шахматам был. Такой маленький, противный очкарик. А на занятиях по физкультуре практиковал только лошадиный спорт: стометровка, кросс, прыжки. Вот я и сказала ребятам — накажите. Неделю готовились. А он чуть не умер после этого.

— Били?

— Что вы, Владимир Максимович! Незаметно сперли шахматную доску-сундучок, с которым он расставался только во время уроков, фигуры оттуда высыпали, а посадили мышей. Сереньких. И перцем посыпали. Штук пятнадцать! Он раскрыл доску в учительской… Чего вы грохочете?

Донсков представил, что творилось в учительской, когда приперченные мыши прыснули в разные стороны, затрясся от смеха. Из глаз покатились слезы. Он размазывал их тыльной стороной ладони по забурелым от ветра скулам и хохотал.

— Хи-хи, — хихикнула, глядя на него, Наташа. — Хи-хи-и. — Вдруг, зараженная его смехом, бросила управление вертолетом и закачалась из стороны в сторону.

Вертолет, пролетев немного, начал крениться. Донсков, еще смеясь, схватил штурвал.

— Да за такие проделки вас надо было расстрелять сухим горохом!

— Исключить решили! А на педсовете что было, ох что было! Сначала чинно, а потом как закричат все. Особенно математичка! Пока мышей не переловили, она на шкафу сидела. А литераторша в окно прыгнула, благо что первый этаж. Так вот, математичка предсказала мою судьбу. По ее мнению, я патологический диверсант и постоянно буду прописана в колонии строгого режима, так как мне уже сейчас не место среди нормальных советских детей… Покричали, потом устали. А мне маму жалко, она сидит рядом и плачет. Я сказала, что все осознала, притом глубоко, и больше не буду. Директор предложил извиниться перед человеком, чей авторитет мы хотели взорвать. Извиняться я принципиально не стала.

— Выгнали?

— Извиняться я не стала, а подошла к физкультурнику и поцеловала его в щеку. Тут как-то все притихли. Я оглянулась и в другую щеку его чмокнула. Тогда он снял очки, похлопал глазами — а ресницы у него во какие были! — и погладил меня по головке.

— В каком классе училась?

— Восьмом.

— За что же ты посмеялась над таким добрым человеком? Плохим физкультурником был?

— Он красивый, а на меня не обращал внимания.

— Ишь ты!.. Приготовься к посадке, Наташа. Оленей видишь?

— Где?

— Вон целое стадо в озере. Головы торчат, видишь? Да не кустарник это — олени от овода прячутся. А вон и островерхие куваксы пастухов…