Струна и люстра (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 16

Конечно, он сказал:

— Порассуждай еще! Сейчас я тебе сделаю «откидное»…

Диваны в купе были уже застелены. Я сел, расшнуровал и со стуком сбросил ботинки. Мерцалов скривился:

— Носки заверни в газету и спрячь подальше, они у тебя воняют.

Он врал, носки у меня были чистые, это от его растоптанных шлепанцев несло кислятиной. Но разве поспоришь… Я убрал газетный сверток в чемоданчик, вынул запасные носки — назавтра. Потом разделся, сказал «спокойной ночи, Ефрем Зотович, спокойной ночи, Империя» (так полагалось по уставу) и улегся под хрустящее свежим пододеяльником покрывало. Носом к диванной спинке. Стал представлять, как наливается желтым светом и поднимается в зеленеющее небо круглая луна. Она была очень близкая — отодвинь стекло, высуни руку, и сможешь дотянуться…

Проснулся я среди ночи. Пахло шлепанцами Мерцалова и пивом из его нутра. Сам он покряхтывал, посапывал. Вагон трясло на рельсовых стыках. Мне очень было надо в туалет. Я сунул в ботинки босые ноги и, не одеваясь, выскользнул в коридор. Сходил, двинулся обратно. Застекленная часть вагона была наполнена лунным излучением, как аквариум искрящейся водой. И я прошел мимо купе — до своего привычного кресла. Сбросил ботинки, забрался с ногами. Посижу чуть-чуть, Мерцалов ничего не узнает…

Луна была теперь не такая большая, как вечером, зато сияла, будто прожектор. Высвечивала в небе облачные выпуклости и провалы, а на земле — закоулки проплывающих деревень и русла бликующих речек. Я стал думать, что эти водяные блики — не на мелких речках, а на поверхности залива у города Лисса. Словно поезд огибает бухту, где расположена гавань и чернеют на фоне воды и неба мачты с огоньками… А может, лоцмана Битт-Боя врачи все же спасут от смертельной болезни?..

… — Вот ты где окопался, кретин! Кто тебе разрешил?!

За стеклами сияло утро. Мерцалов нависал надо мной. Я только сейчас заметил, что лицо его в мелких рябинках, а цвет кожи — как у оберточной бумаги. Цвет глаз такой же…

Я вскочил.

— Господин воспитатель, я в туалет… а потом… я сам не знаю как… Подумал: гляну только на луну…

— П-поэтическая натура, — выдохнул Мерцалов и рыгнул.

— Может, у меня лунатизм? — жалобно сказал я, надеясь превратить дело в шутку.

— А ну, пошли. Сейчас я вылечу тебя от лунатизма…

Я побрел за ним. Было похоже, что получу пару оплеух. Но Мерцалов отыскал среди брякающих на столике бутылок одну, не совсем пустую, вылакал остатки и подобрел.

— Думаешь, мне жалко, что ты среди ночи пялился на луну? Да черт с тобой… Но ты нарушил запрет. А нарушение запретов… ик… расшатывает социальную систему. А система есть основа всего… Вот, возьми нашу Империю. Даже императора нет, но есть Регент, и он осуществляет исполнение законов. Хорошие или плохие они — это даже не вопрос. Главное, что они должны исполняться. Нарушишь хоть один в малости — и забуксует вся имперская машина… Понял ты, лунатик?

— Так точно, гос… Ефрем Зотович… — Я на всякий случай встал навытяжку.

— Ни хрена ты не понял… А мне про это еще папаша объяснял, штабс-майор Зот Михеевич Мерцалов… Однажды взял он меня, пацана, рыбачить на речку Запнянку, что у нашей дачи. И повезло мне тогда несказанно, вытащил я во-от такого леща. Отец кричит: «За жабры его!», а я упал на рыбину пузом. Лещ, он не дурак, выскользнул, подпрыгнул и плюх в воду… Я в рев! А папаша свинтил верхний конец удилища и тут же, у воды, выдрал меня им в полную силу. Говорит: не потому, что добычу жалко, а потому, что ты, мерзавец, не поступил, как велено. Впредь будешь уважать инструкции…

Я слушал и вспоминал Моргана. И думал, что все имеющие силу сволочи похожи чем-то друг на друга…

— Ладно, завтракать пора, — вдруг оборвал воспоминания Мерцалов. Нажал кнопку у изголовья и заказал тут же возникшему усатому проводнику сосиски и кофе (себе черный, мне с молоком).

Когда позавтракали, он велел мне сгрести со стола пустые бутылки и унести в тамбур — там был мусорный контейнер. А то, мол, дребезжат, на нервы действуют.

— И можешь потом торчать в своем кресле, раз такой любитель пейзажей, мне на тебя любоваться мало радости…

— Спасибо, Ефрем Зотович!

(Вот ведь гадство! Как я за три месяца спецшколы стал таким вышколенным воспитанником! Почти подхалимом…)

Глава 2

На этот раз я не стал садиться в кресло, подошел к стеклянной стенке, прилип носом к прозрачной плоскости. Впереди открывался город. Белели на солнце колокольни, темнел высокий (видимо, над рекой) обрыв, торчали кое-где трубы и водонапорные башни… А рядом со мной, за стеклами, проплывал назад крутой склон.

Поезд шел неторопливо, я успевал все разглядеть как следует. Склон зарос березками, крохотными елочками и хвойным кустарником (наверно, можжевельником, но я точно не знал, не разбирался). А местами зацветал розовый шиповник. Из кустов торчали мшистые валуны и обломки скал. По ним прыгали серые пичуги… И во всем этом было такое хорошее лето, что я забыл про свое горести. Мне показалось, что я превратился в легкий туман, и ветки цепляют меня, теребят на клочки, и эти клочки застревают в кустах, тают среди листьев. И это было не больно, не страшно, а радостно… Смешно, да? Но по правде так показалось. А что? Мне иногда и не такие еще фантазии лезли в голову…

Потом я увидел тропинку. Она виляла среди кустов и камней, а по ней бежали вприпрыжку ребята. С десяток мальчишек и девчонок, по возрасту все меньше меня — наверно, из младших классов. Веселые такие, разноцветные, с разлетающимися волосами. Они ловко прыгали с камня на камень, с уступа на уступ или напролом пробивались сквозь хвойную чащу, не боясь исцарапать голые ноги и руки. Наверно, они бежали в школу, потому что у каждого за плечами прыгал ученический рюкзачок. Правда, были они не в форме, ну да ведь последние дни перед каникулами и тепло такое. К тому же, здесь не столица: может, школьную форму в этом городе вообще не требуют…

Вагон постепенно обгонял ребят. Они увидели меня за стеклами, на бегу замахали руками — смеющиеся, прыгучие. И я… нет, я не посмел замахать как следует в ответ (вдруг выглянет из купе Мерцалов, заухмыляется), но все же поднял над плечом ладонь…

Господи, есть же на свете счастливые люди! Как мне хотелось быть таким же! Приходить после школы в свой нормальный дом, и пусть мне попадает за двойки в дневнике, пусть на меня ворчат: «Опять завалился на диван с книжкой, даже кроссовки не снял! А кто за хлебом пойдет?..» Пусть даже подзатыльники иногда перепадают. Если они от мамы — это ведь тоже счастье… Но я про такую жизнь только в кино видел или слышал изредка от ребят, кто попадал под интернатскую крышу не с малолетства, а уже когда все помнится…

Ребята отставали, но все еще махали руками. Впереди всех прыгали смуглые мальчик и девочка в одинаковых зеленых футболках. Подумалось, что брат и сестра. И я смотрел, смотрел, пока они совсем не скрылись за густой листвой. Потом проглотил комок… Нет, я вовсе не завидовал этим ребятишкам. Наоборот, я радовался, что им хорошо. Если уж не мне, то пусть хотя бы другим… И комок был не горький, а такой, когда читаешь про что-то берущее за душу, в хорошей книжке…

Меня тряхнуло от резкого голоса в радиодинамике:

— Господа пассажиры! Поезд прибывает на станцию Ново-Заторск. В связи с особым графиком спецсостава, следующего вне расписания, и частичным демонтажом путей возможна внеплановая стоянка протяженностью около двух часов. Просим быть внимательными к дальнейшей информации.

За стеклами потянулись станционные строения…

Мерцалов сходил к проводнику. Я догадался, что он взял ампулу. Видимо, опасался непредвиденных обстоятельств. И правильно опасался…

Мы вышли на перрон. Поезд стоял на первом пути, я увидел серое двухэтажное здание с полукруглыми окнами и черными буквами под крышей: НОВО-ЗАТОРСК. Было много народа, ощущалось непонятное беспокойство. Там и тут краснели ментухайские околыши.