Золотое колечко на границе тьмы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 111

Кадрики с музыкантами Утесова мы с удовольствием посмотрели два десятка раз. А что делать с остальными лентами?

Им тоже нашлось применение.

Форик принес рулон в школу, и несколько дней мы щедро одаривали всех, кто просил, длинными кусками кинопленки. Из нее скручивали блестящие скрипучие тросточки, которыми можно было фехтовать и безболезненно лупить друг друга по макушкам. Но самое главное — из пленки получались отличные щелкунчики.

Кусочек целлулоидной ленты складывался так, что превращался в хитрую штучку с треугольными лапками и плоским брюшком. Давишь такой игрушкой о парту, лапки поджимаются, и брюшко — щелк!

Раз — щелк, два — щелк, а потом сухая рассыпчатая морзянка. И сразу не разберешь, откуда она: щелкунчик-то крошечный, в пальцах почти не виден.

Надо ли говорить, что скоро трескучая эпидемия сотрясала школу, как тропическая малярия!

Заразу следовало пресечь, а для этого — выявить ее источник. Преисполненной педагогических навыков Зинаиде Прохоровне такая задача показалась нехитрой.

— Кочнев! Это твоих рук дело?!

— Ну чё Кочнев! — в искреннем возмущении зашелся Кочан. — Чё снова Кочнев! Никогда ничё не докажете и сразу на Кочнева! Это опять ваш помзахвост на меня наклепал, я его зашибу из-за угла когда-нибудь!..

— Кочнев, марш из класса! И без отца в школу не являйся!

— Ну и не явлюсь! Пожалуйста! А у вас все равно никаких доказательств нету, всегда бочку катите сослепу…

— Марш, я сказала! Наворовал у отца фотопленок да еще отпирается!

Ну, что было делать? Кочан, он, конечно, тот еще фрукт, но ведь сейчас-то не виноват!

Форик устало, даже со скрипом, встал за своей партой. Я, с самым пакостным ощущением в душе, тоже стал подниматься. Думаю, что и верный Чижик поступил бы так же, но, к счастью, он сидел дома с простуженным горлом, это с ним случалось частенько.

Форик мне за спиной показал кулак — украдкой, но решительно: не встревай, мол. И сообщил небрежно:

— Зинаида Прохоровна, да Кочнев правда не при— чем. Это я кинопленку принес.

— Перестань болтать! Дурацкое геройство! Зачем ты выгораживаешь этого хулигана? Ему место в милиции!

— Ну чё опять "в милиции-то"?! — снова заголосил Кочан. — Ничего не доказали и скорее "в милиции"!

Под эти вопли Форик деловито достал рулон из сумки. Отнес к учительскому столу.

— Я это на свалке в логу нашел. Берите. И все дела…

Он был тяжелый, рулон-то, мы успели раздарить не больше трети.

— Та-ак… Дина Львовна!.. Дина Львов-на-а!

Стук-стук-стук…

— Я здесь, Зинаида Прохоровна!

— Дина Львовна, возьмите э т о и немедленно вы-бросьте в уборную!

— Хорошо, Зинаида Прохоровна!

Стук-стук-стук…

Завуч уперлась в Форика твердым, как указка, взглядом.

— А ты, голубчик, не воображай, что чистосердечное признание избавит тебя от наказания!

Форик шевельнул плечами. Он и не воображал.

— Будешь сидеть после уроков два часа. И решать дополнительные задачи! И не уйдешь, пока не решишь все, что я задам! Хоть до полуночи!

После уроков Зинаида напомнила Форику, чтобы он не вздумал смазать пятки, а то хуже будет. Оставила его в пустом классе и дала лист с условиями задач.

Когда она ушла в учительскую, я снова скользнул в класс. К Форику. Он скорбно и тупо смотрел на задачи.

— Я это не решу и до утра…

— Погоди…

Я поднял с пола забытого бумажного голубя, развернул, приткнулся к Форику и на мятый листок начал «скатывать» условия задач.

— Диктуй, чтоб скорее…

Потом я схватил сумку, сдернул с крючка в раздевалке свою тужурку и помчался. Но не домой, а к Форику. Вернее, к его соседу Грише. Я был уверен, что застану там и Диночку.

И не ошибся.

Гриша и Диночка застеснялись, когда я после короткого стука влетел в комнату. Возможно, они целовались перед этим. Впрочем, Гриша тут же изобразил радостное удивление:

— А! Привет! А Трансформатор где?

Я откровенно сообщил, глядя в упор на Диночку, что "Зинаида окончательно рехнулась и решила уморить Форика задачками и держать его в школе до утра, если не решит…"

— Какой ужас! — искренне перепугалась Диночка. — Так нельзя! Я… в школу! Сейчас!..

— Лучше решите это! — я протянул бумагу.

— Давай… Ой… Я такие не помню уже когда решала… Тут, кажется, в пять действий…

Тем не менее она за пятнадцать минут справилась с задачками. Гриша торопливо разыскал ручку, чернила и лист — какую-то старую шоферскую ведомость с чистым оборотом. Диночка написала на нем решение почерком примерной ученицы.

— Вы, наверное, были в школе круглой отличницей, — не сдержал я благодарного восхищения.

— И в институте, — почему-то вздохнула Диночка.

— Спасибо, Дина Львовна! — я сунул свернутый лист в сумку и помчался в школу.

Форик сидел в пустом классе. Одинокий и покорный судьбе. Увидел меня — и покорность сменилась надеждой!

— На! Все готово!

Форик засветился тихим торжеством. Лег на парту грудью и начал квадратным своим почерком (который, на мой взгляд, отражал квадратность головы) переписывать решение в тетрадь. Я, чтобы не мешать, сел на другую парту, сзади.

Едва Форик перестал писать и спрятал черновик, явилась Зинаида.

— Что, Усольцев? Время идет, дело стоит? Имей в виду, никуда не уйдешь, пока не решишь!

— Я уже решил. Вот.

— Что ты мне голову морочишь! Дай тетрадь… Гм… Здесь что-то нечисто.

— Что опять нечисто? — дерзко сказал Форик, не вставая. — Что ни делай, вам все неладно! Больше я решать не буду, у меня голова не железная! Хоть убейте… И все дела. — Он отвернулся и лег щекой на согнутый локоть.

Зинаида Прохоровна сказала, что убивать его, Усольцева, не следует, а вот надрать уши за нахальство было бы полезно. И она обратится с этим предложением к его тете.

Затем она излила порцию негодования на меня:

— А ты что здесь торчишь? Тебя я после уроков пока не оставляла.

Я встал.

— Мы же вместе пленку ребятам раздаривали. Значит, и сидеть должны вместе… — И запоздало ахнул про себя: а вдруг она и меня заставит решать?

— Кому сидеть, это я определяю, а не ты! Отправляйся домой!

— А что, нельзя разве подождать? Мы боимся идти домой поодиночке, вон какая темнотища!

Это было, конечно, вранье.

— Ох-ох-ох! Они б о я т с я! Носиться в этой темнотище но улицам до полуночи им не страшно, а тут… Ты, наверно, помогал Усольцеву разобраться в задачах!

— Я?! Вы же сами говорили, что я в классе самый тупой по арифметике!

Завуч, кажется, слегка смутилась.

— Я говорила не совсем так, не выдумывай… — И тут же задавила в себе смущение. — Имей в виду, Усольцев, свои два часа ты все равно отсидишь полностью. До восьми!

Форик, не поднимая головы, шевельнул спиной: подумаешь, мол… Зинаида тяжело застучала ботами, пошла к двери.

Я сел рядом с Фориком. Он поднял голову, показал язык закрывшейся двери и засмеялся. Я тоже.

Но смех наш был короткий. Придвинулась к нам вплотную вечерняя печаль.

За окнами среди замороженных костлявых веток мерцали одинокие звезды. Над забором, у которого стояла злополучная (невидимая сейчас) "кинобудка", светился клочок облака. За ним прятался испугавшийся завуча молоденький месяц.

Казалось, что школа полностью опустела. Тишина была такая, что слышался звон раскаленных нитей в двух лампочках (остальные были выключены). Сколько еще сидеть-то? И есть хочется…

— Ой, я чуть не забыл!

Пока Диночка решала задачи, Гриша сделал нам бутерброды — из горбушек и маргарина. Сейчас я вытащил их из сумки, сдернул газетную обертку.

— На! Гриша сказал: сухой паёк, как на позициях…

10. Театр теней в мировом пространстве

Паёк повысил наше настроение. Мы дружно жевали и вели разговор, что Гриша и Диночка — хорошие люди и очень будет здорово, если поженятся.

Но последние крошки были съедены, и грусть подкралась опять.