Золотое колечко на границе тьмы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 77
Здесь, у лужи, меня увидели Семка Левитин и Галка Петрова, которые вернулись из школы. (Галкиного брата, рыжего Тольку, в первый класс не взяли, не хватило возраста.)
— Чё не был в классе? Про тебя чикла спрашивала, — сообщил Семка с небрежностью школьного ветерана. Этот его тон никак не вязался с внешностью новичка-первоклассника: Семка был в жестком, со складками, матросском костюмчике и с блестящим остроугольным портфелем (чумой!). Галка тоже выглядела необычно нарядной: в синем с белыми горошинами платье и с голубыми ленточками в жиденьких косицах. У нее были значительно поджаты губы.
Я принял вид человека, умудренного жизненными трудностями. Подбородком показал на Семкины новые полуботинки.
— Тебе хорошо, успели обувку достать. А я без ничего. Вот обменяет мама ордер, тогда уж…
Семка сочувственно, кивнул:
— Ну, не беда. Мы еще не так уж много выучили, догонишь…
— А мы много чего выучили! — возразила Галка. — Песню про Сталина пели и рисовали ёлочки. А послезавтра будем уже букву а изучать.
— И мы тоже! — подскочил Семка.
— Вы разве не в одном классе?
Оказалось, что Семка в первом «А» — в том же, куда записан и я. А Галка — в первом "Б".
Я усмехнулся с превосходством эрудированного человека:
— Ты, Галка, наверно, свой класс и не найдешь. Ты же букву «а» не изучила и от «б» не отличишь…
Галка обиделась:
— Совсем тупой, да? Думаешь, я не запомнила, где у нашего класса дверь?
И она, фыркая, удалилась.
Самое забавное было то, что и Галка, и Семка знали все буквы и даже могли читать по складам. Но одно дело знать просто так, а другое и з у ч а т ь. Я улавливал эту разницу и ощутил что-то вроде зависти.
Семка между тем обратил внимание на линкор.
— Это немецкий?
— Сам ты немецкий! Это "Марат". Линкор Советского Союза.
— Немецкий. У него башня кривая.
— Сам ты кривая!
— Щас мы его разбомбим… — Семка подхватил с земли осколок кирпича и пустил в линкор, который приткнулся к дальнему берегу лужи. Я оттолкнул Семку плечом и бросился спасать свой корабль. В обход водоема. Семка успел пустить еще два снаряда. Но ни разу не попал.
Я выхватил линкор из воды, прижал к груди.
— Чё раскидался! Ты его делал? Сделай, а потом бомби!
— А тебе жалко?
— Жалка у пчелки…
— Жадина-жила!
— Моряк — с печки бряк!
Семка ехидно скривил пухлую физиономию и пропел:
Жила, жила-крокодила,
Поменял г… на мыло!
— Значит, э т о м у вас сегодня учили? — язвительно спросил я.
Семка помолчал, подумал и зловеще пообещал:
— Только приди к нам в класс. Я ребятам скажу, все тебя лупить будут.
Ах ты, обезьяна толстая! Еле умеет отличать «а» от "б", а туда же: "Наш класс!"
Поддавшись мстительному вдохновению, я запустил в Семку щепкой с линкором. Щепка пролетела мимо. Линкор сорвался и угодил в лужу у Семкиных ног. Взметнулся язык мутной воды, грязные капли щедро окропили Семкину матроску.
Семка посмотрел на влажные пятна и кругло открыл рот. Я приготовился драпать. Семка значительно превосходил меня по весу, и к тому же я понимал, что обида за перепачканный костюм придаст ему дополнительные силы. Но Семка постоял и… заревел. Ровно и басовито. И пошел, оглядываясь и что-то непонятно выговаривая сквозь слезы. Я смог разобрать лишь слово "попадет". Неясно было: то ли ему попадет за перепачканную матроску, то ли мне — за мой подлый поступок.
— Так тебе и надо! — сказал я вслед.
Но никакого злорадства я не ощутил. Наоборот, был даже подавлен. Конечно, Семка сам виноват, нечего было бомбить чужой линкор, да еще и нахально обзывать его немецким. Но в глубине души мне Семку было жаль. Потому что вот если бы я сам пришел из школы такой, во всем новеньком, и меня бы грязью… Но больше жалел я не самого Семку, а его матроску. Матросский воротник и якоря всегда были для меня символом флота, кораблей и путешествий, и теперь я словно обдал мутной водой что-то свое, любимое…
Приунывший, вернулся я домой, забрался с перемазанными ногами на кровать и, чтобы утешиться, стал читать книжку "Побежденный Карабас" — продолжение "Золотого ключика" о приключениях Буратино в Ленинграде.
Затем я раскупорил закутанную в ватник кастрюлю с макаронами и пообедал.
После этого я на обороте длинных консервных этикеток рисовал кораблики на волнах, улицу сказочного города и лес, в котором прятались избушки на курьих ногах и лешие.
Пришла мама. Со вздохами сообщила, что неизвестный мне Иван Григорьевич обменять ордер категорически отказался.
— Завтра пойду на толкучку. Может быть, продам твои ботинки и куплю другие, побольше.
— Значит, это что же? — изобразил я крайнее огорчение, а душа моя радостно замерла. — Завтра опять в школу не пойду?
— Но ведь завтра воскресенье.
Вот как! А я про это совсем забыл! Какое счастье! Еще целые сутки свободы!
…Назавтра я помирился с Семкой. Он зла не помнил, про костюм небрежно сказал:
— Ништяк, все высохло и отчистилось…
Мы вместе играли в партизан среди длинных поленниц на нашем дворе и договорились, что в классе сядем за одну парту, "если только чикла не зашипит, а то она велит каждому пацану сидеть с девкой".
И опять был длинный безмятежный день. Но к вечеру снова надвинулось на меня ощущение неизбежного. Так сильно, что я, спасаясь от этого чувства, раньше обычного улегся спать. А у кровати стояли новые ботинки, которые мама принесла с толкучки. Они лишали меня всех надежд.
Утром я проснулся очень рано. И с возбуждением человека, который спешит навстречу неминуемой опасности, кинулся будить маму.
— Мы опоздаем в школу!
И тут опять случилось чудо. Сонно зевая, мама сказала, чтобы я не волновался. Вчера вечером передали по радио радостное сообщение: капитулировала Япония, с которой у нас в ту пору была война. Теперь война кончилась, и третье сентября будет нерабочим днем, потому что всенародный праздник.
Нет слов, чтобы описать мою благодарность Японии, которая столь вовремя сдалась на милость победителя!
Вообще-то японцы были, конечно, враги. Они еще до войны лезли на нас — на Халхин-Голе и на озере Хасан. То и дело насылали шпионов и диверсантов. Хорошо, что границу охранял храбрый пограничник Карацупа, а то бы совсем беда.
У Володи Шалимова была книжка "Морская тайна" — про то, как злодеи с японского подводного крейсера "Голубое солнце" захватили в плен наших моряков и чуть их не расстреляли. Но наши все равно победили и вырвались на свободу. Эту книжку читал мой старший брат Сережа и пересказывал мне.
Была про злых японцев и песня: "В эту ночь решили самураи перейти границу у реки…" Правда, потом, через много лет, стали петь не "самураи", а "вражья стая". Тем более что и фильмы японские появились — "Знамена самураев", "Семь самураев" и другие — там эти воины были совсем положительные, храбрые, за бедных заступались…
Но и в сорок пятом году такого зла, как на немецких фашистов, на японцев я не помню. Взрослые в своих разговорах их даже жалели, когда американцы бросили две атомные бомбы. А в тот день, третьего сентября сорок пятого года, я испытывал к Стране Восходящего Солнца просто нежные чувства. Мало того, новый подарок судьбы породил во мне надежду на дальнейшие удачи. Я был почти уверен, что вот-вот случится еще что-нибудь радостное и назавтра опять объявят праздник.
Почему-то больше всего я рассчитывал, что поймают и повесят Гитлера.
В то время многие не верили, что Гитлер покончил с собой в конце войны. Ходили слухи, что он где-то скрывается. Мне казалось, что скоро его обязательно изловят и тут же отправят на виселицу при всеобщем ликовании. И, безусловно, будет опять нерабочий день.
Однако к вечеру стало ясно, что бывший фюрер пока не дал себя поймать. Я расценил этот факт, как еще одно его злодеяние, направленное теперь не только против человечества, но и против меня лично.